Гертруда Стайн как явление мировой культуры

Этот портрет ей ужасно не нравился, мол, не похожа.  Пабло Пикассо. Портрет Гертруды Стайн. 1906. Метрополитен-музей, Нью-Йорк

Не только о Гертруде

Самая знаменитая о ней книга принадлежит ее другу Хемин­гуэю: «Праздник, который всегда с тобой». Самый знаменитый ее портрет написал другой ее друг – Пикассо. Она сама напи­сала о себе в третьем лице от имени своей подруги и компаньон­ки Алисы Токлас, мифологизировала саму себя, превратившись в международную суперстар, коей остается по сию пору. Читатель, конечно, уже догадался о ком речь – о легендарной американ­ской парижанке Гертруде Стайн, писательнице, коллекцио­нере, эстете и хозяйке самого знаменитого парижского салона, художественного и литературного центра французской столицы. Я читал много ее саму и о ней, да и сам писал про нее, а вот опло­шал самым постыдным образом.

Приехал сын с Аляски и потащил меня в Метрополитен-му­зей смотреть выставку ренессансного портрета и новую экспо­зицию исламской цивилизации. Над входом – огромный плакат о только что открывшейся выставке под названием The Steins Collect: Matisse, Picasso, and the Parisian Avant-Garde. Кто та­кие Стайны, мне было невдомек, а на выставку я поплелся ради Пикассо, Матисса, Сезанна и прочих авангардистов (включая неожиданно очень сексуальную ню Пьера Боннара). И толь­ко вошел – во всю стену огромный фотографический семейный портрет, на котором я узнал одного только человека – Гертруду Стайн, лицом и фигурой напоминающую Будду. В позе Будды, кстати, ее изобразил в бронзе скульптор Джо Дэвидсон в нью-й­оркском памятнике в Брайант-парке позади Публичной библио­теки – намек на вклад Гертруды Стайн в мировую культуру.

А кто остальные на этом снимке? Ее братья Лео и Майкл и жена Майкла Сара. Все, оказывается, были коллекционерами и первооткрывателями французских модернистов, когда никто во Франции их не признавал, над Пикассо и Матиссом насмешни­чали и издевались, и только Стайны их поддерживали и задешево покупали. Причем зачинателем этого пилотного проекта был Лео (с 1902 года), а остальные, включая Гертруду, приехали в Париж и присоединились год спустя. В их квартире на улице Флерюс, 27, рядом с Люксембургским садом, и проходил каждую субботу са­лон, куда являлись не только художники-модернисты и их почита­тели, но и злопыхатели. Куда дальше, именно Стайны познакоми­ли одного парижанина с другим – кубиста Пикассо с фовистом Матиссом.

Дружба Стайнов с художниками была такой тесной, что тому же Лео случалось в один и тот же день обедать с Пикассо, а ужи­нать с Матиссом. История отношений сравнительно богатых американцев и нищих французских художников обрастала сплет­нями, анекдотами, афоризмами. Лео: «Ограниченность в сред­ствах – импульс для креативности». Майкл: «Обращайтесь с любимыми художниками, как будто это ваша семья». Гертруда – Хемингуэю: «Покупайте картины людей вашего возраста. Всегда среди них найдутся новые серьезные художники». Что Стайны и делали.

Разбогатевший банкир Майкл и Сара Стайны были особен­но близки с Матиссом, финансово поддерживали художника, помогли с организацией его студии, где сами учились, а Матисс написал превосходные портреты обоих и их сына Аллана (с сач­ком) – дружба длилась несколько десятилетий. К сожалению, пе­ред смертью Сара Стайн распорядилась сжечь все письма Матис­са, боясь, что по ним будут неправильно поняты их отношения. Лео и Гертруда разошлись во вкусах и разбежались. Лео обозвал сестру «вампиром», а коллекцию они поделили: Лео взял 16 по­лотен Ренуара и одного Сезанна, оставив Гертруде всего Пикассо.

«Потеря тобою яблок – это божья кара», – в сердцах сказал Лео сестре, имея в виду «Натюрморт с пятью яблоками» Сезан­на. Однако, как показала история, хоть начинал все это дело Лео, самым передовым художественным чутьем обладала именно Гер­труда. После ее смерти на ее суперское собрание налетели стер­вятники-галерейщики, и оно разошлось по музеям и частным коллекциям всего мира – от Мельбурна и Цюриха до Вашингтона и Нью-Йорка. И вот картины, рисунки, скульптуры, документы, фо­тографии и фильмы пусть не все, но собраны вместе. А выставка путешествует по всему свету: Париж, Сан-Франциско, Нью-Йорк и далее везде. Впечатление обалденное.

Гертруда и Алиса

Одно время у нас в Нью-Йорке стояла французская погода. Взять хотя бы кино. Кто стал в том 2011 году оскароносцами? Впереди всех очаровательный французский фильм «Артист» – homage Великому немому, как называ­ли кинематограф до того, как он заговорил. Затем «Юго» (в российском прокате «Хранитель времени»), посвященный родоначальнику игрового кино Жоржу Мельесу – действие происходит исключительно в Париже. Как и в «Полночи в Париже» Вуди Аллена, который получил «Оскара» за сцена­рий: современный американский писатель по ночам перено­сится на машине времени в 20-е годы, где встречается со своими любимцами Пикассо, Матиссом, Хемингуэем, Бунюэлем, Скот­том и Зельдой Фицджеральдами, а те квотируют на экране соб­ственные произведения.

