Кто там шагает правой…

После Октября искусство сначала цвело и бурлило, а потом сникло… Борис Кустодиев. Октябрь в Петрограде. 1927. ГТГ

В 20-е годы в стране победившего Октября существовало множество литературных групп и объединений – от идеологически выверенного Пролеткульта (Богданов, Гастев, Казин; в одной из резолюций «Пролетариат и искусство» говорилось: «Искусство организует посредством живых образов социальный опыт не только в сфере познания, но также в сфере чувства и стремлений. Вследствие этого оно самое могущественное орудие организации коллективных сил, в обществе классовом – сил классовых») до авангардных конструктивистов (Сельвинский, Зелинский, Агапов; группа объясняла, что конструктивизм «не есть течение в искусстве, как думают многие… конструктивизм отрицает искусство как продукт буржуазной культуры… задачей конструктивизма является организация коммунистического быта через создание конструктивного человека»).

От интеллигентных «Серапионовых братьев» (Лунц, Зощенко, Каверин; в манифесте группы говорилось: «Мы назвались Серапионовыми братьями, потому что не хотим принуждения и скуки, не хотим, чтобы все писали одинаково, хотя бы и в подражание Гофману») до анархиствующих ничевоков (Березарк, Эрберг, Николаева; в 20-м году в своем «Декрете» обратились к городу и миру: «Ничего не пишите! // Ничего не читайте! // Ничего не говорите! // Ничего не печатайте!»).

От непримиримого «Октября» (Лелевич, Безыменский, Тарасов-Родионов; задачей группы, декларировали «октябристы», «является не культивирование форм, существующих в буржуазной литературе… а разработка и выявление новых принципов и типов формы путем практического овладения старыми литературными формами и преобразования их новым классово-пролетарским содержанием… в результате чего должна создаться новая синтетическая форма пролетарской литературы») до мистических «Скифов» (Иванов-Разумник, Шестов, Петров-Водкин, Блок, который писал: «Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы. / Попробуйте, сразитесь с нами! Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы, // С раскосыми и жадными очами!»).

Весной 1923-го в этот разноголосый хор – каждый пел на свой лад – ворвался ЛЕФ (Левый фронт искусств) – так назвали себя предводительствуемые Владимиром Маяковским, бывшие футуристы – поэты, критики и теоретики искусства Николай Асеев, Борис Кушнер, Сергей Третьяков, Борис Арватов и Николай Чужак.

Новый голос был громок, звучен и яростен.

Четко и вразумительно объяснил – «кто мы и откуда».

Честно рассказал, с кем и за что будет бороться.

Ничтоже сумняшеся объявив себя единственным – настоящим представителем революционного искусства.

Откуда ноги растут («Шинель» Гоголя и штаны футуризма)

Есть известное выражение: все русские писатели вышли из «Шинели» Гоголя.

ЛЕФ выпрыгнул из штанов футуризма. Три самых значительных теоретика «фронта» заявили – Маяковский: «ЛЕФ есть объединение работников левого фронта, ведущих свою линию от старых футуристов»; Сергей Третьяков: «Мы, ЛЕФы, ведем свое начало от «Пощечины общественному вкусу»; Осип Брик: «Мы – футуристы».

Футуризм рассматривали не только как художественное течение или школу – замахивались на большее, считали себя общественным движением. А Николай Горлов, тоже ходивший в лефовских теоретиках, шел еще дальше – полемизируя с Троцким, соотносил его с марксизмом: «Футуризм (революционное искусство) так же, как и марксизм (революционная наука), предназначен по своей природе питать революцию».

Если до Октября 17-го футуристы говорили: «Искусство – это нарушение шаблона», то после взятия Смольного утверждали, что грань между искусством и действительностью уничтожена: нарушать нечего, сама жизнь должна быть окрашена искусством. Которое предлагалось не «творить», а «делать» – отсюда «производственное искусство». Отсюда и так называемый социальный заказ, придуманный Бриком и подхваченный всеми лефовцами: художник творит не по своей воле, а по заказу пролетарского государства, обслуживая текущие запросы современности.

Не являются органами (письмо в ЦК)

Есть такое выражение – человек-оркестр.

Применительно к искусству – человек, который в этом самом искусстве, в разных его видах может делать многое.

