Машина целомудрия

Идет Красная Шапочка по лесу…  Юлий Клевер. Красная Шапочка. 1887.  Новгородский государственный объединенный музей-заповедник

Тем интереснее видеть, как дана связь счастливой страны детской праздности с миром взрослых в «Военной тайне», пишет Надточий. «Они связаны тайной, поданной трояко: как тайна жизни маленького Альки (гибель матери в румынской тюрьме); как тайна «незаконного» поступка одного из пионеров (похожего на запрещенное купание); как тайна воров-начальников с соседнего строительства... Сюжет «Военной тайны» – совсем не тотальная мобилизация на борьбу с врагом. В этом случае произведение просто плохо сделано… А кульминационный эпизод – нелепая смерть маленького Альки – становится совершено необъяснимым и ненужным».

Идиллия, демобилизация и мировая революция

Но стоит перевернуть оптику, утверждает Надточий, и все становится на свои места. «Военная тайна» – это «повесть о демобилизации, о возможности видеть мир в оптике примирения и дружбы, а не войны и поиска врагов. Отсюда – христологическая тема жертвы. Тайна, которую выпытывали буржуины у Мальчиша-Кибальчиша... – тайна дружбы и взаимопомощи... Эта гайдаровская линия становится еще яснее в «Голубой чашке», где путешествие строится как универсальное разрешение всех конфликтов, как активное производство идиллии».

Но этот вывод прямо противоречит финалу повести, где ни о какой демобилизации речи быть не может – напротив, все герои становятся по местам, как патроны в обойму. Проза Гайдара устроена сложнее, из нее нельзя извлечь недвусмысленной морали.

Ближе к истине, как представляется, филолог Михаил Свердлов:

«Гайдар, может быть, единственный великий писатель в подцензурных 1930-х годах: он создал поистине завораживающий мир, вовлек читателей в свою словесную стихию, влюбил их в своих героев. Как никто в те годы, он овладел искусством нагнетать ужас (смерть Альки) и ввергать в восторг (от солнца, снега, воды и игры)...

В чем секрет этого соединения счастья и тревоги, какова разгадка военной тайны у позднего Гайдара? В последней ставке на то, за что он сам воевал когда-то, – на мировую революцию. В годы, когда даже помыслить о всемирном коммунистическом походе, о планетарной экспансии красного знамени было чревато обвинением в троцкизме, мог ли автор «Военной тайны» отказаться от заветной идеи, по сути религиозной? Для него это было бы равносильно предательству, сдаче – и на что же он поставил? На детей: они у Гайдара хранители великой мечты, они в походе, они совершают экспансию… Ведущей исторической силой теперь является «Первый октябрятский отряд имени мировой революции».

Пределом этого гайдаровского мифа является магия жертвы: смерть ребенка или же готовность к смерти дает мощный энергетический всплеск и в «Военной тайне», и в «Судьбе барабанщика». После смерти Альки все разрешается, рассеивается и проясняется; и на небе, и на душе Натки становится ясно, светло. После выстрела барабанщика «гром прошел по небу» – как по волшебству, тут же подоспела помощь и выпустили из тюрьмы его отца.

Вот какой ресурс нашел Гайдар в детской литературе. Именно благодаря этому ресурсу он не исписался, как подавляющее большинство писателей 1930-х годов, а поднялся к самым вершинам художественной силы и славы».

Свои и чужие

В прошлой порции этих заметок («Зачарованная страна Аркадия Гайдара», НГ-Ex Libris № 16 от 25.04.24) мы показали, что Натка, юная героиня «Военной тайны», чувствует себя абсолютно своей и в Крыму, где оказывается впервые, и в Москве, и во всей Стране Советов (буквальная реализация строки из песни «Человек проходит как хозяин»). Таковы же и все обитатели этой советской идиллии – за вычетом внешних врагов и горстки внутренних вредителей.

Коллизию «своих и чужих» подхватывает такой эпизод из повести «Судьба барабанщика». Подросток Сережа, оставшись без попечения взрослых, бездумно тратит деньги и в поисках развлечений забредает в Парк культуры. Но парковый карнавал лишь усугубляет его тоску и тревогу.

«В своей дешевенькой полумаске из пахнувшего клеем картона я стоял под деревом, одинокий, угрюмый, и уже сожалел о том, что затесался в это веселое, шумливое сборище.

Вдруг – вся в черном и в золотых звездах – вылетела из-за сиреневого куста девчонка. Не заметив меня, она быстро наклонилась, поправляя резинку высокого чулка; полумаска соскользнула ей на губы. И сердце мое сжалось, потому что это была Нина Половцева.

