Слишком прыткий

Фото Михаила Кольцова, сделанное сразу после ареста.  Фото из центрального архива ФСБ РФ

Служу Советскому Союзу («Всего хорошего, дон Мигель!»)

После возвращения его вызвали в Кремль к самому Сталину. В кабинете вождя за огромным столом сидели и «малые вожди» Молотов, Каганович, Ворошилов, и недавно назначенный наркомом внутренних дел Ежов. Три часа Кольцов подробно рассказывал о том, что не вошло в его знаменитые испанские репортажи с войны. После встречи поделился своими впечатлениями с братом. Борис Ефимов в воспоминаниях «Судьба журналиста» (1988) записал его рассказ: «Наконец беседа подошла к концу. И тут, рассказывал мне Миша, Сталин начал чудить. Он встал из-за стола, прижал руку к сердцу и поклонился. «Как вас надо величать по-испански? Мигу-эль, что ли?» – «Мигель, товарищ Сталин», – ответил я. «Ну так вот, дон Мигель. Мы, благородные испанцы, сердечно благодарим вас за ваш интересный доклад. Всего хорошего, дон Мигель! До свидания». – «Служу Советскому Союзу, товарищ Сталин!»

Я направился к двери, но тут он снова меня окликнул и как-то странно спросил: «У вас есть револьвер, товарищ Кольцов?» – «Есть, товарищ Сталин», – удивленно ответил я. – «Но вы не собираетесь из него застрелиться?» – «Конечно, нет, – еще более удивляясь, ответил я. – И в мыслях не имею». – «Ну вот и отлично, – сказал он. – Отлично! Еще раз спасибо, товарищ Кольцов. До свидания, дон Мигель».

На следующий день, продолжал Ефимов, «Миша поделился со мной неожиданным наблюдением: «Знаешь, что я совершенно отчетливо прочел в глазах «хозяина», когда он провожал меня взглядом? Я прочел в них: «Слишком прыток». Но, добавлю я от себя, в речах «благородного испанца» он не уловил, что приговор ему подписан.

От рубля и выше (ярко и с пафосом)

В 20–30-х годах он был самым известным и влиятельным журналистом в стране. Не было мало-мальски грамотного читателя, который бы не читал его заметки, статьи, фельетоны. И имя его знали, как знали имена «сталинских соколов» – первых героев Советского Союза Ляпидевского, Каманина, Молокова, спасителей челюскинцев во главе с бородатым академиком Шмидтом. В детстве он мечтал стать извозчиком, в юности – комдивом, стал газетчиком, репортером, и в конце концов, не командующим дивизией, а целой армией – не солдат, журналистов, создав Жургаз (Государственное журнально-газетное объединение). Разочаровавшись в феврале 17-го, принял Октябрь, загоревшись идеей мировой революции, стал верой и правдой служить партии большевиков.

Одна заметка молодого газетчика попалась на глаза Луначарскому, нарком разглядел в нем талант, и с его подачи с его же рекомендацией Кольцов на втором году большевистской революции вступил в «доблестные ряды» РКП(б). И допотопной кинокамерой, выданной под расписку наркоматом, снимал революционные события в Финляндии и братания на фронте российских и германских солдат. А затем был командирован в Киев – город, в котором родился и в котором писал в местные газеты очерки и репортажи – резкие, жесткие, драматичные, как сама жизнь. Судьба мотала по фронтам Гражданской войны, но ему везло – остался жив. Однажды, прочитав одну из его статей, сестра вождя, Мария Ульянова, обратила внимание на острое перо неизвестного ей журналиста и привлекла к сотрудничеству с «Правдой», любимой газетой Ильича, как в те годы называли вождя революции. В главной газете страны он пришелся ко двору, написал очерк «Махно», а затем на протяжении ряда лет публиковал проникнутые восторженным, героическим пафосом очерки о Ленине, Дзержинском, Горьком и Николае Островском.

Он писал обо всем на свете – о становлении твердого советского рубля, о строительстве Шатурской ГРЭС, о коллективизации и индустриализации, был силен в разных жанрах, но лучше всего ему удавались фельетоны, в которых он разоблачал нерадивых чиновников, бюрократов и взяточников, критиковал обывателей-приспособленцев и обличал отдельные недостатки – остро, резко, зло. Правда, иногда прибегая к расхожим советским штампам и клише.