Маяковский был человек-вселенная – он был поэтом, писал пьесы, статьи, снимался в кино по сценариям, им же написанным и им же поставленным, рисовал не только Репина и свою любимую Лиличку, но и плакаты, и карикатуры, обложки книг, и рекламировал все – от детских сосок («Лучших сосок не было и нет, готов сосать до старых лет») до «Трехгорного» пива» («Трехгорное пиво выгонит вон и ханжу, и самогон».

В поэтах-футуристах ходил до Октября 1917 – и остался им после.

Но считал себя и теоретиком нового искусства.

Для выражения своих взглядов нужен был журнал. Разрешение на издание можно было получить в агитотделе ЦК РКП(б), куда Маяковский и обратился в начале января 1923 года с заявлением, в котором просил разрешить ему издание журнала Левого фронта искусств – «ЛЕФ».

По существующим бюрократическим правилам необходимо было представить план издания.

Маяковский представил, четко, кратко и понятно объяснил, почему группа должна издавать журнал, и сформулировал его цели:

«Почему мы должны издавать собственный журнал?

Крайние революционные теченья в искусстве не имеют своего органа, так как официальные органы, как, например, «Красная новь», «Печать и революция» и др., не являются органами, посвященными исключительно искусству, и уделяют ему мало места…

Цели журнала… способствовать нахождению коммунистического пути для всех родов искусства; пересмотреть идеологию и практику так называемого левого искусства, отбросив от него индивидуалистическое кривлянье и развивая его ценные коммунистические стороны; вести упорную агитацию среди производителей искусства на приятие коммунистического пути и идеологии… служить авангардом для искусства российского и мирового; знакомить российскую рабочую аудиторию с достижениями европейского искусства… бороться всяческим образом с соглашателями в области искусства, подменивающими коммунистическую идеологию в области искусства старыми, затрепанными фразами об абсолютных ценностях и вечных красотах…»

И так далее и тому подобное – в духе пропагандистских штампов марксистско-ленинской эстетики 1920-х годов. Цели нового издания ни в чем не противоречили политике партии в области литературы, агитотдел дал добро, и уже в марте 1923 года первый номер журнала «ЛЕФ» лег на прилавки книжных магазинов.

В яркой обложке, на хорошей бумаге и по доступной цене.

Голос из хора (от теории до практики)

В выходных данных указывалось: ответственный редактор Владимир Маяковский, члены редколлегии Николай Асеев, Борис Арватов, Осип Брик, Борис Кушнер, Сергей Третьяков, Николай Чужак – поэты, критики, теоретики искусства.

В номере было пять разделов: Программа; Практика; Теория; Книга; Факты.

Чтобы ни у кого не оставалось сомнений, сразу же заявлялось: журнал не литературно-художественный а критический, цель которого отразить и донести – не скрывая противоречий – для культурного читателя теорию и практику группы. Что не мешало здесь же опубликовать стихи Велимира Хлебникова «Уструг», Бориса Пастернака «Кремль и буран конца 1918 года» и Николая Асеева «Интервенция веков».

В разделе «Практика» с основополагающей теоретической статьей выступили Осип Брик и Владимир Маяковский «Наша словесная работа» («Мы не хотим знать различья между поэзией, прозой и практическим языком. Мы знаем единый матерьял слова и пускаем его в сегодняшнюю обработку. Мы работаем над организацией звуков языка, над полифонией ритма, над упрощением словесных построений, над уточненьем языковой выразительности, над выделкой новых тематических приемов»).

Раздел «Теория» открывался страстной, эмоциональной и в то же время четко выверенной статьей Сергея Третьякова «Откуда и куда?» («Маяковский, Хлебников нужны как наждачные бруски для отточки словесного оружия, но отнюдь не как новые Надсоны для широкого «ахо-производства» у совбарышень…Футуризм никогда не был школой. Он был социально-эстетической тенденцией… Поэзия футуристов… с самого начала просечена агитпрорывами, говорящими о человеке, по-новому чувствующем мир»).

Особенно интересен был раздел «Книги», где журнал – «Мы рекламируем», «Мы поощряем», «Мы гильотинируем» – подтверждал свои эстетические пристрастия.

Рекламировали близких себе Бориса Эйхенбаума, Романа Якобсона и Виктора Шкловского.

Поощряли Всеволода Иванова, Николая Малышкина, Сергея Буданцева.

