Мы за ценой не постоим

Окуджава выразил созвучные сердцу современника идеи и эмоции. Фото РИА Новости

Начало литературной биографии Булата Окуджавы (см. здесь статью о нем Алексея Смирнова) было провальным. Переехав после окончания Тбилисского университета в 1950 году учительствовать в Калужскую область, он, засмотревшись на звезды, увлекся биографией Константина Циолковского и сочинил об основоположнике русской космонавтики поэму. С этой рукописью его потом пригласили в Воронеж на межобластную конференцию писателей. И там бывшего фронтовика в хвост и в гриву раздолбали три профессионала – ленинградцы Сергей Орлов и Павел Кустов и москвич Михаил Львов. Главный упрек сводился к тому, что Окуджава шел больше от прочитанных книг, чем от живой жизни. «Поэт, – отметил в своем отзыве Орлов, – владеет стихом, чувствуется, что он человек начитанный, думающий серьезно. Но свой голос он еще не обрел Следует освобождаться от книжности, учиться выражать себя ярче своим голосом».

Кстати, а что тогда этот Орлов собой представлял? Он на полном наитии в 44-м сочинил гениальные строки: «Его зарыли в шар земной…»

Однако мнения москвичей и ленинградцев землякам Циолковского были не указ. Несмотря на очевидные слабости, калужское издательство в 1956 году согласилось выпустить первый тонюсенький сборничек молодого поклонника звезд.

В это время власть окончательно реабилитировала мать Окуджавы. Ей разрешили вернуться в Москву и поселиться в одном из домов на Краснопресненской набережной. Получив свое жилье, она поспешила позвать старшего сына из Калуги к себе.

В Москве Окуджаву сначала взяли в «Комсомольскую правду», а потом ему предложили перейти в редакцию поэзии издательства «Молодая гвардия». Но загрузка в столице на основной работе у него оказалась минимальная. У Окуджавы появилось время собрать книжечку собственных стихов для столичного издательства «Советский писатель». К слову, он тогда хотел, чтобы его сборник назывался «У твоего огня».

В «Совписе» рукопись Окуджавы сразу передали на рецензирование Павлу Антокольскому. Старый мастер испытал восторг. А более всего его впечатлил в этой рукописи цикл «Война». В своем отзыве он 11 июня 1958 года назвал его лучшим в сборнике. Антокольский в отзыве подчеркнул, что «Первый день на передовой», «Тамань», «И пока мы отступали», «Я ухожу от пули», «Девочка Отрада», «Журавли», «Вобла», «Провожание», «Горькая ненужная обнова», «Мальчики, говорят, продолжают род» – «все это очень хорошие, по-своему умные, солдатские стихи».

По поводу других циклов художник заметил: «Остальной материал рукописи, может быть, и обаятелен и своеобразен, но он все же слишком разношерстен и скорее свидетельствует о возможностях, нежели о свершениях».

По сути, после получения в июне 1958 года этого отзыва можно было заключать с Окуджавой издательский договор и отправлять рукопись на редактирование. Но руководство «Советского писателя» решило перестраховаться и заказало вторую внутреннюю рецензию. Ведь выдавший Окуджаве столько похвал Антокольский в ту пору входил в либеральное крыло писательского сообщества, которое не вызывало доверия у властей.

Вторым рецензентом осенью 1958 года был назначен Сергей Наровчатов. А он тогда имел неоднозначную репутацию. Во-первых, радикалы не могли ему простить, что он после войны какое-то время работал в аппарате ЦК комсомола, как будто это было великим преступлением. И во-вторых, либералы периодически ставили Наровчатову в вину нападки на Евгения Евтушенко. Но при этом забывалось, как яростно отстаивал Наровчатов стихи другого кумира молодежи – Андрея Вознесенского. Впрочем, главным было не это. В отличие от многих своих сверстников Наровчатов успел получить фундаментальное образование и знал в стихах толк.

Так вот Наровчатов сразу и без оговорок признал несомненную одаренность Окуджавы. По его мнению, бывший фронтовик во многом шел от Блока, а из современных поэтов следовал Леониду Мартынову. Наровчатов увидел в рукописи Окуджавы не просто мастерство, но даже и некоторое новаторство. Читаем его отзыв:

«В основе ряда стихотворений лежит классическая метрика, но применение разных стоп в пределах одного и того же метра, использование разных стоп в пределах одного и того же метра, использование разнотипных рифм (мужские, женские, дактилические) в соседствующих строфах придает старым размерам неожиданную новизну. Но чаще всего поэт использует дольники. У него хороший поэтический слух, и поэтому он мастерски может распоряжаться паузами и легко применять ритмические повороты».