От «Огонька» до «Огонька» (1899–1923)

Кольцов, как сказали бы сейчас, был не только талантливым журналистом, но и выдающимся менеджером. В советские времена такого слова не знали, говорили – организатор производства. По этому же разряду числились газеты и журналы. В 1923 году пришла идея возродить журнал «Огонек», бывший до 1917 года самым популярным, дешевым и многотиражным из всех массовых журналов в дореволюционной России. Когда большевики пришли к власти, они закрыли не только все оппозиционные издания, но и «Огонек», в котором оппозиционными настроениями и не пахло, который с 1899 года издавал Станислав Проппер, сделавший большие деньги на этом еженедельном иллюстрированном литературно-художественном приложении для широкого круга читателей к своей газете «Биржевые ведомости». Но для новых властей безобидный журнал был буржуазным, и поэтому подлежал уничтожению, чтобы не мешал строить пролетарский «рай». Ненавидевшему большевистскую власть Пропперу из охваченного революционной горячкой «рая» удалось бежать в буржуазный «ад», где он в преуспеянии и благополучии прожил всю оставшуюся жизнь, вознося хвалу Господу, что вовремя унес ноги.

Тиражи советских газет и журналов взмывали вверх…  Борис Кустодиев. «Подписывайтесь на 1927 год…». Русский музей

Энергичному и напористому Кольцову удалось достучаться до самых верхов и убедить тех, от кого это зависело, что новой стране нужен именно такой журнал – тонкий, иллюстрированный, нового типа, прославляющий достижения власти. Получив «добро», он принялся за дело и в течение короткого времени возродил дореволюционный «Огонек», оставив от него только название. Собрав команду из лучших журналистов Москвы, он изложил принципы, на которых должен был строиться новый советский журнал.

Наш советский «Огонек», рубил воздух рукой Кольцов, должен стать общественно-политическим, популярным и познавательным. Доходчивым языком, понятным и рабочему, и крестьянину, рассказывать о свершениях нашего передового строя, пропагандировать его достижения во всех областях жизни – от промышленности до науки, литературы и искусства. Но мы не должны забывать, что рядового читателя прежде всего интересует повседневный быт нового – советского – человека. Как говорил великий Ленин, газета должна стать не только коллективным пропагандистом и коллективным агитатором, но и коллективным организатором. А чем мы не газета, разве что будем выходить раз в неделю на хорошей бумаге, ну и полос будет побольше. И новые «огоньковцы» взялись за дело.

Основным жанром стали очерки, они сопровождались иллюстрациями, которые наглядно демонстрировали успехи социалистического строительства в СССР. И уже с первых номеров журнал приобрел популярность у строителей нового мира – если в декабре 1923 года он выходил тиражом 42 000 экземпляров, то через два года достиг 500 000. Ротационные машины работали днем и ночью, каждую неделю выбрасывая на прилавки новые номера нового – советского «Огонька».

Культуртрегер («Женский журнал», «Чудак», далее везде)

Однако Кольцов не был бы Кольцовым, если бы не пошел дальше. Невысокого роста, худой, близорукий, в вечной кожаной комиссарской куртке, обладавший деловой хваткой, он был неукротим в осуществлении своих поистине наполеоновских планов. В 1926 году главный редактор журнала «Огонек» создал акционерное общество «Огонек», в 1931-м, вхожий в высокие кабинеты власти, добился от Совнаркома решения преобразовать акционерное общество в Государственное журнально-газетное объединение, которое на советском новоязе стали называть Жургаз, и вскоре издательство стало выпускать свыше 30 периодических изданий самого разного типа – от «Женского журнала» до сатирического «Чудака».

Оставалось сделать следующий шаг, и владелец нескольких газет и журналов его сделал: объединение начало издавать книги, причем целыми сериями – «Библиотека романов», «История молодого человека XIX столетия» и приобретшую необыкновенную популярность ЖЗЛ.

Звездный час (товарищ Мигель – резидент Карков)

Однако его звездный час пробил в 1936 году, когда на Пиренеях вспыхнула гражданская война. 6 августа спецкор «Правды» Михаил Кольцов вылетел из Москвы в Испанию. Война только-только разгоралась. Мятеж против законного республиканского правительства возглавил генерал Санхурхо, а после его гибели – генерал Франко. На его стороне воевали немцы, итальянцы и фашисты из других стран. Москва вмешалась в конфликт осенью на стороне республиканцев. В воюющую Испанию вместе с военной помощью были отправлены военные советники, но им было запрещено вмешиваться во внутренние дела республики. Но в то же время на стороне республиканцев воевали советские добровольцы и интербригады.

