С участием волшебных сил

Современные сказочники имеют возможность творчески опираться на все достижения прошлого. Виктор Васнецов. Спящая царевна. 1926. ГТГ.

В последние десятилетия читатели свыклись жить при тотальном господстве фэнтези на полках книжных магазинов и различных маркетплейсов. Но и литературная (авторская) сказка, давным-давно переместившись из взрослой литературы в детскую и юношескую, в наши дни скорее жива, чем совсем забыта, несмотря на небольшие тиражи. А ныне, начиная с рубежа XX–XXI веков, наметились перспективы развития этого жанра, включая его дальнейшую трансформацию. Сказочный жанр в наше время существует несколько в тени, закрытый плотными шторами романов, а еще повестями и модным более ста лет жанром детектива. Но как ни крути, а частично художественный мир сказки воплотился в эстетике фэнтези.

Стараниями неравнодушных людей по всей стране выходят детские журналы и книги, которые находят своих благодарных читателей. На писательских курсах, коими ныне кишмя кишит рунет, сотни, если не тысячи неофитов готовы ввалиться в тесные ряды сказочников и порой, набив руку необременительными писательскими навыками и умениями, начинают сорить во все стороны рукотворной «сказочной нетленкой».

Но кроме литераторов и читателей сказка по-прежнему привлекает внимание фольклористов и литературоведов, а еще лингвистов и психологов. Так, в отечественном литературоведении отмечается многолетнее внимание к этому жанру со стороны Oльги Герлован, Марины Гистер, Галины Завгородней, Ольги Зворыгиной, Татьяны Леоновой, Марка Липовецкого, Ирины Лупановой, Ирины Минераловой, Любови Овчинниковой и многих других. Мы же сегодня в рамках статьи коснемся общих черт жанрово-речевой природы русской литературной сказки. Чтобы были понятны термины, сразу обозначим, что мы придерживаемся точки зрения Любови Овчинниковой, которая делит литературные сказки на фольклорно-литературные и индивидуально-авторские. Постараемся хотя бы немного коснуться жанровых характеристик сказки на основе унаследованных от фольклора содержательно-художественных элементов с учетом приобретенных литературных компонентов жанра.

Ныне ни для кого не секрет, что литературная сказка обнаруживает довольно глубокую зависимость от пражанра. Однако эта сказка – совершенно самостоятельное авторское произведение со своим особым художественным миром и, конечно, оригинальной эстетической концепцией. Ее речевые приемы в большинстве своем позаимствованы не в народном творчестве, а из литературных источников, поскольку постоянное обновление жанровых образов (архетипа) – необходимое условие существования литературной сказки как жанра, что отличает ее от стилизации, когда автор использует все исходные данные непосредственно из фольклора.

Именно слово раскрывает и предваряет все в литературном творчестве, от него зависит будущность литературы. Вот потому и поговорим об основных жанровых признаках литературной сказки, начнем с «чудесного». Оно присутствует везде, куда ни кинь взор: в сюжете, хронотопе, образах, языке. А еще «двоемирие»: совмещение реального и фантастического начал. Здесь мы встречаем и авторское начало, от разработки сюжета, образов, поэтики, и как следствие, оно используется в речевом оформлении текста, вот у Пушкина – «Но из бочки кто их вынет?», «Что же зеркальце в ответ?», восклицания автора: «Что за страшная картина!», а еще лирические отступления и описание обстановки…

Таким образом, сохраняя в большей или меньшей степени некоторую традиционную народную праоснову, авторская сказка в отличие от народной в большей степени правдоподобна и даже логична, где чудеса объясняются достижениями науки, а еще весьма психологична, содержит элементы портретов, пейзажей, происходит в конкретном месте, а не в тридевятом царстве, всего того, что нас так притягивает к литературе… Особо выделяется игровое начало, приобретающее у авторов форму литературного приема, который представляет собой своеобразную игру с фольклорным пражанром. Но сказочнику никуда не деться от замкнутости и устойчивости формы, движения сюжета в условиях времени и пространства, густо перемешанного реализма и чудесного, неожиданных поворотов, повторяемости однородных действий.

