Лебяжий переулок мой...

Поэзия и была религией Александра Межирова.  Фото Георгия Елина. 1980

Я хорошо помню этот трехэтажный дом, живых трепетных линий старой архитектуры, по духу своему похожий на арбатские особняки. Теперь он, горько писать об этом, снесен и на его месте высится пышная подделка, новодел с высокой железной оградой, калиткой на кодах и большим количеством этажей. Сестра Межирова Лида (в замужестве Толстоухова), приезжая на 75-летие брата в Портленд, привезла не только фотографии, на которых был один каркас стен, ей удалось заснять на пленку, как дом разрушали.

На самом деле его официальный адрес – Кремлевская набережная, дом 1. Однако единственный подъезд выходил на Лебяжий переулок, с него и был вход в квартиру 31, где жили Межировы.

Переулок мой Лебяжий,

Лебедь юности моей...

В детстве меня часто привозили сюда на субботу и воскресенье. В многонаселенной коммунальной квартире этого старинного дома в двух смежных комнатах на первом этаже жили родители отца, мои дедушка и бабушка, Елизавета Семеновна и Петр Израилевич, с папиной младшей сестрой Лидой и няней Дуней.

Неправда, что жизнь коротка. Она очень длинная в детстве, потому что оно огромно, как совершенно отдельная галактика. Помню, как перед входной дверью в квартиру, не дотягиваясь до звонка, я замирала в предчувствии волшебства, в которое вот-вот попаду... И коридор коммуналки, слабо освещенный тусклой лампой на потолке, и те две комнаты в самом конце коридора – все казалось таинственным, колдовским.

Споров и ссор среди многочисленных соседей почти не было. Небольшая кухня вмещала маленькие кухонные столы нескольких семей, и на плите, конечно, всем не хватало конфорок, поэтому одновременно готовить не могли.

Ванной комнаты долгое время в квартире вообще не существовало. Мыться ходили в баню.

Воскресное воспоминанье

Об утре в Кадашевской бане…

…

В поту обильном изразцы,

И на полках блаженной пытки

Замоскворецкие купцы,

Зажившиеся недобитки.

И отрок впитывает впрок

Сквозь благодарственные

стоны

Замоскворецкий говорок,

Еще водой не разведенный.

Гораздо позднее ванную комнату встроили. Влажный, чуть душный воздух был в ней из-за отсутствия окна. Маленький рукомойник. Черный, не прикрытый сбоку металл самой ванны.

Тесное помещение. Но никому и в голову не приходило на что-то жаловаться. Ведь главное – закончилась война и сталинским временам пришел конец.

В первой из двух комнат, где жила семья Межировых, справа у входной двери, возле настенной вешалки, стояло черное старинное немецкое пианино «Стейнвей» с резьбой, гнутыми ножками и двумя металлическими подсвечниками над клавиатурой. Драгоценный инструмент с чудесным звуком, на котором училась играть Лида.

Слева – высокий буфет, где, помню, всегда было плоское хрустальное блюдо со свежими яблоками.

Теперь буфетов, так же как и комодов, этой постоянной принадлежности комнат старого времени, больше нет. И атмосферы той жизни нет. Она только в воспоминаниях...

Посередине этой небольшой комнаты располагался прямоугольный стол, за которым часто по субботам или воскресеньям собирались на обед или чай многочисленные родственники. Среди них всегда были седая тетя Оля с палочкой, старенькая тетя Ася, розовощекий дедушка Иня, любивший, сажая меня на колени, щекотать мои щеки желто-седыми густыми усами. До начала обеда все чинно сидели по периметру комнаты на стульях и на диване и негромко разговаривали. Моя троюродная сестра Ольга Мильмарк, написавшая ценные воспоминания о семье и о самом поэте, рассказывает мне об этих встречах: «Вообще ни слово «посиделки», ни тем более «приемы» совсем не относились к нашим встречам на Лебяжьем. Это была совершенно особая атмосфера без разносолов, в основном пили чай, ну, может, дядя Иня водочки после концерта (он играл на альте в Доме ученых), говорили негромко, никаких тостов – беседа!  Образованные люди, интеллигенция. Никаких не могло быть и не было бесконечных разговоров о погоде, болезнях и т.д.  В общем, наконец-то нашла слова (межировские!) – Но жизнь превыше быта...»

Любимым блюдом были котлеты с макаронами, приготовленные папиной сестрой Лидочкой. Она брала на себя весь груз приготовления обеда для многочисленных гостей, иногда заменяя няню Дуню. А собирались человек 8–15. Отец особенно любил эти котлеты, и ему поэтому полагалась добавка, как обожал и суп с клецками, воспетый в одном из лучших его стихотворений – «Балладе о немецкой группе»:

Перед войной

На Моховой

Три мальчика в немецкой

группе

Прилежно ловят клецки в супе,

И тишина стоит стеной

Такая тишина зимы!

