Легко ли муравью

Пахнет водою на острове…Александр Головин. На островах. 1913. Костромской государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник

Вот стихотворение Владимира Соколова (1928–1997):

Извилист путь и долог.

Легко ли муравью

Сквозь тысячу иголок

Тащить одну свою?

А он, упрямец, тащит

Ее тропой рябой

И, видимо, таращит

Глаза перед собой.

И думает, уставший,

Под ношею своей,

Как скажет самый старший,

Мудрейший муравей:

«Тащил, собой рискуя,

А вот, поди ж ты, смог.

Хорошую какую

Иголку приволок».

Не люблю советских конъюнктурщиков, паразитировавших на теме трудового энтузиазма, но про этого вот стахановца читаю с удовольствием. Сам удивляюсь. Такая вроде бы стандартная история изображена, так все узнаваемо. Ну кто ж из нас, скажите, не выскакивал из штанов, чтоб угодить начальству? Так ярко и правдиво, так похоже изобразил ситуацию автор, что невольно сочувствуешь этому бедолаге. Тихонько надеешься вместе с ним, что этот его работодатель его поощрит или хотя бы доброе слово скажет. Воображаешь ведь и себя на его месте.

А и впрямь ведь – ну без шуток – что-то очень хорошее есть в этом тексте. Голос музы еле слышный, подвиг муравья еле видный – кто все это мог бы услышать, разглядеть?

Иногда, читая Владимира Соколова, думаешь: никогда он не был существом из плоти, как мы, грешные. Даже при жизни был хоть и виден, но зыбок, почти нереален, как привидение. Ну, может, как мотылек, мельчайшими дуновениями кидаемый туда-сюда, или огонек свечи, колеблемый дыханием.

Были в русской поэзии орлы, были более мелкие птахи, были бескрылые гусеницы. Мотылек был только один. Самый легкий, едва осязаемый. Вот как эта его строфа:

Балканский сырой ветерок.

Снежок легче пуха и дыма.

Мелькающий, как между строк,

Меж ветками неуловимо.

Другие поэты рядом с ним кажутся немного тяжеловесными. Не умеют образы в их строках становиться снежинками и так неуловимо порхать между ветками, сомневаясь даже в собственном существовании:

Я улетел,

Оставив там стихи

Бродяжничать безгласно.

И мучат душу эти пустяки.

Не пустяки! Напрасно…

Я думаю, их кто-нибудь найдет

И даст им оболочку.

Согреются и скажут 

в свой черед

За строчкой строчку.

И – от меня в далеком далеке –

Заговорят несмело.

Пусть не на русском даже языке,

Не в этом дело…

Сколько неприметных душевных движений сумели воплотиться в слова благодаря невообразимой легкости строки Владимира Соколова:

Я Вас люблю всей тенью

Сугробов и ветвей,

Как робкое растенье

Домов и фонарей.

Я Вас люблю мельканьем

Полузажженных фар,

Полусожженным зданьем,

Которое как дар.

И телефонной будкой,

Откуда вас прошу,

И синей незабудкой,

Что при себе ношу.

Я Вас люблю ветвями.

Я Вас люблю пешком.

И теми тополями,

Что живы под снежком.

Я Вас люблю трамваем,

Идущим не туда,

Которым убегаем

Куда-то иногда.

Я Вас люблю, 

                           как радость,

Что, не побыв, была.

Синицей, что как градус

Нежданного тепла.

Я Вас люблю громадой

Загадочных домов

И маленькой отрадой

Старинных теремов.

Я Вас люблю глазами

Оледеневших лип,

Заборами, углами –

Где улочек изгиб.

Вас не считая хлебом

Придуманного дня –

Я Вас люблю всем небом,

Какое у меня.

Вот так и бродит он, влюбленный до слез. Давайте почитаем еще:

На остановке автобусной

В черном осеннем пальто…

Не понимаю я – что бы с ней

Связывало? Да ничто.

Так почему же по городу

Осенью, а не весной

Еду в обратную сторону

Я у нее за спиной.

Так отчего же, встревоженный

Чувствуя косвенно взгляд,

На остановке непрошенной

Я выхожу наугад.

И в молодой неизвестности,

В лиственный канув обвал,

Долго шатаюсь по местности,

Где никогда не бывал.

Ну кто бы, кроме него, вышел из автобуса вслед за совершенно незнакомой женщиной безо всякой более или менее весомой причины, без цели даже познакомиться, пренебрегая насущными делами. Он, несомненно, ответит за это сполна, а назавтра, забыв все, залюбуется мелькнувшим за окном автобуса зеленым оврагом и опять сойдет на случайной остановке и будет стоять и слушать соловья и, конечно же, мечтать под его сладкое пение о женщине, может, о той самой, что встретил вчера.

Все чернила вышли, 

вся бумага,

Все карандаши.

На краю бузинного оврага

Стой и не дыши.

Сквозь туман 

просвечивает зелень,

Клейкая пока.

Где-то здесь, среди ее расселин,

Он наверняка.

Вот! Ни с чем, конечно, 

не сравнимый

Сколок с пенья льдин.

Первый, пробный, 

но неоспоримый.

Вот еще один.

Вот опять! Раскатисто 

и тесно.

Тишь… В листах куста

Происходит перемена места –

Веточка не та.

И покуда тишь не раскололась

Льдиною на льду,

Есть во всем

Извечный жаркий голос:

«Что же ты, я жду».

Замиранье целого оврага,

Листьев и души.

Все чернила вышли, вся бумага,

Все карандаши.

Мотылек, всегда подчиняющийся дуновению. Как не подчиниться, если почувствовал за неуловимым дуновением дыхание любви? Крылатая душа, выбирающая улицу, куда свернуть, повинуясь этому дыханию. Душа, не понимающая, как может быть иначе, как можно по-другому вести себя. Если кто-то этого не делает, чем же он такой, не похожий на него, тогда руководствуется? Да ведь такого субъекта трудно даже себе вообразить. Да бывают ли такие вообще?

Вот мы с тобой и развенчаны.

Время писать о любви…

Русая девочка, женщина,

Плакали те соловьи.

Пахнет водою на острове

Возле одной из церквей.

Там не признал этой росстани

Юный один соловей.

Слушаю в зарослях, зарослях,

Не позабыв ничего,

Как удивительно в паузах

Воздух поет за него.

Как он ликует божественно

Там, где у розовых верб

Тень твоя, милая женщина,

Нежно идет на ущерб.

Истина не наказуема.

Ты указала межу.

Я ни о чем не скажу ему,

Я ни о чем не скажу.

Видишь, за облак барашковый,

Тая, заплыл наконец

Твой васильковый, ромашковый

Неповторимый венец.

Ну и напоследок еще о любви:

Жизнь прошла. 

И как перед началом

Новой – даже страшно 

произнесть –

Обещанье счастья прозвучало

В воздухе, как тающая весть.

Это был какой-то новый город,

Где совместно осень и весна.

Ветер брал, как в юности, 

за ворот,

За углом мерещилась она.

Было все до ужаса знакомо,

Вплоть до снега, листьев 

и дождя.

Но нашел я только номер дома,

Самого подъезда не найдя.

Отчего же я не поразился,

Что в минутной вечной 

тишине

Совершенно юным отразился

В навсегда исчезнувшем 

                                          окне…