Но Наровчатов, уже имевший опыт работы в бюрократических структурах, понимал, что рассуждения о применении Окуджавой разных стоп издателей вряд ли тронут. Издателям всегда было важно другое: не содержала ли рукопись идейной крамолы. Поэтому Наровчатов включил в свой отзыв несколько важных фраз. Во-первых, он подчеркнул советскость поэта, его принадлежность к тому поколению, которое в 30-х годах «воспитывалось на романтике революции и Гражданской войны». И во-вторых, Наровчатов особо выделил цикл поэта «Война». «Военные стихи Б. Окуджавы, – подчеркнул он в своем отзыве, – останавливают внимание своей достоверностью и честностью в передаче впечатлений и событий».

Общий вывод Наровчатова был таким: «Первый сборник Булата Окуджавы, предложенный им издательству «Советский писатель», представляет собой незаурядное явление в современной поэзии. Б. Окуджава – поэт совершенно сложившийся, со своей жизненной позицией, эстетическими установками и своим почерком. Талантливость его очевидна, как очевидно и мастерство, которое, к сожалению, не всегда сопутствует талантливости у авторов первых книг. Издательство «Советский писатель» сделает благое дело для поэзии, приняв книгу стихов Б. Окуджавы и, по мере возможности, ускорив ее выход в свет».

В общем, получилось, что Антокольский и Наровчатов в оценках Окуджавы сошлись. Оба признали талантливость молодого автора. И, по-хорошему, рукопись Окуджавы следовало отправлять в набор. Но бдительное издательское начальство торопиться не стало. Оно надавило на редактора Виктора Фогельсона и, по сути, заставило его пересоставить книгу ершистого стихотворца.

22 мая 1959 года Фогельсон доложил: «В процессе подготовки к печати рукопись книги стихов Булата Окуджавы была полностью перекомпонована: сняты разделы, сборнику придано большее внутреннее единство. Часть стихов была исключена – по соображениям идейным и художественным. В частности, снято несколько военных стихотворений – отрицание идиотизма войны в них оборачивалось фаталистским непротивленчеством. Была проведена значительная построчная правка. Все замечания рецензентов учтены».

Только после этого рукопись Окуджавы наконец ушла в набор. Правда, на этом этапе издатели дали ей другое название: «Острова». Сигнальный экземпляр книги вышел осенью. Тогда же в «Литгазете» освободилось место литсотрудника по поэзии. Станислав Рассадин, сам только начавший работу в «Литературке», предложил руководству переманить из издательства «Молодая гвардия» Окуджаву.

В газете у Окуджавы оказалась куча начальников. Когда Окуджава понял, что от него в «Литгазете» мало что зависело и начальство все равно предпочитало публиковать не то, что он отбирал, то махнул рукой и вернулся к привычному для него полубогемному образу жизни. В ту пору он, к слову, очень сблизился с Владимиром Максимовым. Сколько ими вместе было выпито! Это потом два писателя оказались по разные стороны баррикад.

Правда, частые посиделки в приятных компаниях не мешали Окуджаве продолжать сочинять песенки, и не только их. В итоге у него оформилась рукопись нового сборника стихов – «Нежданный берег». В феврале 1961 года он предложил ее «Советскому писателю».

Издательство, по своему обыкновению, заказало две внутренние рецензии. Первую написал Александр Межиров, вторую – Виктор Боков. «Поэзия Б. Окуджавы, – подметил Межиров, – глубоко музыкальна. В сложнейших ритмах его стихотворений почти всегда улавливается чистая и четкая мелодия». В таком же ключе высказался и Боков.

Правда, оба рецензента предложили издателям рукопись чуточку почистить. «Надо поубавить количество инфантильных «ах», – посоветовал Межиров, – так как их вполне достаточно в поэзии Ахмадулиной и Евтушенко». Боков, в свою очередь, написал, что из рукописи следовало бы убрать стихотворение «Рай» («оно простовато и банально»).

Окуджава после таких отзывов понадеялся, что его рукопись тут же включат в издательский план. «Прошу, – написал он издателям 3 августа 1961 года, – заключить со мной авансовый договор. С заключением рецензентов и редакции по моей рукописи согласен. Рукопись представлю после доработки к 1 января 62 г.».

