Жить в России надо долго, а писать много

Пушкина всякий обидеть может. Валентин Серов. А.С. Пушкин на садовой скамье. 1899. Всероссийский музей А.С. Пушкина, СПб

Все писатели и поэты – болезненно самолюбивые и самовлюбленные глухие тетери, но некоторые особенно завистливы и ревнивы. Причем в основном как раз те, кто и так в каждой дыре, во всех журналах и альманахах, на каждом фестивале и каждой биеннале. Они объездили все города и страны, получили все премии и награды, пожюрили во всех жюри, к ним на 27-летие приезжали слависты из Бангладеш и Сомали. А все мало. Сидит такой, скажем, литератор Х. на торжественном банкете в честь 23-летия филологического артиста балета Y., а за соседним столиком кто-то по телефону смеется. Вот, дескать, смеется, у тебя теща едет на слет изготовителей кроссвордов, посвященных баклажанам города Нижнеклюевска.

Литератор Х. аж зеленеет. Его даже не позвали.

Он воет, ноет, интригует, не слушает никого. Ты же, говорят, не составляешь кроссворды. Не позва-а-ли! Ты же, убеждают, отравился баклажанами в ГУМе, после вакцинации. Не позва-а-ли! Да ты ж, блин, не любишь Нижнеклюевск, тебя там избили, обозвав нехорошими обидными прозвищами.

Через месяц, будьте уверены, Х. станет «утомленно» рассказывать. Ах, недавно позвали на слет изготовителей кроссвордов, посвященных баклажанам города Нижнеклюевска. А я же, смеется, кроссвордов не составляю, а баклажанами вообще в ГУМе отравился…

Не будем ему напоминать про Нижнеклюевск.

Лучше пусть запинается

Поэты, которые читают стихи наизусть, ужасны. Они влюблены в себя, в свой текст, в свою гениальность, в гениальность своего текста, в гениальность гениального чтения гениального текста гениальным поэтом. Они читают, закрыв глаза, они требуют тишины, у них текут слезы, они делают паузы и ждут: смеха, тех же слез, обмороков и пр. Когда читают другие, они громко разговаривают, отпуская остроумные (часто и впрямь остроумные) замечания по поводу пурги, что несут их коллеги. Потом выходят. «Вот. Вот сейчас. Вы – дождались!» – говорят их счастливые глаза. И несут пургу, еще худшую, чем их коллеги.

Не все они абсолютно бездарны. Некоторые пишут неплохо, просто они слишком влюблены в себя, потому и читают наизусть и, следовательно, плохо. Некоторые пишут мало, а выступают много. Некоторые пишут много и хорошо, а читают одно и то же, старое и плохое, потому что – ну, видимо, потому, что… я уж и не знаю, почему. Некоторые…

Наверняка есть еще какие-нибудь некоторые.

Но я отвлекся.

Лучше пусть поэт запинается, чем придыхает и закатывает глаза. Лучше он прочтет по бумажке чужие стихи, чем по памяти – свои. Даже если он чужие, но любимые стихи прочтет наизусть – и то будет лучше. Потому что влюбленность будет честнее.

Впрочем, хуже всего читают стихи актеры.

Длинные и скучные верлибры ни о чем

Пишу интересную книгу: «Длинные и скучные верлибры ни о чем». В ней будут длинные и скучные верлибры ни о чем.

Холодно, «шапка»

Захожу на верстку.

Зима, говорю.

Молчание.

Холодно, добавляю.

А, смеются, сейчас «шапку» распечатаем…

И вот еще что. Почти по Шмульяну. Знакомый поэт посоветовал. Написать интересную книгу. Назвать ее «Интересная книга». И – разумеется – рецензию на «Интересную книгу» так и озаглавить: «Вышла «Интересная книга».

Так приходит слава мирская, или Емелин в кино

В 69-й, кажется, серии сериала «Однажды в милиции» есть персонаж: поэт Емелин. Персонаж, повторяю. Поэт по фамилии Емелин. Не совсем, может, похож на оригинал. Моложе уж точно. Потому что – школьник. Пишет про учителей и товарищей ругательные стихи. Стихотворные фельетоны, так сказать. А в милицию его привели – уж не помню точно за что. То ли побил кого, то ли начальство в стихах обидел. Ну, ясно короче: поэт Емелин. Сценарист явно разбирается в современной культуре и искусстве.

Емелинские слова давно народны. Но вот наконец-то пошел в народ и он сам. Как былинный богатырь, как один орел Сталин, а другой сокол Каганович. Или наоборот, двуглавым не важно.

