Щедрая бездна, грядущая явь

Ока успокаивает даже самую мятущуюся душу. Фото Александра Анашкина

Калужская земля наэлектризована прошлым: хотя нынешний город и разрастается, но в центральной своей части – тих, веет стариной, и около торговых рядов останавливаешься, непроизвольно представляя извозчиков, проносящихся мимо.

Русские классики любили Калугу: кто только тут не бывал, кто только не был связан с городом.

А вот и современность подоспела: хотя непонятно порой, что считать ею? Тридцать лет назад – это современность или уже нет?

Владимир Кобликов писал в основном для детей; и хоть Константин Паустовский называл его «творцом деревенских характеров», произведения его адресовались нежной ранней аудитории, с которой необходимо быть чутким вдвойне. Сын художника, Кобликов особенно внимателен был к пейзажу: на фоне родного, среднерусского разворачивается действие его книг; и пейзаж, одухотворенный словом, не носит статического характера, но является дополнительным персонажем повествования. Первая книга его – «Открытые окна» – вышла в 1961 году, последняя – «Топорок и его друзья» – в 1970-м; книги Кобликова отличались необыкновенной открытостью миру, что вкупе с индивидуальностью стиля и острым глазом делало их превосходным чтением для поколений, вступающих во взрослые пространства. Думается, на книгах писателя вырастали хорошие люди.

Со смотровой площадки калужского парка открывается восхитительный вид на Оку, чье течение настраивает на спокойный лад даже самую метущуюся душу, а Правобережье, простертое за рекой, разрастается постепенно, превращаясь в полноценное продолжение Калуги.

Юрий Убогий – прозаик, получивший премию имени Леонида Леонова, – знает жизнь до прожилок, до изнаночной ее стороны: ибо долгие годы работал психиатром в областной больнице. Он автор 12 книг прозы, и премия имени Леонова – беспрецедентного стилиста – не зря досталась ему: есть в манере письма Убогого крепость, вещность; нет, разговора о подражании не может быть, но отблеск классика ХХ века порою ощутим. «Мальчик издалека» – чудесная книга детства, где каждый эпизод (а повесть оригинально составлена именно из чередования оных) то отливает перламутром мечты, то дает вкус подлинности человеческого хлеба. Повести Убогого рассматривают повседневность – такою, какая есть, они погружают в мир семейных отношений, где высверки счастья бывают столь же часто, как случаются траурные полосы; и могучим реквиемом достойной жизни звучит (если не гудит набатно!) повесть «Порог».

Осенью в Калуге особенно хорошо: по какой из улиц ни пройти, в какой переулок ни свернуть – всюду оттенки элегичности подчеркиваются огромным пространством многоцветья; а если постоять на Каменном мосту, голова закружится от глубины Березуйского оврага.

Песня – явление и ширь.

Безоглядность и четкое всматривание в определенные пласты яви.

Многое мешается в разных понятиях, они становятся амбивалентными, потом количество значений увеличивается, бликует оттенками, расходится ассоциативными рядами; но то, как увидела песню калужская поэтесса Нина Смирнова, заставляет задуматься:

Неожиданно и откровенно

Заблудился сентябрь

в поднебесье

И оттуда нам в кровь

внутривенно

Разливает осенние песни.

Он поет о простуженных

далях,

Что теплом не насытились

вдоволь,

Он на солнечных неба педалях

Так распрыгался – истинный

щеголь!

Ибо песня – в нас, она заложена изначально, являясь своеобразным свойством мира, но расшифровать сугубую специфику этого свойства способен только поэт: поставщик песен ко двору реальности.

Что ж… Это неплохая миссия.

Нина Смирнова чувствовала природу, как чувствуют собственную жизнь, вместе идя на ощупь, зная, что щедрость ее может в любой момент обернуться бездной. Есть бездна стихотворчества, есть бездна небес – вечно мерцающих и столь роскошных, что, начни вглядываться, поймешь, сколь ничтожны игрушки денег и славы. Вечный костер виделся Смирновой – и вечное же, Фениксу подобное, превращение:

Дни былые сжаты временем,

Напитали их ветра.

Лягут дни созревшим семенем

В золы вечного костра.

Ибо:

Здесь стоят полки

Отечества. –

Полыхай, заря, гори!

Здесь на страже человечества

Русские богатыри.

Чеканные строки, формула надежды, яркость яви грядущей – подразумевающейся.

А калужское, родное, провинциально-уютное, не теряющее хорошей патриархальности наполняло стихи Смирновой с избытком: и радостно, как подарить игрушку ребенку, и горестно, как пить отвар из полыни:

Какая царственная Осень

Гуляет нынче по дворам! –

Она как будто снова просит

Довериться ее коврам,

И небу, и прозрачной дали, –

И выйти из дому на свет,

И убедиться, что печали

Здесь места нет,

здесь места нет!

Царственность, своеобразное византийство были присущи стихам Смирновой! Нет, смерть, отменяя тело, не отменяет стихов: присущи и сейчас, будут присущи и в гипотетической, никому не известной вечности.

Тем не менее поэты всегда апеллируют к оной, и Марина Улыбышева, видя мир, как сочетание кристаллов волшебства, трактует его по-своему: сильно и нежно:

Среди бледных комнатных

растений

сон твой так спокоен и глубок.

Я уйду сквозь каменные стены,

как вода уходит сквозь песок.

Ее поэзия точно пронизана вибрацией сплошной серебряной струны, сконцентрировавшей в себе столько грусти и счастья, что получается музыка, которая завораживает. Уплотненная поэтическая ткань Улыбышевой красиво разворачивает предметность мира – но предметность одухотворенную, точно пронизанную токами неизвестного пространства, следствием которого является наш мир.

Любо пройтись по улице Набережной: криво изогнутой, тихой; минуя старые, очень старые, ветхие домишки за заборами, из-за которых видны купы яблонь и вишен.

Михаил Лохвицкий был сильным прозаиком; первая книга рассказов вышла в 1955 году и называлась «Встреча в пути». Сергеев-Ценский, сыгравший большую роль в жизни писателя, предсказал ему успех в жанре романа; и первый роман Лохвицкого «Неизвестный» был посвящен старшему мастеру. Густая фактура отличала прозаические тексты Лохвицкого, что в сочетании с умением выделить характер, изъяв его из плазмы житейской, превращало чтение его книг в удовольствие, способствуя при этом росту души… Паустовский называл Лохвицкого очень светлым человеком, говорил, что от его улыбки становится легче жить. Тем не менее одна из основных повестей писателя была посвящена Кавказской войне, и изнанка мира, вечно претендующая на лицевую, солнечную часть, была показана жестко и сильно.

Арсений Струк был не только русским, но и украинским поэтом; биография его носила подлинный размах, ибо был он морским штурманом и офицером-зенитчиком, инженером-теплоэнергетиком и участником строительства советских заводов, помощником губернатора и редактором… Избыточность жизни вливалась звездным потоком в его стихи, звучавшие, казалось, разноголосо, притом что авторская неповторимость чувствовалась всегда – именно она и не позволяла бросать чтение на полдороге, требовала финального преодоления пути.

Прогулки по Калуге отливают литературным колоритом: имея в виду и объем прошлого, и современность, которая, хотя и слишком противоречит поэзии и серьезной, вдумчивой прозе, едва ли обойдется без них.

Падают осенние листья, покрывают землю, создают великолепные орнаменты на асфальте; падают – но не могут пасть в бездну пустоты таланты, так щедро и ярко проявившие себя в пределах древней русской калужской земли.