Свое обещание Окуджава исполнил. Но перед самым новым 62-м годом стал набирать обороты скандал вокруг выпущенного в Калуге альманаха «Тарусские страницы». И одним из главных раздражителей стала помещенная в этом альманахе повесть Окуджавы о войне «Будь здоров, школяр!».

Кстати, первый удар Окуджава получил тогда не от бдительного руководства Союза писателей СССР, а от некоторых коллег по работе. На его повесть вдруг обрушился Феликс Кузнецов. Правда, за Окуджаву тут же вступился Юрий Бондарев. Решающее слово должен был сказать главред «ЛГ» Валерий Косолапов. Однако тот дал понять, что его повесть Окуджавы огорчила.

В общем, Окуджава обиделся и вскоре уволился (его место в «ЛГ» занял поэт Юрий Панкратов).

Из-за возникшего скандала руководство «Советского писателя» решило рукопись нового сборника Окуджавы попридержать. Тем временем поэт сосредоточился на кино. Он уехал в Одессу к Петру Тодоровскому сочинять сценарий фильма о войне «Верность».

25 января 1963 года Окуджава сообщил издателям: «Как дважды обещал мне Н.В. Лесючевский (директор «Советского писателя». – В.О.), рукопись моей книги должна в апреле с.г. идти в набор. В связи с тем, что меня до 1-го апреля не будет в Москве, прошу сообщить мне о движении рукописи по адресу: Одесса, Киностудия, мне».

Но кто знал, что в это время один из идеологов КПСС, Леонид Ильичев, вовсю готовил новую встречу советского руководителя Никиты Хрущева с творческой интеллигенцией. Такая встреча состоялась 8 марта 1963 года в Кремле. Вождь тогда обрушился чуть ли не на все поколение шестидесятников, к коему принадлежал и Окуджава.

Понятно, что после этого издательское начальство распорядилось еще раз пересмотреть все имевшиеся у них рукописи. И стихи Окуджавы были отправлены на новое рецензирование сибирскому поэту Александру Смердову. Ну, а тот постарался на славу. Во-первых, он не нашел у поэта оптимизма. «Нередко в стихах Окуджавы, – возмущался Смердов, – мотивы скептицизма и одиночества, какой-то смутной неопределенности и даже опустошенности лирического героя». Второе: ему не понравилась близость Окуджавы к Василию Аксенову, Вознесенскому и Евтушенко («его прямые переклички с пресловутыми аксеновскими «звездными мальчиками», с эгоцентрическим евтушенковским позерством и формалистическими изысками А. Вознесенского»). В итоге Смердов потребовал пересмотреть состав книги («отжать из нее все явно наносное, напускное, «морок»).

Не зная об отзыве Смердова, Окуджава летом 1963 года обратился к Лесючевскому с вопросом, как долго издательство собиралось продолжать мариновать его книгу. Ответ ему дал новый заведующий редакцией поэзии «Советского писателя» Егор Исаев, которого молва зачислила в новые любимчики главного партийного идеолога Михаила Суслова (злые языки утверждали, будто власть решила сделать из Исаева противовес Евгению Евтушенко).

Поэту сообщили, что его книга «...нуждается в дополнительной авторской работе, заключающейся в пополнении рукописи новыми зрелыми в идейно-художественном отношении стихами, а также в пересоставлении тех стихотворений, которые не отвечают требованиям, предъявляемым к выпускаемой нами продукции».

Но при этом Исаев подчеркнул, что совсем отказываться от Окуджавы издательство не собиралось. Ему пообещали, что если он учтет все замечания, то его книгу выпустят в 1964 году вне плана, за счет резервов.

По замечаниям Смердова Окуджава стал работать вместе с редактором Фогельсоном. Спустя несколько месяцев Лесючевскому было доложено: «Теперь Б. Окуджава вновь представил в редакцию рукопись своей книги «Веселый барабанщик» (напомню: в первом варианте сборник назывался «Нежданный берег». – В.О.). Рукопись пересоставлена, ряд стихов исключен, добавлены новые вещи, – среди них такие, как «Песенка о Сокольниках», «Песенка об Арбате», «Летний сад», «Про маляров» и др., – стихи, поднимающие идейное звучание книги».