Периной пуховой укрыты

Все крыши, купола и плиты –

Все третьеримские холмы…

На пианино отец не играл, но любил открывать «Стейнвей» и проигрывать правой рукой совершенно виртуозный по своей скорости музыкальный пассаж. Мы всегда удивлялись необычайной беглости его пальцев, потому что музыкой он никогда не занимался и эта беглость была природной.

Музыкальный слух его был прекрасным, однако правильно спеть ни одной мелодии он не мог. Но в отличие от него младшая сестра Лида обладала большим музыкальным талантом и в юные годы училась в фортепьянном классе у самой Ольги Фабиановны Гнесиной, которая называла ее руки гениальным аппаратом. Но пианистом Лида решила не быть, а стала прекрасным химиком со многими изобретениями.

Шура, как звали моего отца школьные друзья и домашние, любил уже взрослым приезжать на Лебяжий, как бы окунаясь в воздух своего детства. Обстановка в комнатах не менялась, и все напоминало прежние годы. Днем, совсем как в детстве, он мог там заснуть, хотя и страдал бессонницей, спал ночью обычно не больше четырех часов и уже с пяти утра примерно до восьми всегда читал.

Неровный строй домов

сутулых,

Все в мире знающих про всех.

Лебяжий –

только переулок,

Не улица и не проспект.

Да и не переулок даже,

А так, проулок в сто шагов, –

Без лебедей и берегов –

И все ж воистину Лебяжий.

Дунечка, Лидушка и Межиров. Фото из архива автора

Даже книга стихов, вышедшая в 1968 году в издательстве «Советская Россия», была названа им «Лебяжий переулок».

Особая атмосфера уклада жизни, само местоположение Лебяжьего в сердце старой Москвы, вежливость неторопливых прохожих, неспешный поток дней с их теперь потерянным благородством языка… Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, расположенный буквально за углом, куда он часто бегал в детстве: «Меня писать учили/ Тулуз-Лотрек, Де Га», родители-интеллигенты (отец и мать Межирова окончили классические гимназии) … Густой настой всего этого, «впитанный впрок», смешался с благодатной почвой природного поэтического таланта.

Его дед писал стихи. В средней школе он попал в класс к выдающемуся учителю литературы Литвинову, чьи уроки вместе с воспитанием в семье заложили основу главного в его жизни – любви к поэзии. И уже в школьные годы он прочел все основные произведения мировой литературы.

– Скажите, когда вы начали писать стихи и почему? – задали Межирову вопрос в одном из редких интервью, которые он не любил, всегда от них отказываясь.

– Почему я начал писать стихи, не знаю. Видимо, в семье была какая-то соответствующая атмосфера. Мама с детских лет старалась научить меня чувствовать поэзию. Она мне читала стихи Некрасова, потом Пушкина и Тютчева. Это, очевидно, сыграло немаловажную роль. Но мысли о том, чтобы стать поэтом, не было. Первое стихотворение было напечатано в 1943 году в «Комсомольской правде».

Мать читала ему стихи перед сном каждый вечер. Как в иных домах читают молитвы. «Думаю, Поэзия и была религией Алекандра Межирова» (Ольга Мильмарк). Так что дом с раннего детства был наполнен музыкальными и поэтическими мелодиями. Может быть, поэтому его стихи так пластичны. «Сущность Поэзии – Звук» – повторял он позднее слова Гёте.

И тут вспоминается отзыв неизвестного читателя: «Но было так: прочитаешь одно из межировских длинных, прямой походкой идущих, крепких стихотворений, а в душе остается тонкий, почти нежный, горчащий звук…»

С юности он любил мистификации – фантазии были для него как бы частью творчества. Его мать, Елизавета Семеновна, понимая это, говорила, что он «фантазер и мечтатель» из своего стихотворения «Мальчик жил на окраине города Колпино…».

Мою бабушку Лизу в гимназии называли «Лиза трагическая». Характеру ее, внешне спокойному его тону была свойственна внутренняя тревога.

Надо сказать, что она никогда не была учительницей немецкого языка, как часто пишут в статьях о Межирове. Может быть, занималась немецким с соседскими детьми, помогая им с их домашними заданиями, отсюда и могло пойти это неправильное представление о ее профессии.