Художественный вкус у нее был безупречный…  Поль Сезанн. Купальщики. 1892. Музей д’Орсе, Париж

Гертруда Стайн вошла в мировую культуру прошлого сто­летия скорее как друг Пикассо, Матисса, Хемингуэя, чем как самостоятельный автор, хотя ее перу принадлежит полторы дюжины оригинальных произведений, повлиявших на ход ми­ровой литературы: она больше известна, чем читаема. Как Хлебников – поэт для поэтов, так она – писатель для писателей: «роза есть роза есть роза есть роза» – ее знаменитая программная строка. Для ху­дожников-модернистов она была первооткрывателем, скупая картины будущих титанов живописи ХХ века. Почти всю жизнь она прожила в Париже, включая годы оккупации, когда ее, несмотря на еврейство, крышевал французский коллаборацио­нист-вишист. Она ввела в оборот выражение «потерянное по­коление», списав его с вывески испанского кабачка: Хемингуэй взял эти слова эпиграфом к «Фиесте». Она же пристрастила Хемингуэя к бою быков, который тот поначалу терпеть не мог.

Новатор до мозга костей, Гертруда Стайн пренебрега­ла в своей прозе знаками препинания, полагая запятую «плохой точкой», которая сбивает ритм чтения, и сочинила от имени Али­сы Токлас как бы ее автобиографию, а себя вывела в третьем лице, но главным персонажем – художественный ход, оригиналь­ный и продуктивный. Хотя жизнь обеих женщин была на виду, они не перестают привлекать внимание журналистов и истори­ков. Чему свидетельство, например, вышедшая в Йельском университетском издательстве книга Джанет Малком «Две жизни. Гертруда и Алиса» – скорее художка, чем научное исследование: с контекстом, подтекстом, недоговоренностями и тайнами. Со­временный роман, помноженный на суперсовременный для сво­его времени автобиографический роман самой Гертруды Стайн плюс помянутый роман Хемингуэя – частично о ней же.

Что любопытно в паре Гертруда – Алиса: одна был писучим человеком, другая – нет. Даже «Автобиографию Алисы Токлас», этот откровенный и классный фальшак, пришлось сочинить Гер­труде Стайн. Однако считать Алису Токлас просто компаньонкой Гертруды было бы неверно. Она сама была яркой индивидуальностью, со своей биографией и тонким художествен­ным чутьем. К примеру, когда она встречала впервые гения – а так было три раза в ее жизни, – у нее внутри раздавался звоночек, и она ни разу не ошиблась. Она любила пейзажные виды, но при этом предпочитала сидеть к ним спиной, полагаясь, по-видимому, больше на свое воображение, чем на зрение. Она часто вспоминала своего отца – человека спокойного до равнодушия. Когда ее брат с товарищем поехали кататься верхом и лошадь одного из них вернулась без седока, у матери товарища началась жуткая истерика.

– Успокойтесь сударыня, – сказал отец, – может быть, это мой сын разбился.

Пошла ли Алиса в отца и была ли такой же индифферент­ной, как он?

В любом случае тон в отношениях этих двух па­рижских американок задавала, конечно, Гертруда Стайн. Алиса так и зва­ла ее: генералом.

Сама Алиса ничего не добавила к тому, что от ее имени на­писала Гертруда. О, эта загадочная Алиса Токлас! Она пережила свою подругу, но ничего сама не писала и наотрез отказывалась давать интервью.

Был, оказывается, журналист – скорее иссле­дователь, чем папарацци – Леон Кац, который десятилетиями добивался интервью с ней и в конце концов вымолил, выцы­ганил его у нее. Договорились встретиться в аэропорту, но кто-то из них ошибся в дате, и встреча так и не состоялась. Эта пропущенная встреча позволяет современной «стайновед­ке» заглянуть в святая святых: чье подсознание спутало время встречи?

А отсюда уже парадоксальный, амбивалентный, зага­дочный вывод биографа этой пары: «В некотором смысле эта несостоявшаяся встреча более полезна, чем та информация, ко­торую она могла дать». Привет доктору Фрейду, без которого не обходится ни одно современное био.

Как биограф-романист, Джанет Малком дает слово своим персонажам, широко опираясь на автобиографическую и ме­муарную прозу Гертруды Стайн, Эрнеста Хемингуэя и других, приводя обширные цитаты. Лично мне, как биографу, жанро­вый прием очень близкий (см. мой роман Post mortem – о человеке, похожем на Бродского). Автор как бы заглядывает в черепную коробку своих героев, читая их тексты между строк и проникая в тайны сокрытого, недосказанного или даже несказанного. Каждый автор создает миф о себе: Гертруда Стайн – не исключение. А кто же она была на самом деле? В любом слу­чае Гертруда Стайн – персонаж своих книг не совсем равна Гертруде Стайн – их автору.

