Юрий Юдин
Арктическая эпопея распространения в СССР не получила. Уильям Брэдфорд. Айсберги в Арктике. 1882
Олег Куваев (см. статью Вячеслава Огрызко о Куваеве здесь) прожил на свете сорок с небольшим лет. Написал он не много, но и не мало: выходили его собрания сочинений в три и в четыре тома. Среди этих сочинений есть два-три рассказа, достойные войти в антологию русской прозы, сколь угодно строго отобранную. Но в общем и целом Куваев остался в истории автором одного произведения. Это нередкий случай. В нашей словесности можно припомнить целый ряд примеров: от протопопа Аввакума до Венедикта Ерофеева и от Александра Грибоедова до Владимира Богомолова. Кстати, главный роман Богомолова увидел свет в том же 1974 году. В мировой литературе можно упомянуть Сервантеса и Гриммельсгаузена, Дефо и Свифта, Ярослава Гашека и Германа Мелвилла. В наследии каждого из них имеется великий роман – а все прочее интересно лишь сугубым знатокам и специалистам. Последний случай особенно показателен, потому что с оглядкой на Мелвилла куваевская «Территория» и была написана.
После первой публикации романа в журнале («Наш современник», 1974, № 4–5) последовало издание трехмиллионным тиражом в «Роман-газете» (1975, № 3). Олег Куваев еще застал его, а вот до выхода первого книжного издания (1975) он не дожил.
За первые десять лет (как отмечал Игорь Литвиненко в 1984-м) книжные тиражи «Территории» в Советском Союзе (не считая «Роман-газеты») составили более 2,5 млн экземпляров. Роман был переведен на английский, арабский, болгарский, венгерский, чешский, немецкий, польский, французский, испанский и вьетнамский, а также на ряд языков народов СССР.
Место действия
Территория, давшая название роману, но прямо не названная – это Чукотка. Или Чаун-Чукотка, как уточняют Василий Авченко и Алексей Коровашко, авторы биографии Куваева в серии «ЖЗЛ». Чаунский район Чукотки обращен к побережью Северного Ледовитого океана (точнее, Восточно-Сибирского моря). Центр его – город Певек (в романе Поселок). В романе упоминаются и прямо изображаются также Магадан (Город) и Колыма (Река). Так что в широком смысле место действия – это земли, на которых хозяйничал Дальстрой, или Комбинат по освоению Крайнего Севера и Дальнего Востока.
Дальстрой был основан в 1931 году. В структуру НКВД он формально вошел в 1938-м. Хотя с самого начала им руководил чекист Эдуард Берзин, а большую часть его рабочей силы составляли заключенные. В период своего расцвета Дальстрой хозяйничал на одной седьмой территории СССР. В удел ему достались земли восточнее Лены и севернее Алдана. Партийная и советская власть здесь присутствовали только номинально, всем заправляло горно-геологическое и лагерное начальство. Поначалу с Дальстроем конкурировал Главсевморпуть, которому отдали в управление территории севернее 62-й параллели. Под руку его подпали ледокольный флот и полярная авиация, оленеводство и заготовка пушнины, геология и горные работы (уголь Шпицбергена и Таймыра, флюориты Амдермы и др.). Сталин сравнивал систему Главсевморпути с британской Ост-Индской компанией. Но уже к концу 1930-х Главсевморпуть превратился в обычное транспортное предприятие. Тогда как Дальстрой продолжал расширяться и укреплять свое могущество. Вся северная экспансия Страны Советов затевалась в целях разработки ископаемых ресурсов. Эти полярные богатства в 1930-х годах как раз и начинают осваивать романтический ледовый Главсевморпуть и мрачный подземный Дальстрой. В некотором роде светлое и темное начала.
При ближайшем рассмотрении картина предстанет не столь однозначной. Главсевморпуть также использовал труд заключенных – скажем, на острове Вайгач для добычи цинково-свинцовых руд. А в истории Дальстроя найдутся примеры подлинного героизма и неподдельного энтузиазма. Но мифы Главсевморпути и Дальстроя различаются кардинально. Дальстрой добывал уголь, олово, ртуть, вольфрам, кобальт, уран и другие металлы. Но главной его задачей была добыча золота. Советский Союз, проводивший ускоренную индустриализацию, отчаянно нуждался в золотовалютных ресурсах. Крупная золотоносная провинция была обнаружена в бассейне Колымы экспедицией Юрия Билибина еще в 1928 году. Но разведка месторождений и организация промышленной добычи золота потребовали больших финансовых вложений и растянулись на десятилетие. В 1933 году Колыма дала 791 кг золота, в 1934-м – 5,5 т, а в 1936-м – около 33 т, обогнав по добыче Калифорнию.