Однако Лесючевский нашел причины еще год рукопись Окуджавы промурыжить, а потом потребовал дополнительно изъять из нее стихи «Грохочут сапоги» и «Последний пират» с посвящением Серго Ломинадзе.

Сборник «Веселый барабанщик» вышел уже после снятия Хрущева. К тому времени у Окуджавы сложилась рукопись новой книги – «Чудесный вальс». И, несмотря на то что в стране к власти пришли новые люди, подходы издателей к поэту остались прежними.

Тактика в «Советском писателе» ничуть не изменилась. Начальство, как всегда, заказало две рецензии у представителей двух литературных направлений – консервативно настроенного критика Иосифа Гринберга и поэта-центриста Константина Ваншенкина. Но теперь никакого единства охранителей и прогрессистов не наблюдалось.

Осторожный Гринберг, который в юности не раз демонстрировал высокий эстетический вкус, но которого на всю жизнь напугала послевоенная кампания по выявлению в культуре и обличению космополитов, заявил, что Окуджава идейно нечеток. Он напрочь забраковал стихи поэта о войне. «Они оставляют впечатление достаточно определенное, – отметил критик 28 августа 1965 года в своем отзыве, – но, к сожалению, не доброе. Стихи о войне бывают самого различного склада и настроения – печальные и бодрые, торжественные и задушевные, повествовательные и лирические. Но одного рода стихи немыслимы, не приемлемы (в смысле: «не приемлю, ненавижу это…»), вызывают потребность отпора, несогласия; – это стихи, которым не хватает чувства человеческого, гражданского достоинства, внутренней собранности, нравственной силы.

Быть может, я неверно понял строки, которые сейчас приведу, но мне они показались жалкими, приниженными, сводящими человеческую жизнь к элементарному прозябанию.

Пускай охватывает нас

смятеньем

Несоответствию

мехов тугих,

Но перед наводнением

смертельным

всё хочет жить.

И нет правд других.

Первые две строчки неясны. Вторые две звучат программно, как обобщающее утверждение, и утверждается здесь простейшее чувство самосохранения, да к тому же, как единственная правда.

Эта позиция дает себя знать и в стихотворениях «Первое», «Второе» («Я выжил. Я из пекла вышел. Там не оставил ничего»), «Телеграф моей души», да, пожалуй, и «Одна морковь с заброшенного огорода». Недостаток мужества – вот в чем слабость этих стихов».

Однако поэт-фронтовик Ваншенкин с таким подходом не согласился. Он-то считал, что в лучших своих стихах Окуджава выразил созвучные сердцу современника идеи и эмоции – чистоту революционных традиций. Правда, ему не совсем понравилось название книги («Еще лучше подошел бы ей заголовок «Музыка»).

Кстати, Ваншенкин не скрывал, что рукопись следовало бы почистить. К неудачам поэта он отнес стихи «Одна морковь с заброшенного огорода» («психологическая нарочитость, умышленно преувеличенная взволнованность») и «Баллада о имени» («чужая, главным образом, гейневская интонация»).

Роль арбитра взял на себя постоянный редактор Окуджавы – Фогельсон. Он знал, что руководство издательства сильно недолюбливало поэта и чуть что – обвиняло его в идейной крамоле. Дабы не допустить новых упреков стихотворца в неверных трактовках прошлого и современности, Фогельсон в своем редзаключении первым делом сослался на добрые слова об Окуджаве Сергея Наровчатова, которые появились на страницах журнала «Коммунист». Логика его была проста: кто же осмелится спорить с главным теоретическим изданием КПСС?

Впрочем, ссылки на журнал «Коммунист» совсем оградить рукопись Окуджавы от какой-либо критики не смогли. Поэту все-таки пришлось уступить натиску издателей и снять 15 стихотворений, в частности «Черный мессер», «Вот я, убитый…» и «Двадцатый век», поскольку в них, даже по мнению Фогельсона, уж слишком был сгущен трагизм ХХ века. По совету своего издательского редактора Окуджава добавил в рукопись «Летний сад», «Фотографии друзей», еще несколько стихотворений и сменил название книги. В новом варианте сборник стал называться «Фрески». Однако издатели увидели в этом отсыл к религии и в итоге настояли на другом заголовке: «Март великодушный».

Позже в жизни Окуджавы много чего было – и хорошего, и постыдного. Но обессмертил он себя песней «Мы за ценой не постоим», которая впервые прозвучала в легендарном фильме Андрея Смирнова «Белорусский вокзал».