Когда про тебя снимают кино, и не документальный фильм именно о тебе, а когда ты – персонаж, персонаж, олицетворяющий гражданскую лирику…

Да, хочется плакать.

То, что персонаж – ребенок, тоже понятно. Поэты, говорил один польский ученый, как дети: сидя за письменным столом, не достают до земли ногами.

Так приходит слава мирская.

Я, разумеется, о кино и той роли, которую в кино играет Емелин. И еще. Очень хорошо, что есть люди, завидовать которым – не стыдно. Завидовать которым – легко и приятно.

Отметить 100-летие

Сидим, натурально, работаем. Звонит филолог. Кажется, женщина. Предлагает отметить 100-летие какого-то другого филолога. Очень уж, говорит, заядлый был филолог, надо бы, продолжает, вам отметить его 100-летие. Ну что было делать?

После работы зашли в кафе. Отметили.

Там все такое важное

Я, говорит литератор Х., пришлю статью, очень срочно, очень надо, уже готовая, короткая. Ну, ладно, говорю, только давай не позже завтрашнего утра, не больше 2 тысяч знаков. Ага, конечно. Не присылает ни завтра, ни послезавтра, звонишь, дергаешь, беснуешься, через четыре дня шлет – 15 тысяч знаков. Еще не прислав – звонит. Ну что? Уже вышла, напечатали? И строго: ничего не сокращал? Там все такое важное…

Уже написал?

Так и с предисловиями. Напиши, просит писатель Х., предисловие, очень нужно, только срочно, высылаю текст моей книжки. Неделю не шлет, две не шлет, месяц. Чего, спрашиваю через полгода, не шлешь книжку свою, не нужно предисловие? Нет, отвечает, верстаю. А ты мне, говорю, верстку-то не шли, мне ваши pdf все равно не прочесть, ты в формате doc пришли, сразу слова. Ага, говорит, высылаю. Неделю не шлет, две не шлет, месяц…

Надо ли говорить, что присылает в формате pdf?

И, еще не прислав, начинает звонить. Ну что? Уже написал?..

Жить в России надо долго, а писать много

Жить в России надо долго.

А писать много.

Потому что даже хорошие, благожелательно к тебе настроенные люди говорят обычно примерно так. Отлично ты пишешь, люблю я тебя, но только вот слишком много мата и политики, ты лучше про цветочки на берегу. Вот что действительно твое.

Другие же, не менее хорошие, благожелательно к тебе настроенные люди говорят обычно примерно так. Отлично ты пишешь, люблю я тебя, но только вот слишком мало мата и политики, все сплошь про цветочки на берегу. Цветочки – совсем не твое.

А третьи, не менее хорошие, благожелательно к тебе… ну, вы поняли. Им еще что-нибудь не по вкусу, зато они совершенно точно знают, что – твое. Настоящее твое. Уж поверь мне, говорят. Я знаю.

Вот и получается.

Жить в России надо долго.

А писать много.

Как обычно

Еду в трамвае… Фото автора

Ну, какое сочувствие, краснофлотцы?

И вот еще, по поводу «в лоб». Одни и те же слова, напечатанные в изданиях разной, скажем так, направленности, воспринимаются совершенно противоположно. А ведь слова – те же самые…

Дурачок и трагедия

Считается, что искусство должно быть высоким. И трагичным. Тогда, мол, катарсис. Всякое там очищение. Так якобы было у древних.

У древних до письменности поэзия была способом хранения знаний. Ритмичное легче запомнить. А трагедия – такое же баловство, как и шутовство. Другое дело, что смешить легче (с одной стороны): шел, упал, смешно. А растрогать сложнее (казалось бы): шел, упал, умер, «пичалька», смайлик наоборот.

На самом деле смешить, конечно, труднее. Отчасти и потому еще, что все, кто смеется, считают, что смешить просто. У них тоже есть в запасе смешная история, обхохочешься, «давай расскажу – пригодится». Отчасти и потому, что читают в основном женщины, а они легко плачут. Смеются, впрочем, тоже все время, но только, чтобы понравиться и потому, что у них замечательная улыбка, серебристый смех и пр.

Смешить сложно, ибо или ты пишешь про себя и тогда тебе физически больно (шел, упал). Или про что-то более общее, но тогда на тебя легко могут обидеться и сделать – ага, физически больно. А ты опять – пиши и смеши.

Трагедия – хороша для тех, кто хочет произвести впечатление. Дескать, понимаю высокое. Тонкий человек, ранимая душа, богатый внутренний мир. А смех – штука честная. Автор, конечно, так себе, но завернул весело. И молодец, не унывает. Видимо, не очень ему и больно. Ведь если больно, тогда пишут: шел, упал, очень больно, о-о-очень больно, ах, купола облаков, о как я страдаю…

А когда писатель дурачок… Ну как дурачку может быть больно?