Ко времени начала романа Река (Колыма) еще исправно дает стране золото. Но геологи Поселка во главе с Ильей Чинковым по кличке Будда озабочены открытием новой золотоносной провинции, сопоставимой по масштабу с бассейном Колымы. Эта новая провинция и есть Территория в узком смысле.
Обстоятельства времени
С одной стороны, действие «Территории» может быть точно датировано. Дальстрой был ликвидирован в мае 1957-го. Комбинат был преобразован в Магаданский совнархоз и утратил статус «государства в государстве». В романе Дальстрой называется Северстроем. Действие начинается небывало жарким для Территории летом, а в начале зимы приходит известие о ликвидации Северстроя. Причем в Городе эта революция сопровождается очередным природным катаклизмом («Эту ночь в устной хронике Города так позднее и окрестили – «ночь инфарктов»). А вот на жизнь Поселка это событие не оказывает видимого влияния. «Северстрой отменили, а не работу», – замечает один из героев. Геологам еще предстоит «последнее лето по старой методике Северстроя: делай или умри».
С другой стороны, время романного действия намеренно размыто. Чукотское золото на самом деле было открыто на рубеже 1940-х и 1950-х, еще в сталинские времена. В романе изображается «эпоха, не знавшая Ту-104» (регулярные рейсы начались в 1956-м). Начальники не носят погон (реальное геологическое руководство Дальстроя числилось по ведомству НКВД–МВД и имело спецзвания). В романе есть и приметы поздней оттепели – середины 1960-х. Это «эпидемия потребительства» и распространение ТВ в городах. Это характерная манера героев изъясняться и острить. И множество других мелких деталей. Таким образом, «Территория», действие которой формально укладывается в один год, содержит приметы целого десятилетия: примерно с середины 50-х до середины 60-х.
Три части романа носят названия: «Лето», «Осень. Зима» и «Весна». Действие образует полный годовой цикл, что подчеркивает зависимость геологов от дикой природной стихии. Во вставной главе дается история основания Поселка. При этом герои живут и трудятся на переломе эпох. Цель их свершений – открытие новой золотоносной провинции – обращена в будущее. Своя философия времени есть у оленевода-кочевника Кьяе, который дважды выручает героев в экстремальных ситуациях.
Эпическая сила
В Советском Союзе упорно писали эпопеи. В иерархии соцреалистических жанров прозаическая эпопея была на самом верху. Писали семейно-исторические эпопеи толстовского типа, начиная с «Хождения по мукам» и «Тихого Дона». Писали эпопеи историко-революционные: «Жизнь Клима Самгина» Горького, «Емельян Пугачев» Шишкова, «Преображение России» Сергеева-Ценского. Поздний плод этой же традиции – «Красное колесо» Солженицына. Писали эпопеи чисто военные. Исторические, как «Севастопольская страда» Ценского или «Цусима» Новикова-Прибоя. И на недавнем горячем материале: «Живые и мертвые» Симонова, «Жизнь и судьба» Гроссмана. В 1930-е родились новые специфически советские жанры. Сибирская эпопея («Угрюм-река» Шишкова). Деревенская эпопея («Бруски» Панфёрова). Колхозная эпопея («Поднятая целина» Шолохова). По этим шаблонам будут клепать дилогии и трилогии до последних лет существования Советского Союза.
А вот арктическая эпопея распространения не получила. Что даже удивительно для страны, от ½ до ⅔ территории которой покрывает вечная мерзлота (в довоенном СССР – 47%, в нынешней РФ – 65% всей площади страны). Жюль-верновская традиция, подобно магнитной аномалии, все время заставляла певцов северных широт уклоняться в сторону фантастики. Кроме Жюля Верна («Путешествие капитана Гаттераса»), на память жанра арктического романа повлияли Мэри Шелли («Франкенштейн»), Эдгар По («Приключения Артура Гордона Пима») и Владимир Обручев («Земля Санникова»). Фантастику на полярную тему дали Александр Беляев, Григорий Гребнёв, Григорий Адамов, Александр Казанцев и др. Позднее прорезался и другой жанр – полярный роман-анекдот: книги Виктора Конецкого, Владимира Санина, Александра Покровского. К ним по ряду признаков примыкает даже довлатовская «Зона».
В 1934 году вышел первый том фундаментального труда Владимира Богораза «Чукчи», посвященный самому мифологизированному из народов Севера (в «Территории» с ее поэтикой эвфемизмов чукчи фигурируют, но не называются). В беллетристике чукотскую тему разрабатывали Тихон Сёмушкин («На Чукотке»; «Алитет уходит в горы») и Николай Шундик («На земле Чукотской»; «На Севере Дальнем»). Проза их достоинствами не изобиловала, хотя книги Сёмушкина дважды экранизировал Марк Донской. С 1954 года выходят книги Юрия Рытхэу, русского писателя чукотского происхождения. Но на звание арктической эпопеи эти сочинения не претендуют. Тот же Рытхэу по складу дарования был скорее лирик, о чем говорят названия его книг: «Сон в начале тумана», «Иней на пороге» и т.п.
