Человек – стиль, человек – эпоха

Он сказал, что в России надо жить долго. Исаак Бродский. Портрет Корнея Чуковского. 1915

Из оборванца в писатели (первый гонорар)

Писателями становятся по-разному – так было во все времена.

Начитанным Чуковский стал потому, что хотелось сочинять самому. Любознательный подросток запоем читал все, что попадалось под руку – стихи, романы, философские труды. Но начал он не со стихов, с чего обычно начинают начитанные юноши, – сразу замахнулся на сочинение, которое бы изменило этот несуразно устроенный мир. Через всю жизнь, назвав его «сумасшедшим», вспоминал: «Я был в то время очень сумбурным подростком: прочтя Михайловского, Спенсера, Шопенгауэра, Плеханова, Энгельса, Ницше, я создал свою собственную «философскую систему» – совершенно безумную, которую я проповедовал всем, кто хотел меня слушать. Но никто не хотел меня слушать, кроме пьяного дворника Савелия…»

В судьбу вмешался случай в лице товарища Владимира Жаботинского, служившего в газете «Одесские новости», который привел его в редакцию, и отрывок из рукописи (статью назвали «К вечно юному вопросу») опубликовали. После чего окрыленный автор на первый семирублевый гонорар «купил себе новые брюки (старые были позорно изодраны) и вообще стал из оборванца писателем». Что чрезвычайно обрадовало мать и совершенно перевернуло его жизнь. А через два года его отправили на берега Темзы – в газете решили, что лучшего корреспондента (он единственный в редакции знал английский) для работы в Лондоне не найти. И не ошиблись – взгляд у Чуковского был внимательный, перо острым. Номера с описаниями английской жизни, которая разительно отличалась от жизни в Российской империи, шли на ура и раскупались мгновенно – жители Одессы с интересом знакомились с жизнью обитателей столицы Великобритании. Его статьи и заметки оценили в Киеве, где они охотно перепечатывались в местных газетах.

В 1904 году он вернулся в «жемчужину у моря», а затем переехал в «Петра творенье» – вечно холодный и простуженный Петербург, где занялся изданием сатирического журнала «Сигнал». Выпустить удалось всего три номера, четвертый вышел, когда издателя посадили в тюрьму за оскорбление императора и членов его семьи, что в империи приравнивалось к «потрясению основ государства». Журнал закрыли, Чуковский просидел под арестом шесть месяцев. Когда понял, что издателя из него не получится, ушел в литературу: осознал, что его призвание быть литератором, и только.

«Все Олимпы – липовы…» (Чукоккала)

Выйдя на свободу, решил, что лучшего места для литературной работы, чем поселок Куокалла, не найти: «Когда в 1907 или 1908 году я приехал в Куоккалу, мне говорили шепотом, что на даче Ваза скрывались большевики». Но большевиков молодой литератор не боялся и поселился неподалеку от железнодорожной станции, в доме с башенкой, затем Репин, с которым завязались тесные дружеские отношения, купил на его имя дачу. Неподалеку располагались репинские Пенаты, куда он частенько захаживал. Именно здесь Чуковский познакомился с Горьким и Короленко, Куинджи и Серовым, Шаляпиным и Собиновым, академиками Кони, Бехтеревым и Павловым. Список можно длить до бесконечности – весь цвет тогдашнего литературно-художественного Петербурга летом гостил в чудесном местечке Куоккала.

Общительный Чуковский к тому времени был уже достаточно известным и влиятельным литературным критиком. Постепенно гости Репина становились и его гостями – на чай заходили и жители Куоккалы Леонид Андреев, Юрий Анненков. И тогда начинались извечные русские споры – о революции, символизме, Блоке и Чехове, журнальных новинках и театральных премьерах. По воскресеньям на огонек приезжали и Осип Мандельштам, и Давид Бурлюк, и Аркадий Аверченко. Вот тогда и возникла идея рукописного альманаха, в котором гости оставляли бы свои автографы. Самодельный альбом хозяин смастерил по совету художника Исаака Бродского, название придумал Илья Репин, прибавив к начальному слогу фамилии Чуковского последние слога поселка Куокаллы. И под первым своим рисунком сделал надпись – «И. Репин. Чукоккала».

