Чехов слишком «прикреплен» к своей эпохе. Фото Леонида Средина. 1902 |
Андеграунд, конечно, ценит второе, но чаще пишет о первом. И не всегда в хвалебном тоне. Скажем, Василий Филиппов бросает:
Вот выползает из подворотни
провинциал-Чехов,
Он слишком прикреплен к своей эпохе,
В которой нет воздуха.
Толчея в его рассказах людей,
Забывших названья зверей.
Сергей Стратановский более снисходителен к людям низкого звания, их толчея его не пугает, мещанство не смущает:
О делах неприметных, над коими Чехов еще…
В той, ну как ее, повести или рассказе –
не помню…
И о людях безвестных, в борьбе
с нищетой и болезнями
Не щадивших себя в непролазных уездных,
беззвездных…
Ему вторит Иван Петренко, который в стихотворении «Однажды в сумерки душа…» даже любуется своим персонажем:
уставшая и располневшая Ассоль
заходит с мусорным ведром в беседку
поговорить за жизнь с соседкой.
в быт с головой ушедший чеховский
герой.
Герои у Чехова бывают разные. И некоторыми действительно можно любоваться. Это делает Алексей Парщиков в «Элегии»:
В девичестве – вяжут, в замужестве –
ходят с икрой,
вдруг насмерть сразятся, и снова
уляжется шорох.
А то, как у Данта, во льду
замерзают зимой,
а то, как у Чехова, ночь проведут в разговорах.
Виктор Кривулин тоже не прочь бросить эстетский взгляд на «чеховское чаепитье/ на веранде и вязанье». Но он отдает себе отчет в условности изображения: «Сад, погрязнувший в цитатах!/ Красный уголь черепицы/ в синеве лесного света…».
Чеховские интонации часто угадываются с полуслова. Когда Марина Андрианова восклицает: «В город! В город!/ Скорее домой!», «Три сестры» немедленно появляются на заднем плане.
Их восклицания с удовольствием цитирует Дмитрий Бобышев:
а с Пушкина мы все нехороши,
невыездной народец
третьесортный?..
И только Чехов кашляет в глуши.
– В Москву, в Москву! – кликушествуют
сестры.
Не вполне ясно, откуда взялся глагол «кликушествуют». Сестры его не заслужили. В большом городе часто проблемы, которые невозможно решить в провинции, рассасываются (хотя бывает и наоборот, усугубляются). Поэтому желание женщин понятно. Но это так, к слову.
В стихотворении «Наставники» Бобышев вспоминает чеховских держиморд, которые у него сравниваются с советскими редакторами:
Мы писали по сердцу, по совести
и несли на ладонях в печать
наши ранние песни и повести.
Был по Чехову стоп: – Не пущать!
Ну, а Виктор Кривулин создает совсем фантастическую инсталляцию, в которой показывает себя в образе охранника на железнодорожном вокзале в 1941 году, а Чехова – в образе бомжа.
Читатель легко представляет:
чехов?
чехов, тот самый
антон палыч
эсеровское пенсне
слёзы на стёклах
ледяные слёзы на стёклах
мятая чёрная шляпа
Чехов сидит перед дверью с надписью «Комендатура». Его портрет все помнят, но до «соломенно-серого старика» никому нет дела, хотя лицо узнаваемо:
перешагивали через него
бухали двери
телефон трещал беспрерывно
беспрерывно трещал телефон.
И все. Картина фиксирует реальность: живые классики в Советском Союзе не нужны.
комментарии(0)