На спецкора «Правды» было возложено поручение ЦК – быть представителем политического руководства Советского Союза при республиканском правительстве. Кроме того, он получил и задание от НКВД – способствовать всем правительственным операциям. Разумеется, все держалось в строжайшем секрете. В Мадриде Кольцова все знали как Мигеля Мартинеса – товарища Мигеля. Но Эрнест Хемингуэй, поддерживавший республиканцев, догадываясь о его миссии, вывел образ Кольцова в романе «По ком звонит колокол» под именем Каркова, о котором главный герой романа Роберт Джордан говорит как о самом умном из всех людей, которых ему приходилось встречать. Хемингуэй такими словами не бросался, даже вкладывая их в уста литературного героя.

…Он не отсиживался в отелях Мадрида, не раз бывая на передовой, лез в самое пекло, хотя военным человеком не был. Пренебрегая чувством опасности, рискуя собственной жизнью и тем самым искушая судьбу, он желал на своей шкуре под пулями и бомбежками ощутить, что чувствует человек, ежедневно сталкивающийся со смертью, чтобы потом описать все увиденное своими глазами в корреспонденциях в «Правду», а затем в книге «Испанский дневник», в котором были подробно отражены события гражданской войны.

«Дневник» был опубликован в Москве в 1938 году. Кольцов, лицом к лицу столкнувшийся с испанским фашизмом, предупреждал об опасности этой заразы XX века для всего мира, откровенно рассказав о войне, непосредственным свидетелем которой он был. Блестящий стиль, отточенные формулировки, патетика и юмор, философские размышления и ирония отличали книгу от другой публицистической макулатуры, тоннами издававшейся в то время в Советском Союзе. Это было лучшее из того, что он написал за всю свою короткую жизнь (всего при его жизни вышло около 40 книг). Книга понравилась самому Сталину. За две недели до ареста, когда судьба автора была уже решена (оцените иезуитизм вождя), он пригласил его в ложу Большого театра и похвалил, чему тот был безмерно рад.

Сталин всегда прав («Кольцова вызвать. Ст.»)

Но каким бы умным ни был уцелевший в Испании Михаил Кольцов, верой и правдой служивший власти, всецело преданный вождю, не сомневавшийся ни в одном из его решений (Арагон в своей книге «Гибель всерьез», вышедшей в Париже в 1965 году, вспоминает его слова: «Сталин всегда прав»), он и в самом страшном сне не мог представить, что случится с ним после возвращения на родину. Возвращение было триумфальным: на журналиста пролился золотой дождь званий и наград. Его избрали членом-корреспондентом АН СССР (первый случай в истории академии, когда избранный не имел высшего образования), он стал депутатом Верховного Совета РСФСР, ему вручили боевой орден Красного Знамени.

Триумф длился недолго. Кольцова арестовали в ночь с 12 на 13 декабря 1938 года в редакции «Правды». Обвинили в «троцкизме, шпионаже и организации подпольной антипартийной группы в редакции газеты».

Сталину доложили обо всех его «преступлениях» еще 27 сентября. В «спецсообщении» Ежова и Берии с приложением соответствующих следственных материалов руководители НКВД докладывали, что известный советский журналист Кольцов в 1918–1919-х годах сотрудничал в газете «ярко выраженного контрреволюционного направления «Киевское эхо»; в 1921 году, «будучи направленным в Прагу для работы в газете «Новый путь»… встречался там с белоэмигрантскими журналистами»; в начале 1930-х «был настроен оппозиционно», а когда начались аресты «врагов народа», «высказывал большое смятение и растерянность». Во всем этом было больше лжи, чем правды, но зерна упали на подготовленную почву, и вождь поверил во все его «преступления».

Документ Берии и Ежова дополнял донос, который пришел в Москву во время пребывания Кольцова в Испании. Донос поступил от отличавшегося особой жестокостью Андре Марти – политического комиссара Коминтерна, руководителя интернациональных бригад в Испании, которого называли «мясником из Альбасете» (город на юго-востоке Испании, в котором формировались части Интербригады) и «любимым французом Сталина». Неистовый коммунист обвинял Кольцова, с которым конфликтовал и которого старался убрать всеми способами, в связях с ПОУМ (марксистской партией, стоявшей на троцкистских, антисталинских позициях) и в шпионаже в пользу фашистской Германии через свою гражданскую жену, немецкую писательницу-коммунистку Марию Остен, с которой он познакомился в Берлине в 1932 году (Остен, узнав об аресте мужа, бросилась в Москву, где была арестована и расстреляна в 1941-м).