Все знаменитости, где бы ни жил Чуковский, с превеликой охотой оставляли в нем свои стихи, эпиграммы, шаржи, экспромты, потому что главной особенностью этого рукописного альманаха, как говорил ее собиратель, был юмор. Под одной обложкой в разные времена встретились Анна Ахматова и Исаак Бабель, Валентин Катаев и Александр Солженицын, Федор Шаляпин и Александр Бенуа и многие-многие другие выдающиеся деятели культуры XX века. Цитировать из него можно бесконечно. Приведу только стихотворение Андрея Вознесенского, которому Чуковский в 1966 году предложил написать несколько строк. Молодой советский модернист счел за честь присутствовать рядом с великими и с ходу сочинил:

Либо Вы – великие,

Либо – ничегоголи…

Все Олимпы – липовы,

Окромя Чукокколы!

Не хочу «Кока-Колу»,

А хочу Чукокколу!..

Он вел свой альманах до последних дней жизни, который в конце концов достиг в объеме 700 страниц. В годы войны это уникальное собрание едва не погибло, но его удалось спасти. После войны первые попытки превратить рукопись в книгу предприняла внучка – литературовед Елена Чуковская. Но даже в 1965 году все еще нельзя было упоминать некоторые имена, встречавшиеся на страницах «Чукоккалы». Не помогли ни предисловие Ираклия Андронникова, ни подробный комментарий самого Чуковского – идеология в очередной раз взяла вверх над литературой. И только почти через четверть века, в 1979 году, издательство «Искусство» приняло книгу к работе.

Многие «сомнительные» страницы многомудрый Чуковский, прошедший через огонь, воду и медные трубы советской литературной жизни, не включил, прекрасно сознавая, что не пройдут ни стихи эмигрантов Зинаиды Гиппиус и Владимира Набокова, ни записи расстрелянного Николая Гумилева, и даже некоторые его – чуковские – шуточные стихи, буриме и рисунки. Но и на том, что было представлено в издательство, погуляла цензура, сокращая даже классика пролетарской литературы Горького, не говоря уже о Блоке и Маяковском. Второе издание увидело свет в 1999 году, цензуры уже не было, но была воля издателей, которые решили исключить архивные материалы и публиковать только факсимильные листы альманаха. Что сделало издание неполноценным, тем более что из двух запланированных томов свет увидел один. И только в 2008 году «Чукоккала» без купюр в соответствии с первоначальным замыслом ее создателя увидела свет в издательстве «Русский путь». Как говорил Чуковский, в России надо жить долго, может быть, тогда что-нибудь получится. Получилось после его ухода из жизни.

Байструк

В автобиографическом очерке, предпосланном к собранию сочинений, он писал: «Я родился в Петербурге в 1882 году, после чего мой отец, петербургский студент, покинул мою мать, крестьянку Полтавской губернии; и она с двумя детьми переехала на житье в Одессу». Лидия Корнеевна в книге «Памяти детства» пишет: «Я знаю в жизни Корнея Ивановича одну только боль, которую он, не пуская наружу, не забывал никогда, ничем не заслонял и не вытеснял, одну обиду, которой он разрешил себе питаться… Это было недоброе чувство к отцу – не прощаемая судьба матери, сестры и собственное обокраденное детство». И продолжает, это был ожог, который не заживал никогда.

Сын почетного гражданина Одессы Эммануила Левинсона и крестьянки Екатерины Корнейчуковой был внебрачным ребенком – незаконнорожденным. Чтобы по законам Российской империи оформить брак, рассказывала секретарь Чуковского Клара Лозовская, его отец должен был принять православие, но «еврейский дед запретил сыну креститься и, стало быть, жениться официально. Связь распалась…».

Этот уникальный рукописный альбом уцелел чудом.  А. Арнштам. Обложка альманаха «Чукоккала». 1913

Это были пытки того времени, добавляет Чуковский: «Когда дети говорили о своих отцах, дедах, бабках, я только краснел, мялся, лгал, путал… И отсюда завелась привычка мешать боль, шутовство и ложь – никогда не показывать людям себя – отсюда, отсюда пошло все остальное…»

Вел себя нагло (атаманы и бандиты)

Если до прихода к власти большевиков он переводил английских поэтов, писал статьи о Гаршине, Куприне, Борисе Зайцеве и других русских писателях, которые затем выходили книгами, то после вернулся к своему давнему увлечению – литературе для детей.