Она обрадовалась, схватила меня за руки и заговорила:

– Ах, какое, Сереженька, горе! Ты знаешь, я потерялась. Где-то тут сестра Зинаида, подруги, мальчишки… Я подошла к киоску выпить воды. Вдруг – трах! бабах! – труба… пальба… Бегут какие-то солдаты – все в стороны, все смешалось; я туда, я сюда, а наших нет и нет… Ты почему один? Ты тоже потерялся?

– Нет, я не потерялся, – мне никого не надо. Но ты не бойся, мы обыщем весь парк, и мы их найдем. Постой, – помолчав немного, попросил я, – не надевай маску. Дай-ка я на тебя посмотрю, ведь мы с тобой давно уже не виделись.

Было, очевидно, в моем лице что-то такое, от чего Нина разом притихла и смутилась. Прекрасны были ее виноватые глаза, которые глядели на меня прямо и открыто».

Подростки проводят вечер в парке, Сережа на последние деньги угощает Нину ужином и кормит мороженым. Наконец на аллее показывается сестра Нины – приходит пора расставаться.

«Ее отец, Платон Половцев, инженер, был старым другом моего отца.

Когда отца арестовали, он сначала не хотел этому верить. Звонил нам по телефону и обнадеживал, что все это, наверное, ошибка.

Когда же выяснилось, что никакой ошибки нет, он помрачнел, снял, говорят, со своего стола фотографию, где, опираясь на эфесы сабель, стояли они с отцом возле развалин какого-то польского замка, и что-то перестал к нам звонить и ходить с Ниной в гости.

Да, он не любил Валентину. И он осуждал отца.

Я не сержусь на него. Он прямой, высокий с потертым орденом на полувоенном френче… Он дорожил своим честным именем, которое пронес через нужду, войны, революцию… И на что ему была нужна дружба с ворами!»

Действие повести происходит в середине 30-х. (Летние карнавалы в ЦПКиО начались в 1935-м, кампания «перековки» заключенных-«каналоармейцев» (а отец Сережи отбывает срок именно на Беломорканале) продолжается до 1936-го. Сам канал был сдан в эксплуатацию в 1933-м, но работы по освоению прилегающих территорий продолжались и позже). Уже через год-два все может перевернуться. Старый большевик Платон Половцев, по всей вероятности, окажется в куда более страшном круге ада, чем отец Сережи с его «бытовой» статьей. Но в момент действия повести развитие влюбленности Сережи и Нины невозможно. Советская идиллия – удел равных и полноправных. Впрочем, и в античной идиллии вмешательство божества (Аполлона или Диониса) в мир смертных – это нарушение равновесия и разрушение гармонии.

Белоснежка и семь тимуровцев

Вадим Михайлин замечает: в фильме «Тимур и его команда» (1940) возникает двусмысленная сцена. Девочка Женя «забирается на чердак, в тайный штаб тимуровцев, и ее там обнаруживает агрессивно настроенная мальчишеская стая, окружает и прижимает к стене. Ситуацию разряжает появление вожака, Тимура, но ощущение опасности зритель уже успел попробовать на вкус».

Марк Липовецкий в связи с этой ситуацией считает, что в повести Гайдара «легко узнается трансформация «Белоснежки и семи гномов». Внешнее сходство и впрямь имеется. На роль злобной мачехи можно (с некоторой натяжкою) предложить Ольгу – ревнивую сестру Жени. А команда Тимура напоминает подземных гномов в силу своей тяги к подпольной деятельности. Но у Гайдара нет самого главного: смерти и возрождения героини, как в сказках о Белоснежке или Красной Шапочке. Правда, Женя нечаянно стреляет в свое отражение в зеркале – но это слишком слабая метафора.

Так что ситуация здесь другая: это положение Суок в «Трех толстяках», Мальвины в «Золотом ключике», Элли в «Волшебнике Изумрудного города». Это мотив «женщина в окружении мужчин», усугубленный эффектом обманутого ожидания.

Виктор Шкловский разбирает эту сюжетную схему на примере новеллы Боккаччо об Алатиэли (седьмая новелла второго дня «Декамерона»): красавица похищается, становится военной добычей, переходит из рук в руки по жуткой эстафете, но возвращается к отцу девственницей.

Александр Куляпин выделяет в сюжетах 1930-х годов архетипическую ситуацию «одинокая женщина в окружении мужчин». Так построены «Оптимистическая трагедия» Всеволода Вишневского, а также фильмы «Семеро смелых», «Тринадцать» и советская экранизация «Острова сокровищ», где вместо мальчика Джима действует девушка Дженни (1937, режиссер Владимир Вайншток). В этом же ряду рассматривается случай Нины Демме, первой советской женщины – главы полярной экспедиции. (Позднее эта же ситуация пародийно обыгрывается в романе Михаила Успенского «Невинная девушка с мешком золота».)