Зато проще говорить – нет, не правду, конечно, правду даже думать опасно – но хотя бы не так много врать. И если врешь, необязательно делать вид, стоя перед зеркалом с пеной у рта, что веришь.

О Пушкине

Пушкин водил женщин по ресторанам, никогда не жадничал и писал мадригал.

Еще раз о Пушкине

А потом Пушкин бросил бухать и перешел на сладкое: женился, увлекся эклерами. Вот Дантес и не промахнулся. А как в такого толстого Пушкина промахнуться?

Почему отвечать стихами на стихи не моветон

Отвечать стихами на стихи не моветон, а древний инстинкт: око за око, зуб за зуб. Стихи – самый древний вид литературы, помимо воли читателя побуждает его, читателя, к участию в ней, в литературе. Ударят по щеке – бей в морду. Прочел стишок, который хоть чем-то задел, – сам напиши что-нибудь. Нормальный, естественный, языческий ответ, а не фальшь неуместная, что пришла спустя тысячелетия. Мужской ответ, а не женский. Поэзию уже сотню лет упорно делают литературой для дам (уже Есенин писал исключительно для девушек), тогда как поэзия – сугубо мужское, военное, боевое искусство.

Могут возразить: нельзя, дескать, отвечать плохими стихами на хорошие. А собственно, почему? И кто тут вообще решает – хорошо, плохо. Любой условно поэтический текст найдет тех читателей, которым он понравится. Любой.

Михаил Сергеевич Лермонтов

Читаю в тексте: «но в конце концом поняли». Исправляю, конечно, опечатку, а сам думаю: ага, так вот чем именно они поняли… Или еще: «Михаил Сергеевич Лермонтов». Ну, и с кем они его соединили – с Пушкиным или с Горбачевым?

Вся «правда» о «Тихом Доне»

А еще мне такую «версию» рассказали. Автор «Тихого Дона» – Николай Олейников. Казак. В разговорах с Хармсом и Введенским он все подробно рассказал. Хармс старательно записал историю, Введенский убрал рифмы и добавил смешных орфографических ошибок. Липавский украл у Хлебникова наволочку. Маршак похитил рукопись «Тихого Дона», спрятанную в наволочке Хлебникова от Заболоцкого. За полбутылки портвейна и помидор у Маршака рукопись выменяли сотрудники НКВД.

Потом Серафимович добавил туда лирики, придумал историю про Крюкова, который ограбил Шолохова, и пошел бить морду Фадееву.

Катаев не виноват. Его Каверин надоумил.

И т.д. и т.п.

Хороший литературный вечер

Прихожу с литературного вечера. На четвереньках, не помню как. Утром обнаруживаю в сумке половину кочана капусты. И пакет карамелек «Барбарис». Что тут сказать? Хороший был литературный вечер…

Не ниже Цветаевой

Еду в трамвае. Впереди дама, громко разговаривает по телефону:

– Я же эксклюзив, эксклюзив. Я спою. Мои стихи уровнем не ниже Цветаевой и Ахматовой…

(Телефонная трубка что-то ответила)

– Спасибо, спасибо…

А я вот думаю. Что же ответила телефонная трубка? Видимо, что-то типа:

– Выше, намного выше Цветаевой и Ахматовой.

Дама, кстати, вышла возле моей любимой рюмочной, так что, может, и впрямь – не ниже.

Тайна

Раньше, 100 лет тому назад, когда поэту указывали на очевидно слабое место или явную ошибку в стихотворении, он отвечал: «Тут – тайна».

Теперь говорят: «Прием».

Прогресс.

Книжный

Новый книжный магазин: «КНИГИЛ».

Кое-что из Пушкина

Читаем у Пушкина:

Не веровал я троице доныне:

Мне бог тройной казался

все мудрен;

Но вижу вас и, верой озарен,

Молюсь трем грациям в одной

богине.

А потом безымянный (иногда приписывают Лермонтову) ответ:

Три грации считались

в древнем мире.

Родились вы… все три,

а не четыре.

Пушкина всякий обидеть может.

И еще.

Во втором издании «Руслана и Людмилы» Пушкин убрал некоторые строфы. В первом же (1820 года) издании «Руслана и Людмилы» было напечатано в том числе и вот что:

Вы знаете, что наша дева

Была одета в эту ночь,

По обстоятельствам,

точь-в-точь,

Как наша прабабушка Ева…

Да, ударения меняются.

Но прабабушка…

Экий француз.