Первую свою сказку «Крокодил» написал в 1915 году. В 20-х появились «Тараканище», «Мойдодыр», «Муха-цокотуха» и другие, которые невероятно нравились не только детям, но и родителям за увлекательный сюжет, язык и легко запоминающийся текст. Но они не нравились тем, кто был поставлен наблюдать за детской литературой: охранители видели в них сомнительный политический смысл, ревнители пролетарской морали – воспевание морали буржуазной, некоторым в герое «Мухи-цокотухи» Комарике мерещился переодетый принц, а в самой Мухе – принцесса (ироничный Чуковский записал в дневник: «Этак можно сказать, что Крокодил – переодетый Чемберлен, а Мойдодыр – переодетый Милюков»). Партийные оппозиционеры перешептывались – в «Тараканище» поэт изобразил самого Сталина – «с длинными усами» и «страшными глазами», который победил и комариков, и зайчиков, и даже медведей («Погодите, не спешите, / Я вас мигом проглочу! / Проглочу, проглочу, не помилую», а проглотив – стал победителем: «И лесов и полей повелителем. / Покорилися звери усатому. Чтоб ему провалиться, проклятому»). Хотя в 1923 году, когда издательство «Радуга» напечатало эту сказку, Сталин ходил еще в должности народного комиссара по делам национальностей РСФСР и только примеривался к роли величайшего всего, что существует в мире – лучшего друга советских врачей, железнодорожников, учителей, пионеров, механизаторов, колхозников и т.д. и т.п., которых он будет планомерно уничтожать в 30-е годы.

1 февраля 1928 года Надежда Крупская (которой дорвавшийся до власти «таракан» за ее неугомонность обещал найти другую «вдову Учителя») опубликовала в «Правде» гневную филиппику «О «Крокодиле» Чуковского». В те годы она занимала должность замнаркома просвещения и была членом ЦК ВКП(б), и от нее много что зависело. Чуковский же был известным писателем – и только. Далекая от искусства Крупская, так же, как и ее усопший муж, прежде всего искала в художественных произведениях политический подтекст и ни много ни мало обвинила автора «Крокодила» в идеологической диверсии – назвала сказку «чепухой», «вздором» и «буржуазной мутью» и угрожающе вопросила: «Какой политический смысл она имеет?..» Чуковский записался на прием к Крупской. В дневнике отметил – «приняла любезно» и лишь через некоторое время узнал о записке завотделом детской литературы Госиздата Венгрову: «Был у меня Чуковский и вел себя нагло».

За «наглеца» вступились Горький, Маршак, Эйхенбаум и другие, и от автора «мутного «Крокодила» отстали. Но ненадолго – 7 марта 1929 года собрание родителей Кремлевского детского сада приняло резолюцию «Мы призываем к борьбе с «чуковщиной». Словечко, носившее бранный и уничижительный характер, было пущено в оборот недоброжелателями Чуковского в начале 1900-х годов – всплыло в конце 1920-го. И началась самая – доходившая до абсурда – настоящая травля, валом катившаяся по страницам газет и журналов, которая на страницах «Литературной газеты» (я подчеркиваю – литературной) в статье о «Мухе-цокотухе» «Воспитатели мещанства» (19 августа 1929 года) достигла своего апогея: «Это полная безыдейность, переходящая в идейность обратного порядка (?)». В дневник он записал: «Травля моих сказок достигла размеров чудовищных. Самое имя мое сделалось ругательным словом. Редактор одного журнала, возвращая авторам рукописи, пишет на них: это чуковщина». Из него, доведенного до отчаяния и крайней нужды, выбили покаянное письмо об отречении от своих ошибок, порицания «Крокодила», «Мойдодыра» и «Доктора Айболита», обещания писать «правильные» книги, и для одной даже предложили название – «Веселая колхозия». Через некоторое время, осознав, что совершил «ужасную ошибку», Чуковский дал себе слово «не поддаваться никаким увещаниям» омерзительных и темных бандитов, «выполняющих волю своих атаманов».

«Пошлая и вредная стряпня»

На втором году войны Чуковский начал работать над сказкой «Одолеем Бармалея!». 3 марта 1942 года в дневник записал: «Ночь. Совершенно не сплю. Пишу новую сказку. Начал ее 1-го февраля. Сперва совсем не писалось… Но в ночь на 1-е и 2-е марта – писал прямо набело десятки строк – как сомнамбула. Никогда со мной этого не бывало. Я писал стихами скорей, чем обычно пишу прозой; перо еле поспевало за мыслями. А теперь застопорилось». Чуковский писал сказку в Ташкенте, очевидно, на настроении сказались «подарки» к 60-летию: «Подарки у меня ко дню рождения такие. Боба пропал без вести. Последнее письмо от него – от 4 октября прошлого года из-под Вязьмы. Коля – в Л-де».