Очевидно, докладная стала для вождя последней каплей. Генсек мог вспомнить – а у него была длинная память – и об апологетическом очерке «День Троцкого», и о прочих опубликованных в «Огоньке» в 1920-е годы хвалебных (а какие они могли быть в то время?) статьях о других революционерах, ставших позже «врагами народа». Да, журнал писал тогда и о Рыкове, расстрелянном в марте 1938 года, и о Раскольникове, отказавшемся вернуться в Москву в апреле того же 1938-го, а затем опубликовавшего в Париже письмо, разоблачающее преступления Сталина. На первой странице поступившей из НКВД справки, составленной по «агентурным и следственным материалам на журналиста Кольцова (Фридлянда) Михаила Ефимовича», вождь оставил размашистую резолюцию: «Кольцова вызвать. Ст.». После чего за Кольцовым пришли.

«Других дополнений нет? Расстрел…» (приговор «тройки»)

На первом допросе 6 января 1939 года следователь Кузьминов предъявил Кольцову обвинение: «Вы являетесь одним из участников антисоветской правотроцкистской организации и на протяжении ряда лет вели предательскую шпионскую работу». И задал вопрос: «Вы признаете себя виновным?» Кольцов ответил: «Нет, виновным себя не признаю». И заявил, что никакой «предательской антисоветской деятельностью» не занимался. Кузьминов оборвал: «Следствие вам не верит». После чего арестанта стали допрашивать «с пристрастием».

Он продолжал отвергать все обвинения. Ослабевший, осунувшийся и исхудавший интеллигент держался изо всех сил – не признавал себя виновным и отказывался оговорить тех, чьи фамилии называли менявшиеся следователи: дипломата Литвинова, писателя Эренбурга, кинорежиссера Кармена и многих других известных всему миру людей. Тогда его стали бить – по лицу, по зубам, по всему телу… и сломали. Не выдержав издевательств, он начал давать показания – нелепые, бредовые, граничащие с абсурдом, искренне надеясь, что сумеет опровергнуть их на суде и доказать, что вся эта липа была выбита из него под пытками.

Но он жестоко просчитался в своих логических построениях: судьи в выстроенной Сталиным системе подавления и насилия были такими же палачами, как и следователи, только рангом повыше. В конце января 1940 года «дело № 21-620» поступило на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР. Суд состоялся 1 февраля. Судила так называемая «тройка», орган внесудебного вынесения приговоров: один из главных сталинских людоедов, председатель Военной коллегии Верховного суда СССР Ульрих и обычные пешки репрессивной системы Кандыбин и Буканов. Когда подсудимому зачитали обвинительное заключение, Ульрих спросил: «Желаете чем-нибудь дополнить?» Кольцов ответил: «Все, что здесь написано, ложь. От начала до конца». «Не клевещите на органы», – одернул подсудимого исполнявший в системе сталинского правосудия еще одну важную государственную должность заместителя председателя Верховного суда СССР: «Зачем усугублять свою вину? Она и так огромна». «Я категорически отрицаю…» – начал Кольцов, но Ульрих прервал его: «Других дополнений нет? Расстрел…» Приговор был приведен в исполнение на следующий день. Следствие длилось 13 месяцев, так называемый процесс – около 20 минут. Тело сожгли. Пепел сбросили в яму кладбища Донского монастыря, которое обозначили как безвестное «захоронение № 1».

P.S. «Десять лет лагерей без права переписки»

Борису Ефимову, пытавшемуся узнать о судьбе брата, сообщили, что ему дали десять лет лагерей без права переписки. Это был эвфемизм, так говорили всем родственникам арестантов, приговоренных к высшей мере наказания – расстрелу. В 1954 году из Военной коллегии Верховного суда СССР сообщили, что приговор в отношении Михаила Кольцова отменен и дело прекращено за отсутствием состава преступления. Через год после смерти Сталина советская власть была вынуждена, пусть медленно и постепенно, признавать свои злодеяния.