Как бы далеко от фольклорных источников ни уходила авторская сказка, в ней все равно присутствуют определенные черты жанровой архаики народной волшебной сказки, благодаря чему часто с первых строк она опознается именно как сказка. В свою очередь, первоисточником фольклорной волшебной сказки является обряд инициации, воплощенный затем в мифе (Владимир Пропп). В литературной сказке присутствуют не только давние, глубинные, но и узнаваемые элементы сказочной поэтики: сюжет волшебных испытаний, отдельные сюжетные мотивы, система образов, устойчивые функции персонажей, интонационно-речевой строй либо отдельные тропы, стилистические клише и т.п. Каждый из этих элементов художественной системы волшебной сказки в литературной сказке функционирует нерегулярно, их набор подвижен, здесь выбор за сказочником, что использовать, а что нет. При всем этом влияние авторского начала в литературной сказке доминирует.

Главный жанровый признак сказки – то самое «чудесное», выражающее художественное время и пространство, с установкой на вымысел. В литературе так сложилось, что волшебное начало обнажает авторскую идею, да и жизненную правду сильнее, чем если бы повествование велось в рамках реализма. Группу лексем, формирующих основной тематический комплекс «чудесное», составляют: само слово «сказка», через которое реализуется основная идея жанра; также слова, номинирующие волшебные персонажи и их помощников, сказочные предметы. Слово «сказка», уже самой своей семантикой указывающее на предназначение жанра – передать то, чего не может быть в реальной жизни, и является традиционным выразителем признака «чудесное». Оно присутствует постоянно, часто включаясь в заглавия, функционируя в самих текстах, направляя сознание читателей на то, что повествование идет «о вымышленных событиях», «с участием волшебных сил».

Идею «чудесного» выражают такие слова, как «волшебный», «волшебник», «чудо», «чудодейственный», «колдун», «ведьма» и т.п. Они входят в состав особой сказочной лексики, обозначая что-то необыкновенное, и присутствуют во всех жанровых инвариантах, но чаще встречаясь в сказке волшебной. Тему «необычное, чудесное, волшебное» приобретают в сказочных произведениях такие обычные слова, как «старик», «старичок», «старуха», «старушка», называющие в тексте мифологические образы колдуна и колдуньи, пришедшие из фольклора. Номинациями этих образов служат также слова «волшебник», «вещун-чародей», «волшебница», «колдунья», «Баба-яга». На протяжении веков сохраняется примерный состав слов данной группы, но со временем он эволюционирует и появляются новые персонажи – черт, бес, дьявол, змей, леший и русалка… Так, Василий Жуковский говорил про себя: «Я родоначальник на Руси немецкого романтизма и поэтический дядька чертей и ведьм немецких и английских» – и щедро вносил в отечественную литературу опыт западноевропейских авторов, правда на русский манер.

Сказка весьма узнаваема по фольклоризмам, называющим сказочные предметы, – «избушка на курьих ножках», «сапоги-самоходы», «ступа», «скатерть-самобранка», «сума», «наливное яблочко», «ковер-самолет»... Чаще всего они встречаются в волшебных сказках XVIII–XIX веков, хотя уже в это время появляется тенденция выбора новых, необычных образов сказочной атрибутики и соответственно слов, называющих их, например мячик вместо клубочка (сборник «Лекарство от задумчивости…»), карманные часы (Василий Лёвшин). Попытки расширить традиционную систему образов не всегда оказывались удачными. Однако эта тенденция получила свое развитие, просуществовав до настоящего времени, чего только ныне не встретишь на страницах сказок – зонтик Бастинды (Александр Волков), воздушный шар и ракета (Николай Носов), драконы, метлы, игрушки…

Встреча героев с тем самым «чудесным» всегда вызывает эмоции, чувство удивления, изумления, которое толкает героев на все новые и новые, часто неожиданные шаги. Авторы используют следующие слова: «удивиться», «дивиться», «чудный», «дивный». Богатый выбор языковых средств свидетельствует о его значимости. Можно добавить и фразеологизм данной тематической группы с особой экспрессией: «остолбенеть от удивления». Авторы продолжают «нагнетать» средства для передачи данной эмоции, аккумулируя их в пределах небольшого контекста, что придает повествованию выразительность и особое эмоциональное напряжение: «Как-то шел заморский купец, он зиму проводил по торговым делам, нашему языку обучался. Увидал украшенье – мороженые песни – и давай от удивленья ахать да руками размахивать. – Ах, ах, ах! Ах, ах, ах! Какая распрекрасная интересность диковинная, без всякого береженья на самое опасное место прилажена!» (Семен Писахов). Этот прием активно использовался писателями XX века. Следует отметить, что до начала прошлого века психологизация персонажей, передача чувства удивления, которое они испытывают, были в большей мере характерны для волшебной сказки, а после в неменьшей степени психологичны даже персонажи сказок о животных. Они также изумляются происходящим с ними чудесам.