И в трагедии Вишневского, и в новелле Боккаччо фабула строится на обманутом ожидании. Алатиэль попадает в руки пиратов, женщина-комиссар – к разнузданным матросам; но вместо неминуемых бедствий обе одерживают победу. (На сходном принципе зиждется юридическая коллизия в сказке Успенского: если девушка с мешком золота благополучно пересечет страну – значит, в этой стране царит твердая законность.) Понятно, почему эта фабульная схема актуализировалась в сталинском искусстве. Так подчеркивалась эмансипация советской женщины, которая участвует в социалистическом строительстве наравне с мужчинами, стойко преодолевая невероятные трудности. Понятно также, почему Сталину показались вредоносными опера «Катерина Измайлова» («Леди Макбет Мценского уезда») Шостаковича и постановка «Дамы с камелиями» Мейерхольда. Они эту схему безжалостно разрушали.

Но как всегда, лучше всего заостряет тему народный анекдот. Идет Красная Шапочка (уже давно взрослая и многое повидавшая) по лесу, несет бабушке пирожки в корзинке, вдруг видит: за ней бежит толпа. Думает: «Лучше уж я сама». Сняла трусы, легла, закрыла глаза... Толпа проносится мимо. Красная Шапочка открывает глаза: ни трусов, ни корзинки. Идет дальше, вдруг снова бежит толпа. Легла, закрыла глаза... Толпа пробегает мимо. Открывает глаза – лежат трусы и записка: «Трусы постирали, пирожки отнесли бабушке. Тимуровцы».

Целибатная машина

В современном искусстве есть понятие «целибатная машина». Восходит оно к объекту Марселя Дюшана «Большое стекло (Невеста, раздетая своими холостяками)» (1923). А популяризовали его французские сюрреалисты и дадаисты, а позднее – психоаналитики и антропологи. Целибатные (они же холостяцкие) машины – это механизмы, работающие вхолостую, без конечной цели или результата. Как в «Чевенгуре» у Платонова: «Копенкин… уважал величественное, если оно было бессмысленно и красиво. Если же в величественном был смысл, например, – в большой машине, Копенкин считал его орудием угнетения масс и презирал с жестокостью души». Вот целибатная машина как раз и соединяет грандиозность и бесполезность. Концепт этот можно трактовать очень широко. Например, как образ «роковой женщины»: неприступной красоты, влечения без оплодотворения. Или как олицетворение искусства: самодостаточной деятельности без внешней прагматики, устремленной к бессмертию. Но в реальности на выставках экспонируют, например, реконструкцию карательного механизма Франца Кафки («В исправительной колонии»). Или машины для механического письма. Или изображения велосипеда, гильотины и компьютера.

В узком смысле целибатная машина в повести Гайдара – тот самый агрегат для сигнализации и связи из веревок и бутылок, который девочка Женя обнаруживает на чердаке – в тимуровском штабе.

В широком смысле целибатная машина – это вся тимуровская команда, вовлекающая в свой круг и дачников-обывателей, и всю семью Жени – вплоть до отца-полковника.

«Активные и пассивные механические элементы, функционирующие между Женей и командой мальчиков, – такова базовая структура целибатной машины, порождающей через производство секрета коллективность «команды». Вся повесть – утопия возвышения в работе этой целибатной машины, и сцена, в которой Тимур привозит Женю на мотоцикле на встречу с отцом (акцентированная в фильме), – это возвышение целибатной машины до масштабов всего социального космоса «военной империи».

Отметим, что в этом отношении очень показателен финал повести – проводы на войну Георгия, дяди Тимура, капитана танковых войск:

«Они вышли на улицу. Ольга играла на аккордеоне. Потом ударили склянки, жестянки, бутылки, палки – это вырвался вперед самодельный оркестр, и грянула песня.

Они шли по зеленым улицам, обрастая все новыми и новыми провожающими. Сначала посторонние люди не понимали: почему шум, гром, визг? О чем и к чему песня? Но, разобравшись, они улыбались и кто про себя, а кто и вслух желали Георгию счастливого пути. Когда они подходили к платформе, мимо станции, не останавливаясь, проходил военный эшелон» и т.д.

Далее Надточий развивает свою концепцию тайноведения в творчестве Гайдара, противопоставляя сталинское управление через режим секретности («arcana imperii») – и тимуровское «малое государство», созданное для производства добрых дел.

Но для нашей темы это уже не так интересно. Отметим только вывод исследователя: в повести Гайдара две оси – «горизонтальная ось секрета», связывающая в единое сообщество дачный поселок, и «вертикальная ось тайны», связывающая «верхнее», «государственное», «военное» с миром идиллии.