Каштанка-революционер

Настоящим прорывом оказалась чеховская «Каштанка».Кадр из мультфильма «Каштанка». 2004

Вплоть до рубежа XIX–XX веков литература не интересовалась животными. Нет, конечно, с той же древности, что существует человек, о них рассказывались сказки, слагались предания и мифы, но звери, птицы, рыбы в них действовали как люди. Ничего специфически животного в «Лисе и волке» или «Теремке» нет. То же самое касалось басен Эзопа, «Батрахомиомахии» («Война лягушек и мышей») или «Золотого осла» Апулея. И «Разговор собак» Сервантеса тоже про людей – хозяев псов. Вплоть до XIX века мысль описывать повседневную жизнь животных, делать ее предметом произведения показалась бы дикой.

Да, имелись заходы у энциклопедистов и натуралистов, когда они писали про зверей и птиц, как Плиний Старший, дальше последовали трактаты о верховой езде, о соколиной охоте (тут и царь Алексей Михайлович отметился с «Уложением сокольничья пути»), иной раз хорошим литературным языком, и даже представляя собой шедевры как «Искусный рыболов» Исаака Уолтона или «Естественная история» графа Бюффона («великий живописец природы» по оценке Пушкина). Но это все была документалистика, без выдумки и сюжета. Традиция высокохудожественной научной прозы продолжалась и в XIX веке у Фабра с его мемуарами об осах.

Переворот произошел в русской литературе, и он готовился постепенно. Тургенев в «Записках охотника» вопреки заглавию про животных почти ничего не пишет. В «Муму» собачка лишь повод для рассказа, но никак не действующее лицо, объект, но не субъект, так же как Жучка в «Детстве Темы». Но сама идея построить нравоучительное повествование вокруг реалистически описанной собаки – революционна. Тургенев потом еще не раз писал про братьев меньших, лучше всего получились очерки «Пэгаз» – про его охотничью собаку и «О соловьях». Но это было скорее в духе писаний Сергея Аксакова, то есть традиционно.

Следующим шагом в 1886 году стал «Холстомер» Толстого. Подзаголовок выразителен – «История лошади», и действительно сюжет – только и исключительно жизнь мерина. Но при потрясающем реализме, как всегда у графа, Холстомер – все же человек в лошадиной шкуре. Рассказы про Бульку, «Лев и собачка», «Акула», «Обезьяна» и прочие из детского цикла при всем совершенстве все-таки не новаторские.

Прорывом оказалась чеховская «Каштанка» в следующем, 1887 году. Идея о том, что жизнь обычной дворняжки может вызывать интерес, еще во времена Пушкина или Гоголя вызвала бы недоумение, но литература изменялась быстро. Чехов был в этом смысле первопроходцем. Каштанка живет своей собачьей жизнью. В отличие от Холстомера она не разговаривает и не размышляет, в отличие от Муму не является пассивным объектом. В ней нет ничего человеческого, она просто псина. Чехов подчеркивает: «Если бы она была человеком, то наверное подумала бы: «Нет, так жить невозможно! Нужно застрелиться!» То есть именно «бы».

При этом рассказ увлекателен, от него невозможно оторваться. Чехов показал, что умело рассказанные приключения животных могут быть интересными сами по себе. В 1895-м, когда он уже давно забросил сочинять «несерьезное», Чехов вернулся к зверям и написал «Белолобого» – удивительное исключение на фоне «Ионыча» или «Дамы с собачкой». Тут, правда, он делает шаг назад и награждает волчицу способностью размышлять вполне по-человечески, хотя Чехов скорее перекладывает на понятную речь побудительные животные инстинкты.

После «Каштанки» посыпались и «Белый пудель», и «Ю-ю» Куприна, «Сны Чанга» Бунина, но никому не удалось достичь чеховской выразительности и естественности, когда животное просто животное, и ему не приписывается что-то человеческое, не накручивается никакая философия, и звери важны сами по себе, а не как олицетворение людских пороков или добродетелей.

У Чехова всегда в доме жили питомцы, а в 1890-м он привез мангустов с Цейлона, возвращаясь с Сахалина, но рассказа про них не написал, оставив это Борису Житкову. Годом ранее Индию покинул в противоположном направлении – с запада на восток – другой молодой писатель, но уже очень известный – Редьярд Киплинг, который про мангуста Рикки-Тикки-Тави вскоре написал известную сказку. Рассказы о животных Киплинга – полная противоположность чеховским. Это именно сказки с антропоморфными героями.

На рубеже веков ведущими, впрочем, являлись не сказочные повествования, а такие, как четыре романа Джека Лондона про собак или рассказы Сетон-Томпсона. В них животные противопоставлялись как естественные и искренние существа лживым, трусливым, испорченным, жадным людям. Но при этом все равно им приписывались человеческие качества, и их жизнь рассматривалась с людской точки зрения. Каштанка ничего не доказывала, а Белым Клыком Джек Лондон чего-то проповедовал.

Думается, всплеск интереса к животным на рубеже веков был сродни обращению к жанру научной фантастики, заменившей сказки. Писатели поняли, что развлекать публику можно не только мушкетерами и индейцами, не только рассказами охотника про его охоты, но и повествованиями про приключения зверей. Кстати, вспомнил, что одной из первых книг, даже не мной прочитанных, а мне прочитанных вслух матерью, была бразильская повесть «За ягуаром через сельву», напечатанная в журнале «Вокруг света» в 1978 году. У нас для детей про животных писали Пришвин и Бианки, и сонм их подражателей – тоже продолжение мощного импульса рубежа веков. Пришвин больше для заработка и из-за цензуры, Бианки скорее по склонности души.

Параллельно продолжалась документалистика – от Карла Гагенбека и Брема до Гржимека и Кусто, но это художественной литературой не являлось, а было массовым чтивом, так же как книжки про язык дельфинов и опыты с обезьянами по научению их человеческой речи. Еще одно модное поветрие.