Святой? Истерик? Художник?

Вопрос навскидку: был ли Эрнест Хемингуэй учеником Гертруды Стайн?

На каком-то начальном этапе – может быть, но потом стал взбрыкиваться и бунтовать, что видно и по «Празднику, кото­рый всегда с тобой», где менторша описана с пиететом, но и остраненно, как пройденный, преодоленный этап. Как писа­тель-экспериментатор Гертруда Стайн шла на опережение вре­мени, но Хемингуэй был достаточно сильной творческой инди­видуальностью, а потому умел не только учиться, но и забывать взятые уроки, как и дóлжно большому писателю.

Такого рода неблагодарность в природе творческих отношений. Не исклю­чено, что в «Празднике, который всегда с тобой» Хемингуэй брал реванш за свою роль литературного подмастерья у Гертру­ды Стайн.

Сам Хемингуэй описан Гертрудой Стайн документально, с бесценными деталями. Каким, к примеру, этот крупный человек был хрупким, и всякий раз, когда он упражнялся в каком-нибудь виде спорта, у него обязательно что-нибудь ломалось – рука, нога или голова. Или как он однажды утром пришел один к Гертруде Стайн и остался на обед, потом на ужин, а в десять вече­ра, поднимаясь, сказал, что его жена на сносях, и с большим раз­дражением добавил, что он слишком молод, чтобы быть отцом. Такой вот был человек, не без странностей.

Дневал и ночевал у Гертруды и Пикассо, с которым она то ссорилась, то мирилась. Когда он написал ее отпугивающий портрет, тот никому не нравился, включая Гертруду Стайн, которая находила себя непохожей, что бросалось в глаза имен­но на помянутой выставке, где рядом висел ее фотографически точ­ный портрет работы другого художника. Только что с того! Сам Пикассо считал фактор физического сходства совершен­но неважным и остроумно парировал Гертруде: «Когда-нибудь будешь похожа», что и произошло, и иной, чем на портрете Пикассо, мы уже не представляем эту модернистку мировой культуры.

Гертруда Стайн часто вспоминала, каким безумно красивым был Пикассо в молодости, когда они познакомились: он све­тился, будто его окружал ореол. Такое надо заслужить.

Через парижский салон Гертруды Стайн – хотя какой это салон, если его хозяйка сама была не только хозяйкой и галеристкой, но и творческой единицей! – прошли Шервуд Андерсон и Элиот, Эзра Паунд и Макс Жакоб, Жан Кок­то и Сергей Павлович Дягилев, Жорж Брак и Анри Матисс, многие другие сущие и будущие художественные випы. Мер­кантильный Матисс, к примеру, сначала узнавал, что на ужин, а потом решал, останется он или нет. Что возмущало служан­ку Элен: она считала, что поступать так не по-французски:

– Я не буду готовить омлет, а просто поджарю глазунью. Яиц столько же и масла столько же, а уважения – мень­ше, и он поймет.

Макс Жакоб – поэт, позднее погибший в немецком кон­цлагере, несмотря на то что был выкрест (еврей-католик) – называл начало ХХ века «героическим веком кубизма». Гер­труда Стайн описывает свой разговор с Пикассо про 1907 год:

– Не могло же все это произойти за один тот год!

– Ну, вы, радость моя, забываете, что мы были тогда моло­дые и очень многое успевали за год.

Гертруда Стайн одной из первых в континентальной Европе приобрела автомобиль и научилась водить, что пригодилось ей позднее, в Первую мировую войну, во время работы в госпита­лях. А пока что авто стало еще одним развлечением: коллекционирова­ние картин и вождение авто.

Художественный вкус у нее был безупречный и безошибоч­ный – вот почему она вместе с братьями и невесткой первой открыла Сезанна, Пикассо, Матисса, Брака и наставила на путь истинный многих молодых американских писателей. «Католи­ческая церковь очень четко различает святого и истерика, – го­ворила она. – То же в искусстве. Есть восприимчивость истери­ка, которая имеет полную видимость творчества, но собственно творчество имеет опору в личности, а это нечто совсем другое».

Сейчас мало поклонников прозы Гертруды Стайн, многие полагают ее скучной и устаревшей. С чем я никак не могу согла­ситься. Помимо всего прочего, в этой прозе дан не только авто­портрет, пусть немного приукрашенный, но целая портретная галерея ее современников и друзей, наконец, портрет Франции, которую автор беззаветно любила и тонко чувствовала:

«Девятнадцатый век знал, что делать с каждым человеком. Двадцатый век неизбежно должен был не знать, а значит, местом, где нужно было быть, был Париж.

И потом как они относятся к умершим, так по-дружески, так просто по-дружески, а смерть, хотя неизбежна, не горе, хотя бы­вает и не потрясение. Во Франции нет разницы между жизнью и смертью, и это тоже неизбежно делало ее фоном двадцатого века».

Согласно правилам современной пунктуации, я расставил за­пятые, хотя в тексте Гертруды Стайн их нет.

Прошу прощения.

Нью-Йорк