Сказку он все-таки закончит – это все, что он мог сделать в это лихое время. Сказку, в которой «маленькая страна Айболития» побеждает «звериное царство Свирепию». Сказку, в которой ему «хотелось бы внушить даже маленьким детям, что в этой Священной войне бой идет за высокие ценности мировой культуры, гуманизма, демократизма, социальной свободы…». Чуковский проверял написанное и на детях, и на взрослых (среди которых были Ахматова и Алексей Толстой, бывшие в то время в эвакуации), и даже в частях Красной армии (где имел успех). И, как он писал сыну Николаю, «все понимающие люди… говорят, что это будет лучшая моя сказка». Но благие достижения (перефразирую я известное крылатое выражение) зачастую ведут в ад.

Высоко оценивший сказку Гослит включил отрывок из нее в антологию советской поэзии к 25-летию Октябрьской революции, автора внесли в список претендентов на Сталинскую премию. Но вождю сказка не понравилась, и он вычеркнул ее из антологии. И в 1944-м на «Бармалея», опубликованного газетой «Пионерская правда» и вышедшего отдельными изданиями в Ташкенте, Ереване и Пензе, набросилась главная партийная газета «Правда». Сам доктор философских наук, профессор, директор Института философии АН СССР, одновременно возглавлявший Объединение государственных издательств (ОГИЗ) Юдин в статье «Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского» объявил городу и миру, что «К. Чуковский перенес в мир зверей социальные явления, наделив зверей политическими идеями «свободы» и «рабства», разделил их на кровопивцев, тунеядцев и мирных тружеников. Понятно, что ничего, кроме пошлости и чепухи, у Чуковского из этой затеи не могло получиться, причем чепуха эта получилась политически вредная». В Советском Союзе всегда боролись с «чепухой», тем более – «политической», а уж в годы войны тем более.

Статья в «Правде» была установочной, Союз писателей взял под козырек и на президиуме (выступали Фадеев, Тихонов, Катаев, Сейфуллина, Барто и все тот же Юдин) патриотическую сказку подвергли уничижительной критике, заодно обвинив автора, как вспоминал Валерий Кирпотин, в «расчетливости и двоедушии». Случайно или нет, но разгром Чуковского и его сказки последовал сразу же после доноса художника Петра Васильева секретарю ЦК ВКП(б) Щербакову. «Что это вы рисуете рядом с Лениным Сталина, когда всем известно, что в Разливе Ленин скрывался с Зиновьевым», – однажды спросил настоящий сказочник у исторического про его картину «Ленин и Сталин в Разливе».

От императора до генсека («В России надо жить долго»)

В разговорах с близкими людьми Чуковский любил повторять эту фразу, о чем пишут в своих воспоминаниях и Вениамин Каверин, и Лидия Либединская, и другие литераторы. Он знал, о чем говорил – пришедший в этот мир при Николае II, живший при Сталине, Хрущеве и Брежневе; свидетель событий 17-го, 37-го и 41-го годов; заставший век XIX и умерший в XX, вкладывал в эту фразу особый смысл. И, прожив долгую жизнь – 87 лет, отдал литературе свой самобытный, незаурядный талант.

Был литератором в высшем смысле этого слова – умел практически все, сочинял детские сказки и стихи; переводил любимых английских поэтов (от Байрона до Киплинга); писал очерки, статьи и монографии (о Некрасове, Чехове и Горьком и др.); был автором единственного в своем роде труда о психологии детской речи «От двух до пяти»; оставил после себя «Дневник», охватывающий почти семь десятилетий (1901–1969), воспоминания о выдающихся людях эпохи (Репин, Блок, Ахматова и др.) и уникальный памятник культуры, рукописный альманах «Чукоккалу». Детский писатель, поэт, литературный критик, литературовед, переводчик – все это воплощал в себе одном. В 20-е и 40-е годы подвергался беспощадной партийной критике. В 50-е пересказал Библию для детей (книга находилась под запретом до 90-х годов). В 60-х был удостоен Ленинской премии, высшей награды в Советском Союзе, а в Англии Оксфордский университет за заслуги перед наукой и культурой присвоил ему степень почетного доктора литературы honoris causa. И всегда поддерживал гонимых и защищал преследуемых – от Зощенко до Пастернака, от Солженицына до Бродского. Человек равный веку, человек – стиль, человек – эпоха.