Сожгите карету

Лучше бы картину писала обезьянка: она человечнее всех прочих персонажей.  Жан-Батист Симеон Шарден.  Обезьяна-художник. Ок. 1740. Частная коллекция

Аркадий Стругацкий называл «Муки ада» одной из самых блестящих новелл японского писателя Рюноскэ Акутагавы (1892–1927). Это, правда, не в последнюю очередь потому, что она далеко выходит за рамки исходной художественной задачи. Ставя вопрос о сравнительной ценности искусства и человека, писатель (скорее всего невольно) делает вывод о главном. Главном в человеке. Главном в искусстве. И в их отношениях.

Жил в Японии блистательный правитель. А при его дворе – Ёсихидэ, «первый художник в стране». И при этом «скупой, бессовестный, ленивый, алчный, а пуще всего – спесивый, заносчивый человек». За глаза его звали обезьяной.

Неудивительно, что, когда правителю преподнесли в подарок ручную обезьянку, ее прозвали Ёсихидэ.

Линия обезьяны в новелле прописана тщательно. Автор сразу выстраивает четкую параллель между животным и главным персонажем. У Ёсихидэ прозвище Обезьяна, а настоящую обезьяну зовут настоящим именем художника.

А у него была любимая (им и всеми во дворце) дочь. Она привязалась к обезьяне, и та отвечала ей тем же. Не отходила от нее. Если надо, звала людей на помощь хозяйке. И не просто звала, умела благодарить. «Смотрю – у моих ног стоит обезьянка Ёсихидэ и, сложив руки, как человек, звеня золотым колокольчиком, учтиво мне кланяется».

И поручил блестящий правитель великому художнику разрисовать ширмы, изобразив на них все муки ада.

Тот принялся за работу с присущим ему рвением. Все было почти готово. Но фантазия художника требовала главной детали – пылающей кареты с грешницей внутри. А сам художник был способен рисовать лишь то, что видел.

Он приходит к своему правителю и просит: «Сожгите у меня на глазах карету. И кроме того, если можно...»

Правитель пообещал. «Сожгу карету! И посажу туда изящную женщину... И женщина в карете, терзаемая пламенем и черным дымом, умрет мучительной смертью. Тот, кто замыслил это нарисовать, действительно первый художник на свете! Хвалю».

Через два-три дня перед заброшенным дворцом поставили карету правителя. Прежде чем она запылала, тот напомнил Ёсихидэ: «Не упусти же, присмотрись, как запылает белоснежная кожа. Смотри хорошенько, как, воспламенившись, искрами разлетятся черные волосы».

Карету зажгли. В ней была привязана дочь Ёсихидэ.

Сам же он, «будто окаменевший перед огненным столбом», смотрел, как она умирает. «В эту минуту в Ёсихидэ было таинственное, почти нечеловеческое величие». Художник наблюдал.

«Вдруг что-то черное... как падающий мяч... сорвалось с крыши дворца прямо в пылающую карету... прижалось к откинутым плечам девушки и испустило... протяжный невыразимо жалобный крик... еще раз... и еще раз...» Это была обезьяна.

Прошел месяц. Готовые ширмы поражали любого зрителя. Там были грешники «всякого звания» и самые изощренные пытки. Но самым ужасным была пылающая карета.

Закончив свой шедевр, художник удавился.

Кто в этой новелле о ценности искусства вызывает у читателя искреннее, до слез, восхищение и жалость? Гениальный художник? Нет. Обезьянка, маленькая обезьянка, которая так любила свою хозяйку, что бросилась за ней в огонь – на смерть. Любовь – самая надежная шкала измерения. Кто больше любит, тот и прав.

Обезьянка Ёсихидэ в «Муках ада» не только оказывается самым человечным среди прочих персонажей, но упраздняет сам вопрос «Что выше – конкретный человек или искусство?», сводящий его к абсурду. Обезьяна, а не самоубийство художника показывает это ярче всего.

В то же время сам Акутагава, судя по всему, придерживался иного мнения. «Человеческая жизнь не стоит и одной строки Бодлера», – писал он. В предисловии к сборнику его новелл Стругацкий делает важную оговорку: с точки зрения Акутагавы, это «во всяком случае жизнь, не связанная со служением искусству».

Но уже не сам писатель, а его творческий эксперимент опровергает эту позицию. Показывает, что противопоставлять искусство и человека – значит делать трагическую ошибку. Даже самая дорогая часть целого не может быть дороже целого. Тем более часть, имеющая смысл только в составе этого целого. Вырывать такую часть из целого и потом сравнивать ее с «остатком» – логический произвол.

Едва Акутагава довел его до высшей степени определенности, когда герой предпочел шедевр живому человеку, как и сам этот герой, и все остальные люди исчезли. Осталась обезьяна.