И даже знаменитый роман Каверина «Два капитана» этой тенденции не переломил. К тому же изрядная часть его действия протекает вдалеке от Арктики. А кроме «Двух капитанов» на звание северной эпопеи может претендовать только «Территория» Куваева: книга очень емкая, несмотря на относительно небольшой объем.
Русские старатели: моральный распад
«Территория» имеет отношение и к другой традиции. И здесь Куваев также выступил радикальным реформатором, если не революционером. Канон золотоискательского дискурса в русской литературе задал Дмитрий Мамин-Сибиряк. Теме поисков золота и золотодобычи посвящены его романы «Дикое счастье» (1884) и «Золото» (1892), пьеса «Золотопромышленники» (1887). И ряд произведений малых жанров: циклы «От Урала до Москвы» (1881–1882) и «С Урала» (1884); рассказы и очерки «Золотуха» (1883); «Золотая ночь» (1884); «Золотое гнездо» (1885); «Клад» (1889) и др.
Героев своих Мамин изображал с примесью натурализма в духе Золя. О какой-либо романтизации их не могло быть и речи. Бездарную промышленную политику российских властей и злодейства частного капитала он старался заклеймить при всяком удобном случае. В романе «Золото» действие происходит на уральском Балчуговском заводе (прообразом его был Березовский завод близ Екатеринбурга) после реформы 1860-х годов. Казенный завод получила в управление частная компания, которая не желает инвестировать в производство, зато экономит на мелочах и содержит раздутый штат служащих. Между тем невдалеке открывается для старательских работ казенная дача, урочища которой богаты рассыпным золотом. Три окрестных поселка – заводчан, ссыльных каторжан и старообрядцев – охвачены золотою лихорадкой и безудержным пьянством.
К достоинствам романа относятся точные описания шахт и старательских дудок, сжатые, но емкие картины старательского быта, выразительная речь героев с обилием фразеологизмов («троюродное наплевать», «нахлебался у зятя щей через забор шляпой»). Но картины здесь рисуются совершенно безрадостные.
Среди героев – горные инженеры и ветераны-штейгеры, лихие старатели и безответные мастеровые, кабатчики и скупщики золота. Нравы отличаются сугубой жестокостью. Никто никому не доверяет, и каждый норовит обмануть даже ближайшего родственника либо напарника по работе. Некоторым удается разбогатеть более или менее бесчестными способами, но золото никому не приносит счастья. Одних убивают, других заключают под стражу, третьих забивают до смерти, четвертые гибнут при пожаре. Начальник окрестных заводов кончает самоубийством; пришедший ему на смену молодой инженер ведет дела крайне бестолково, впрочем, его работники и без того уже разбежались искать золото. Наконец старый штейгер злонамеренно затапливает новую шахту, разрабатывающую богатую жилу. Далее скороговоркой досказываются судьбы главных героев: один помешался, другой угодил в Сибирь на каторжные работы; еще один повесился в тюрьме; еще один помер своею смертью. Мамин создал вполне определенный и резко очерченный канон. Почти вся русская золотоискательская литература, как завороженная, следовала по дорожке, им проторенной.
Один из эпизодов повести Лидии Сейфуллиной «Четыре главы» (1922) разворачивается на золотом прииске в оренбургской степи. Бегло изображены «мокрая шахта», англичане-инженеры и киргизы-рабочие, хозяин прииска, которого доедает туберкулез. Но все эти картины составляют лишь фон для похождений героини – бывшей актрисы, а ныне любовницы попеременно большевика и золотопромышленника.
В очерке Александра Грина «Золото и шахтеры» (1925) романтически настроенный повествователь отправляется на Шуваловские золотые прииски на Урале. Он бегло описывает геологоразведку, промывочные приборы и золотоносную шахту. Вскользь касается темы «хищников» – нелегальных старателей. И признается, что единственным золотом, увиденным им на приисках, оказалась пятирублевая монета, подаренная «на зубок» мальчику, родившемуся в темной избе, где он снимал угол. Впрочем, у Грина есть и романтические золотоискатели – в рассказе «Четырнадцать футов» (1925). Но это откровенное подражание американскому старательскому дискурсу, что подчеркивается иноземными именами героев – Род и Кист.