Гильотинировали Николая Никитина, Бориса Пильняка, Николая Огнева.

Завершал журнальную книжку раздел «Факты», в котором сообщалось о ЛЕФ рабфака при 1-м МГУ, где появилась стенная газета «Булыжный зык», оповестившая всех сомневающихся: «Зачем нам прошлое, когда у нас столько же будущего» – о двух выставках: первой всероссийской художественно-промышленной и весенней конструктивистов.

Но главными в журнале были три программных статьи – своего рода манифесты, в которых «младенец» устами Маяковского четко, ясно и понятно, без излишних политесов сообщил граду и миру:

«За что борется ЛЕФ?»

«В кого вгрызается ЛЕФ?»

«Кого предостерегает ЛЕФ?»

Мы на верном пути (революция многому научила нас)

В первом манифесте глава ЛЕФ объяснял: «Реакция создала искусство, быт – по своему подобию и вкусу. Искусство символистов (Белый, Бальмонт), мистиков (Чулков, Гиппиус) и половых психопатов (Розанов) – быт мещан и обывателей. Революционные партии били по бытию, искусство восстало, чтоб бить по вкусу». И чтобы ни у кого не оставалось сомнений, во весь голос заявил, что среди всяких литературных кружков только российские футуристы шли впереди прогресса – это они «окончательно разодрали с поэтическим империализмом Маринетти, уже раньше просвистев его в дни посещения им Москвы (1913 год)». А когда грянул Октябрь, футуристы стали «левым фронтом искусства», создали революционные ИЗО, ТЕО, МУЗО и одновременно с организационной работой дали первые вещи искусства октябрьской эпохи (Татлин – памятник Третьему Интернационалу, «Мистерия-буфф» в постановке Мейерхольда, «Стенька Разин» Каменского)». Не эстетствуя и не любуясь собою.

«Революция многому выучила нас, – гремел «революцией мобилизованный и призванный» трибун, «агитатор, горлан-главарь» (так он напишет о себе в 1929 году в поэме «Во весь голос»), и подводил черту: – ЛЕФ будет… бороться за искусство – строение жизни».

С верой, что все делает правильно, и специально для сомневающихся: «Силой делаемых вещей мы докажем: мы на верном пути в грядущее».

Выдохнем и обратимся ко второму манифесту.

Наше оружие – пропаганда (бить всех, кто проповедует внеклассовое искусство)

Маяковский был боец и потому предпочитал не огрызаться, а вгрызаться. И как боец опытный, читателям объяснил, что по сравнению с 1912 годом, когда главный лозунг футуристов был «Сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого с парохода современности» (в сб. футуристов «Пощечина общественному вкусу», вышел в издательстве Георгия Кузьмина и Сергея Долинского), необходимо пересмотреть тактику, потому что «революция переместила театр наших критических действий». Сегодня «классики национализировались» и для 150 000 000 стали «обычной учебной книгой».

Не удержавшись, съязвил: «Книги как книги, не хуже и не лучше других» (это все о тех же Пушкине, Достоевском и Толстом, которых так и не удалось задиристым футуристам сбросить с «парохода современности» десять лет назад), и потому пусть в сегодняшней нашей новой жизни помогают «безграмотным учиться на них; мы лишь должны в наших оценках устанавливать правильную историческую перспективу» (тем самым записав себя в число знающих истину).

И будучи бойцом в 1912-м году, остался им и в 1923-м, потому и объявил граду и миру: «Мы всеми силами нашими будем бороться против перенесения методов работы мертвых в сегодняшнее искусство. Мы будем бороться против спекуляции мнимой понятностью, близостью нам маститых, против преподнесения в книжках молоденьких и молодящихся пыльных классических истин».

И как боролись с буржуазными эстетами и критиками, так и будем продолжать «бить в оба бока… тех, кто проповедует внеклассовое, всечеловеческое искусство» и в «один, в эстетический бок… тех, кто оставляет лазейку искусства для идеалистических излияний о вечности и душе».

Короче – мы боролись, боремся и будем бороться «со старым бытом» и его остатками в нашей теперешней жизни; раньше с «быками буржуазии» – теперь с «жертвами этих быков в нашем советском строе».

И напоследок, как выстрел, чтобы никто не сомневался: «Наше оружие – пример, агитация, пропаганда».