Русская авторская сказка как вторичный литературный жанр взяла за основу концепцию времени народной сказки. Для большинства литературных произведений жанра, как и для народной сказки, свойственно время однонаправленное, идущее вперед. При этом издавна появляются различные приемы, замедляющие развитие действия, – такие как повторяемость эпизодов, часто связанная с фольклорным законом трехчленности, специальные речевые формулы, способствующие плавности, тягучести рассказывания («долго ли, коротко ли», «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается»). Время суток (в отличие, к примеру, от времени года) – важный для сказки хронологический параметр. Как и в народной сказке, значимое действие, как мы помним, часто переносится на утро. А в волшебной сказке наоборот, часто интересные события совершаются ночью: «Вот полночною порой/ свет разлился над горой –/ Будто полдни наступают:/ Жары-птицы налетают...» (Петр Ершов). Время в авторской сказке более свободно и служит задачам писателя. Оно часто растягивается в первую очередь за счет подробного описания значительных для сюжета событий, природы, окружающей обстановки, эмоционального состояния персонажей, исторического экскурса, что абсолютно нехарактерно для народных произведений. Стиль художественной литературы имеет богатейшие языковые возможности для выражения категории времени, его протяженности.

Характерно для литературной сказки явление персонификации, на речевом уровне выражающееся в использовании олицетворений. В ней оживают предметы, растения, небесные светила, ветры, реки, «море-окиян», животные могут говорить и действовать как люди («пес хлопочет»), олицетворению подвергаются даже абстрактные понятия («Перед ним молва бежала,/ Быль и небыль разглашала», Пушкин).

Сравнение – самый распространенный в сказке вид тропа, например роман-сказка Юрия Олеши «Три толстяка» – «моряки с лицами цвета глины», «юбки походили на розовые кусты». В ней встречаются все известные формы сравнений. Сравнения-гиперболы создают эффект стремительности действия («пустилась как стрела»). Напомним, что действие – важнейший признак сказки. Наряду с олицетворением сравнения создают неповторимый образ русской природы («реки как хрусталь, как бархат берега», Иван Дмитриев). Также они усиливают выразительность контекстов, передающих эмоциональное состояние героев («голос, дрожащий, как струна, от горя, отчаяния и ревности, которые разрывали ее сердце», Валентин Катаев). Убедительным и ярким, а главное – получающим характеристику становится образ человека, которого сравнивают с животным или птицей, даже рыбой, с растением («побурел, как свекла в супе», Людмила Петрушевская) и с предметом. Зачастую полная характеристика героя или предмета создается благодаря развернутым сравнениям.

Преувеличение – это родовая суть сказки как жанра, именно гиперболизация стирает грань между окружающей реальностью и фантастикой. Чаще всего авторскому преувеличению подвергаются сила и ловкость главного героя («сто пудов подымал каждый», Алексей Ремизов), ему многократно вторит Степан Писахов, что полностью соответствует фольклорной традиции. Гиперболизируются также красота и ум героев, обжорство, богатство или бедность обстановки, размер, вес, цвет, количество предметов, а также быстрота передвижения в пространстве.

Несколько слов о системе именований персонажей-людей литературной сказки. Так, встречаются в основном наименования близкого родства, некровного («супруг», «жена», «мачеха», «сватья») – преимущественно в сказках бытовых, кровного («отец», «мать», «сын», «дочь», «сестра», «внук») – в волшебных сказках. Прослеживается также тенденция к постепенному возрастанию количественного набора лексем, дающих возрастную характеристику персонажей. В соцреалистических произведениях жанра она сразу демонстрирует антагонистические отношения царя и крестьянина, первый из которых является отрицательным персонажем, второй – положительным. Но наиболее интересна группа именований, формирующих образы положительных и отрицательных персонажей («образина», «баба гневная», «красавица», «невеста милая»), и выступающие в функции обращений-характеристик. Такие обращения демонстрируют особенности взаимоотношений персонажей («Карга старая, – сказал Иван. – Ишь ты, какой невод завела!.. Иванушкой она звать будет. А я на тебя буду горб гнуть?», Василий Шукшин). Традиционен для сказки образ русской красавицы, который создается определенным набором лексических репрезентантов, в том числе фольклорных («Братец мой, –/ Отвечает месяц ясный, –/ Не видал я девы красной», Пушкин). Имя собственное – емкое и весьма экономичное средство обозначения социальной природы и индивидуальных особенностей литературного героя. Наиболее ярко это свойство проявляется в двучленных именованиях, содержащих характеризующее приложение (Иван-дурак, Иван-царевич, Марья-царевна), но авторы не отстают – царь Салтан (Пушкин), Громобой и Светлосан (Василий Лёвшин)…