Русские старатели: проклятое золото
Выделим также упомянутую эпопею Вячеслава Шишкова «Угрюм-река» (1933). Она изображает жизнь и карьеру сибирского золотопромышленника Прохора Громова. Таежная Угрюм-река частью списана с Нижней Тунгуски, где Шишков в молодости работал техником-изыскателем. Частью – с Лены, на притоках которой было много золотых приисков. Трагифарсовый роман в двух томах (хочется сказать: актах) устроен как опера (большей частью комическая), причем в народном вкусе (часто на грани лубка). Прохор Громов – сын купца и внук разбойника. Главная его черта – жадность ко всему на свете. К золоту и женщинам, к выпивке и работе, к охоте и знаниям (правда, сугубо прагматическим и сулящим прибыток). Под стать Громову и другие фигуры. Роковая деревенская красавица Анфиса. Демоническая тунгусская шаманка Синильга. Верный оруженосец – каторжник-черкес Ибрагим-оглы. Правда, герои второго тома гораздо бледнее. Особенно бесцветным получился инженер-марксист Протасов. А выделяется здесь лишь дьякон-кузнец Ферапонт – статью, здоровьем и оглушительным басом. Типизация в романе сводится к карикатуре. Начальство глупое и жадное; купцы толстопузы и склонны к загулам; приказчики смехотворны и полуграмотны; красавицы сдобны и податливы. Таежные варнаки и приискатели-хищники, городские шулера и иностранные специалисты также скроены по одному лекалу.
Герои часто составляют комические дуэты: жандармы Пряткин и Оглядкин, офицеры Поползнев и Борзятников, прокуроры Стращалов и Черношварц, приказчики Пьянов и Полупьянов, пролетарские агитаторы Гришка Голован и Петя Книжник. То и дело возникают двойники, оборотни, призраки. Умерщвленные оживают. Сумасшедшие снова входят в здравый ум. Изгнанные с позором возвращаются с апломбом. Громов строит в таежных дебрях целую горнопромышленную империю. Здесь добывают золото и медь, цинк и свинец, графит и уголь. Варят сталь и льют чугун, обжигают известь, валят и сплавляют лес. На реке заведено целое пароходство, берутся подряды на прокладку шоссе и железной дороги. Но внимание повествователя сосредоточено на картинах пьянства и разврата, разгула и разбоя; о старателях и горняках он вспоминает нечасто. Не слишком впечатляют и сцены расправы с бастующими рабочими, списанные с газетных репортажей о Ленском расстреле 1912 года. В конечном итоге всех героев романа, прикосновенных к золоту, постигает гибель, безумие или моральный распад. При этом мотив проклятого золота, соединяясь с темой Угрюм-реки, приводит на ум и «золото Рейна» из сказаний о Нибелунгах.
Американские старатели: лакировка действительности
Золотоискатели Калифорнии или Аляски с легкой руки Брет Гарта и Джека Лондона грубы и свирепы, но сентиментальны и великодушны. Правда, у Брет Гарта старатели и горняки редко становятся предметом фронтального изображения. Автору интереснее игроки, авантюристы, женщины легкого и нелегкого поведения, всякого рода чудаки и причуды. Зато среди героев нет прямых мерзавцев: даже изгнанные из старательской общины шулера и убийцы способны на благородные поступки. Неотесанные старатели Ревущего Стана усыновляют ребенка индианки, погибшей при родах, и так упиваются собственным благородством, что претерпевают «моральное возрождение». Герой другого рассказа скачет ночью за 50 миль, получает ранение в стычке и переплывает бурную реку, чтобы ощутить себя Санта-Клаусом: положить в чулок бедному мальчику несколько игрушек. И только вскользь сообщается о случаях гибели в шахтах, о судах Линча на приисках, о геноциде индейцев.
Марк Твен, который также подвизался в Калифорнии – он был сначала старателем, потом газетчиком, причем под покровительством Брет Гарта, – относился к своему наставнику неоднозначно: «Брет Гарт был одним из самых приятных людей, каких я знал. Он был также одним из самых неприятных людей, каких я знал. Он был позер, насквозь фальшивый и неискренний». Брет-гартовских героев Твен именовал «самоотверженными сукиными детьми», ничуть не похожими на реальных старателей.
Так что метод лакировки действительности изобрели не в СССР. Американский старательский дискурс – один из ярких тому примеров. Хотя есть и другие. Точно так же Фенимор Купер идеализировал дружественных индейцев (пятикнижие о Натти Бампо). А Джон Стейнбек – калифорнийских бомжей («Квартал Тортилья-Флэт», «Консервный ряд» и др.). В чем состояла реформа Куваева и что он сделал с американской традицией, мы расскажем в следующей порции этих заметок.
Дарья Гармоненко 
комментарии(0)