Какая уж тут слеза ребенка

На что нам образованные люди? Илья Репин. Студент-нигилист. 1883. Дальневосточный художественный музей, Хабаровск

Если возможна утопия, логично возникновение антиутопии: мир полярен, он и держится на контрастах.

Одной из первых антиутопий был роман «Марево» Виктора Клюшникова (1841–1892). Этот текст противостоял Герцену, отрицал либерализм, утверждал опасность каких бы то ни было демократических преобразований.

Мол, сословия – это правильно, и любая попытка окультурить мужика приведет только к печальным последствиям.

Великое свершение ХХ века – 17-й год. Но и гекатомбы жертв, тонны крови. А все же и движение, вертикальное движение общества. Или нет? Ведь оправдания крови быть не может. Но невозможно и никакое значительное человеческое движение без пролития крови, люди так устроены.

Вот, например, цитата из забытого «Марева»: «Вспомнилось и наше студенчество, продолжалъ Русановъ. Сколько силъ потрачено! сколько времени убито! И для чего? Разграничивали, разграничивали Европу, а потомъ пошли на площадь и тамъ ихъ лавочники похватали! До чего дошло: своими ушами слышалъ въ Английскомъ клубе господина. На что намъ, говоритъ, образованные люди?..»

Писал Клюшников неплохо, с изяществом создавая иных персонажей, туго формируя других, и язык его вполне соответствовал понятию качества. Но «Марево», запрещенное в Советском Союзе, мало известно и в наши дни.

Крестовский в «Кровавом пуфе», описывая атмосферу конца XIX века, сконцентрировался на антирусских настроениях в обществе, на польском варианте русофобии, интересно исследуя методы подрывной работы, в равной мере и брожение умов…

«На ножах», бесспорно, уступает лесковским шедеврам, не отличаясь от них густотой речевой плазмы. Названное Лесковым «новым» нигилистическое течение воплощается в двух молодых людях, появляющихся в провинциальном городе с жаждой переустройства.

Сарказм, с которым рисуются и герои, и их жажда, очевиден: едва ли разделявший либеральные идеи Лесков не представлял, увы, разгула корыстного неолиберализма, готового весь мир распластать в пыли ради собственного комфорта.

Есть ли общее между романами Лескова (отнесем сюда еще и «Некуда») и махиной Достоевского? Да, «Бесы», конечно, увенчали пирамиду русского антиутопического романа, но, учитывая гениальность Достоевского, они и выходят за пределы прозы подобного плана.

Тут вечное, достоевское – роение, кружение, хаос, из которого рождается свет. Свет отрицания в данном случае: не перестроишь общество методами Верховенского и Шигалёва, никак не перестроишь.

Либерализм был для Достоевского ложным учением, противоречащим и Христу, и коренной русской самости. Либерализм означал для него наводнение мира торгашеством, разделение его на чистых и нечистых, еще большее нагромождение несправедливости. Куда уж тут слеза ребенка, тут все утонет в океанах слез. Созданные им персонажи продавливают и современное сознанье, уж больно неприятная порода бесов показана: подлинные действуют тоньше.

Так или иначе, произошло то, что произошло: и 1917-й год был логичен, и готовился десятилетия (если не столетия) – слишком долго зрел нарыв.

Так или иначе, 17-й год привел страну к расцвету (в том числе культурному) – несмотря на все чудовищные изъяны пути.

Так или иначе, потребительская, пролиберального толка революция 1991 года привела к сумме последствий, которые скучно перечислять – они всем известны.

А русский антиутопический роман остается феноменом речи и напластования идей, показывающих тогдашнее брожение умов: со страхом перед кровью – оправданным и закономерным. С гирляндой блестящих типажей и с вечной болью – за Россию, ее грядущее, за жизни детей, в конце концов.