Передохнем и обратимся к тексту третьей программной статьи, в которой самореклама (а куда без нее – что в 20-е годы прошлого века, что в 20-е нынешнего) переплеталась с предостережениями современникам – от конструктивистов до производственников.

Мы лучшие работники искусства (ЛЕФ на страже)

Сначала Маяковский обратился к товарищам по ЛЕФ, категорически заявив, что «левые мастера» были лучшими до революции в «кругосветном брюхе буржуазии» и остались таковыми на современных «стройках искусства». Но несмотря на заслуги в искусстве, призвал футуристов не жить на «проценты вчерашней революционности» – докажите работой, что «ваш взрыв не отчаянный вопль ущемленной интеллигенции, а борьба – работа плечом к плечу со всеми, с рвущимися к победе коммуны». Конструктивистам посоветовал бояться «стать очередной эстетической школкой. Конструктивизм только искусства – ноль… Конструктивизм должен стать высшей формальной инженерией всей жизни. Конструктивизм в разыгрывании пастушеских пасторалей – вздор». Производственникам – бояться «стать прикладниками-кустарями». Уча рабочих, следует самим учиться у них: «Ваша школа – завод». Опоязовцам (!) объяснил: «Формальный метод – ключ к изучению искусства… Только рядом с социологическим изучением искусства ваша работа будет не только интересной, но и нужной».

И всех предупредил: «ЛЕФ на страже».

Конец истории («ЛЕФ… для меня больше не существует!»)

Леф оставался на страже до 1925 года. Умер на седьмом номере. После того как из-за внутренних споров и разногласий, как вести журнал, в журнале Маяковского самого Маяковского становилось все меньше и меньше. «Журнал, – как объяснял Брик прекращение издания, – все больше внутренне расслаивался, одни части его все сильнее противоречили другим», все больше сил тратилось на бесплодную полемику.

Но свято место пусто не бывает: дело ЛЕФ продолжил «Новый ЛЕФ», который в обращении к читателю объяснил, зачем и почему лефовцы это сделали: «Выпустили потому, что положение культуры в области искусства за последние годы дошло до полного болота. Рыночный спрос становится у многих мерилом ценности явлений культуры». ЛЕФ против этого, «ЛЕФ – журнал-камень, бросаемый в болото быта и искусства, болото, грозящее достигнуть самой довоенной нормы!».

И потому «ЛЕФ остается ЛЕФом». А «Новый ЛЕФ» – продолжение нашей всегдашней борьбы за коммунистическую культуру».

Но человек (в нашем случае – ЛЕФ) предполагает…

26 сентября 1928 года, выступая с докладом «Левей ЛЕФа» в Большой аудитории Политехнического музея, Маяковский заявил, что пришло время «бросить нелепейшую и бессмысленную игру в организации и направления, в которую выродилась наша литературная действительность», и подвел черту: «ЛЕФ в том виде, в каком он был, для меня больше не существует!»

После чего «Новый ЛЕФ» (продержавшись два года – с 1927 по 1928-й и выпустив за это время 22 книжки) «умер» на 12-м номере в декабре 1928-го года.

P.S. Ведь жив сатрап…

На рубеже 1920–30-х годов из литературной жизни исчезали и другие течения, направления и группы: на самом верху было решено кончать с литературной вольницей.

23 апреля 1932 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О перестройке литературно-художественных организаций». После чего был перекрыт воздух всем течениям и группам, даже верному РАПП, на ликвидацию которого откликнулся бесстрашный Эрдман:

По манию восточного

сатрапа

Не стало РАППа.

Не радуйся, презренный раб,

Ведь жив сатрап.

Всех писателей загнали в один союз. Всем предложили руководствоваться одним единственно правильным художественным методом соцреализма, который, по словам Горького, «утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого – непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека ради победы его над силами природы, ради его здоровья и долголетия, ради великого счастья жить на земле, которую он, сообразно непрерывному росту его потребностей, хочет обрабатывать всю, как прекрасное жилище человечества, объединенного в одну семью».

И никаких тебе левых завихрений лефовцев, идейно вредных лозунгов серапионов – «искусство самоценно, право художника служить ему, а не злобе дня», символистских вывихов – недосказанности, намеков, таинственных образов символистов и «вещественной» поэтики акмеистов.

Так начиналась новая эпоха.