Работала она в медицинской статистике. Она была строгого характера, с искрами поэтической натуры и однажды сказала поразительную фразу, вспоминая свое прошлое: это было совсем недавно или никогда не было…

Отец Межирова, Петр Израилевич, по характеру более открыто эмоциональный, был в постоянной заботе о семье и детях. По профессии он был экономистом. Он глубоко знал историю, экономику, классические языки и научил сына кабинетной работе, привив необычайную аккуратность в этом. Я всегда была удивлена чистотой письменного стола моего отца, когда он после работы за ним уходил из дома по делам. Абсолютно все рукописи были убраны в ящики, и на самом столе не было ни одной книги, ни одной записки. Его пустая чистая поверхность поражала.

Моему дедушке посвящен целый ряд стихотворений Межирова, одно из которых заканчивается возгласом:

За музыку немую,

Прости меня, прости…

В комнатах на Лебяжьем с семьей Межировых жила Дунечка, Евдокия Молодостина, няня Шуры и Лиды. Жила не как прислуга – как близкий человек, как член семьи. Стихотворение «Серпухов» – вечный ей памятник. Оно по своей силе ставится рядом с лучшими стихами о няне в мировой литературе.

Не скажу о ней ни слова,

Потому что все слова –

Золотистая полόва,

Яровая половά.

...

Ну, так бей крылом беда,

По моей веселой жизни –

И на ней

ясней оттисни

Образ няни – навсегда.

Родина моя, Россия...

Няня... Дуня... Евдокия...

Сохранилась давняя фотография – няня Дуня, сидящая на дачной скамейке, с ликующей, как отец говорил, смотря на это фото, семимесячной Лидушкой на ее руках, а рядом он сам, четырехлетний, серьезно, сосредоточенно и упорно, положив ногу на ногу, смотрящий в объектив. Характеры брата и сестры уже так ярко были выражены этой фотографией.

В школьные годы вместе со страстью к поэзии возникла и страсть к игре – отец одноклассника и друга, Юры Гофмана, профессиональный, подпольный в то время игрок, начал регулярно обучать двух 12-летних мальчиков игре в карты, а они оказались очень талантливыми. С тех пор игра на протяжении всей жизни стала для Межирова неизгладимой азартной увлеченностью. Он хорошо играл и на бильярде, но в школьные годы карты и бега были его главным интересом.

Отец ворчал, что отпрыск

не при деле.

Зато колода в лоск навощена.

И папироски в пепельницах

тлели

Задумчивым огнем...

Как вдруг  – война….

Сразу же после выпускного вечера из Лебяжьего переулка отец ушел на фронт. Было ему 17 лет.

Без слез проводили меня...

Не плакала, не голосила,

Лишь крепче губу закусила

Видавшая виды родня…

Во время войны он писал родителям на Лебяжий. Писал очень часто, подбадривая их, как будто не было страшных дней и боев. Сохранилась большая пачка писем, которая хранится у меня дома, в его архиве, и еще ждет пристального прочтения.

В партию, как и многих других бойцов, его приняли перед боем.

Он перестал жить на Лебяжьем, когда, в 1944 году, демобилизованный после ранения и контузии, встретил мою маму Елену Ященко (дома ее называли Лёля). Познакомились они в подмосковном студенческом доме отдыха «Воскресенск». Мама рассказывала, что ее впечатлили его необычайно красивые выразительные голубые глаза с длинными ресницами. Был он худой, в старой шинельке, десна его кровоточила (цинга). В Москве он повел ее в кафе и купил стакан сметаны, что по тем временам было роскошью. И вскоре представил ее своим родителям.

Мама жила в огромном сером доме на Солянке, куда он к ней и переехал.

Прожили они вместе больше 60 лет.

До могилы единственный друг

и невеста,

И возлюбленная, и жена.

Так окончились его годы в квартире на Лебяжьем, где оставались сестра Лида, вышедшая в скором времени замуж, там родилась их дочь Леночка, там умер мой дедушка, а до этого, заболев, ушла из жизни Дунечка.

Из любимого всеми Лебяжьего переулка в новую квартиру семья переехала в январе 1968 года. А в ноябре 1969 года не стало моей бабушки Елизаветы Семеновны.

Я же родилась в доме на Солянке. Но тот дом – уже совсем другая глава жизни Межирова.

А Лебяжий переулок и этот исчезнувший дом, где когда-то родился и рос Александр Межиров, ждут мемориальной доски поэту, пусть уже и на новоделе. И летят строки Евгения Евтушенко, соединяя прошлое с будущим –

В переулок Лебяжий вернется когда-нибудь в бронзе

Автор стихотворения «Коммунисты, вперед!»

Гарднервиль, США