О поэтах и не поэтах

Важное, на мой взгляд, отличие поэта от не поэта: поэту не жалко даже хороших своих строф и строк, а не поэту жалко все, в том числе совсем уж никудышное, сам понимает, что барахло, а все равно – жалко. Потому что не поэт.

Ну, и, конечно, не поэты всегда и везде, громко и уверенно называют себя поэтами, употребляют слова «творчество», «работать» (над стихами; работают они, видите ли, над стихами) и т.п.

Про то, что свои стихи они помнят наизусть и при случае (и без оного) охотно читают вслух «с выражением», я уж и не говорю, вещь очевидная.

Хотя наизусть себя могут помнить и просто мало пишущие и/или часто выступающие поэты, да.

Какие нам обычно присылают анонсы в газету

Присылают нам в газету порой анонсы. Литературных мероприятий. Такие, к примеру. Вот прямо дословно цитирую (только фамилию изменил для благозвучия). Итак: «Анонс анонсируемого будущего события. Поэт Чмошников прочитает свои новые стихи из своей новой книги стихов «Стихи». Начало вечера в 8 утра. Вход свободный: 500 рублей». И стоит вычеркнуть хоть слово – требуют опровержения.

Без права выступать

Поэты совершенно не различают литературную критику и редакторскую правку. Такие поэты (то есть почти все; я исключений еще не встречал, но вдруг есть?) более или менее терпимо относятся к тем, кто находит у них мелкие технические огрехи (особенно, если их легко исправить). Вот, говорят в подобных случаях поэты, смотрите, я совершенно нормально отношусь к критике. Мне, бьет себя в грудь поэт, не нужна одна лишь похвала, я уважаю чужое мнение. Но мнение профессионала, который вдумчиво прочел стихи. Я даже готов подумать и, может быть, отчасти прислушаться к суровой, жесткой, но в чем-то, возможно, где-то в некоторой степени иногда справедливой критике г-на Н. Мол, «попа» и «трикколор», конечно, все равно блестящая и точная рифма, но – кто знает? – может, и впрямь следует писать слово «трикколор» с одним «к». Вот видите, резюмирует поэт, насколько я толерантен. Но мне нужен критик, а не взбесившийся бездарный неграмотный хам, которого я абсолютно справедливо и совершенно случайно уронил кружкой пива об голову, а он мне даже 400 рублей не занял.

Что тут сказать? Финальная речь поэта приведена в авторской редакции, но все равно: тех, кто вместо «одолжи» говорит «займи мне», надо приговаривать к пожизненному ежедневному посещению литературных вечеров без права выступить.

Входит Арон с мешком золота

Есть у пресловутого Шекспира пьеса, и называется она «Тит Андроник». Читать ее скучно. Но я взял само действие. Точнее, сами действия. То есть выкинул пустые рассуждения ни о чем и оставил одни ремарки. Итак, Тит Андроник Вильяма Шекспира.

1. Рим. Перед Капитолием видна гробница Андроников. Трубы.

2. Гроб ставят на землю.

3. Открывают гробницу.

4. Входят сыновья Андроника с окровавленными мечами.

5. Трубы.

6. Непрерывные трубные звуки.

7. Сатурнин ухаживает за Таморой.

8. Хватая Лавинию за руку.

9. Закалывает Муция.

10. Умирает.

11. Они обнажают мечи.

12. Собаки лают, рога звенят.

13. Входит Арон с мешком золота.

14. Поражает Бассиана.

15. Также поражает Бассиана, который умирает.

16. Деметрий бросает тело Бассиана в ров.

17. Падает в яму.

18. Падает в яму.

19. Входят Деметрий и Хирон с обесчещенной Лавинией, у которой отрублены руки и отрезан язык.

20. Входят судьи, сенаторы и трибуны со связанными Марцием и Квинтом, которых ведут на казнь.

21. Бросается на землю.

22. Поднимается на ноги.

23. Отрубает руку Титу.

24. Входит гонец, неся две головы и руку.

25. Лавиния целует Тита.

26. Берет ребенка у кормилицы и обнажает меч.

27. Закалывает кормилицу.

28. Раздает им стрелы.

29. Они стреляют.

30. Публий и другие хватают Деметрия и Хирона.

31. Перерезает горло Деметрию и Хирону.

32. Трубы за сценой.

33. Убивает Лавинию.

34. Убивает Тамору.

35. Убивает Тита.

36. Убивает Сатурнина.

37. Целует Тита.

Свежо, динамично, есть лирика, философия и антидуховные скрепы. Кстати, во времена Шекспира, поговаривают, ремарок вообще не было.