Проходивший в первой трети XIX века, хотя начался он еще раньше, процесс демократизации русского языка проявился в ориентации литературы на народность. На языковом уровне это выражалось в использовании авторами разговорной, просторечной, диалектной, народно-поэтической лексики. Наблюдается всеобщая тенденция к упрощению синтаксических конструкций (Пушкин, Орест Сомов, Владимир Даль и др.). Особую значимость имеет общая стилевая картина сказки в этот период, поскольку она содержит некие базовые приемы организации лингвостилистического пространства текстожанра, используемые в дальнейшем авторами сказок. Стиль сказок Пушкина меняется со временем, двигаясь от авторского («Руслан и Людмила») к более народному, за исключением «Сказки о золотом петушке». Ощущается авторский поиск меры в использовании языковых и выразительных средств при создании литературных сказок. Стиль произведений Петра Ершова и Владимира Даля отличает усиление элемента народности в их речевой организации. Стремление к украшению речи, явно выраженное эстетическое начало ощущается в сказках Василия Жуковского, Владимира Одоевского, Антония Погорельского. Стилистические приемы, выработанные в этот период, будут использованы их последователями на всех этапах развития жанра. Это в первую очередь наличие большого пласта разговорной лексики, которая в сочетании с просторечными и диалектными словами создает стихию живой народной речи («отродясь», «переться», «пождать», «по-ихнему», «притравить», «срамно», «теперича», «ужо»), осуществляя взаимосвязь с фольклорной основой жанра, чему также способствует использование народно-поэтической лексики («Душно стало царю под палаткой, и смерть захотелось/ Выпить студеной воды», Василий Жуковский). Использование писателями принципа исторической стилизации проявляется в употреблении устаревшей лексики, являющейся речевым сигналом предшествующих эпох («...садиться казаку на коня, а нашему брату браться за пищаль да за щуп», Владимир Даль). Старославянизмы востребованы для создания художественных образов, иногда приподнятости стиля повествования («Над главою их покорной/ Мать с иконой чудотворной...», Пушкин). Данное направление в XX веке подхватят Степан Писахов, Борис Шергин, Ефим Честняков и др. Из морфологических средств стилистически наиболее выразительными оказываются глагол как часть речи, выражающая действие, – это основной сюжетный двигатель сказки; существительное, употребляемое в качестве номинации персонажей, предметов, явлений, которые, в свою очередь, нуждаются в характеризации, возможность которой дают имена прилагательные.

Процесс демократизации языка проявляется в активном использовании простых предложений, часто неполных. Они употребляются в основном в устно-разговорной речи героев сказки. Сложные синтаксические конструкции демонстрируют особые выразительные возможности. Наиболее распространенными по типу синтаксической связи являются сложносочиненные предложения. Авторы сказок используют их для описаний природы, внешности и психических состояний героев, их действий.

Подводя итоги, можно лишь посоветовать современным литераторам, присматривающимся к литературной сказке, – творите, ведь она свободна в совмещении мифологических элементов, традиций фольклорных сказок, а также легенд, преданий и т.п., и сказочники имеют возможность творчески опираться на все достижения прошлого. Авторская сказка может быть основана на фольклорных, мифологических, эпических источниках, использовать научно-популярные материалы. Она является плодом воображения писателя и в любом случае подчинена его воле. А чудеса и волшебство, столь милые сердцу читателя, помогают выстроить в сказке сюжет, охарактеризовать персонажей, воплотить идеи и мечты, чем увлечь читающую публику в дивную страну. Видимо, в этом многообразии и кроется залог долголетия, если не бессмертия литературной сказки.

Серпухов