Мы здесь… не для того, чтобы повеселиться

Он считал, что мир есть все, что имеет место. Фото Морица Нера. Австрийская национальная библиотека

«Он хочет обнаружить, как выглядят вещи на самом деле»

Лорд отнесся к пришельцу с пониманием и лекции посещать ему разрешил, как и присутствовать после Тринити-колледжа у себя дома, где они продолжались в форме дискуссий, иногда весьма ожесточенных. Новый ученик с благодарностью приглашение принял и, нисколько не смущаясь, вступал в полемику с учителем. Из ежедневных писем, которые лорд писал своей возлюбленной, леди Морель, из Кембриджа в Лондон, видно, как меняется отношение лорда к строптивцу – от «мой немецкий друг угрожает быть сущим наказанием» (19 октября), через «мой немец ужасный спорщик и чрезвычайно утомителен» (1 ноября) до «Витгенштейн мне нравится все больше и больше. У него прирожденная страсть к теоретизированию... Он не хочет доказывать то или это, он хочет обнаружить, как выглядят вещи на самом деле» (8 марта 1912 года).

Тем не менее отношения между учителем и учеником радужными назвать было нельзя. Ученик часто критиковал теории учителя и боялся умереть, прежде чем «разрешит теорию типов (логическая теория Рассела, основной пункт их разногласий с Витгенштейном. – Г.Е.) и прежде чем напишет всю свою работу так, чтобы она звучала внятно для мира и принесла некоторую пользу науке Логике» (о чем рассказывал его друг Дэвид Пинсент).

30 мая 1913 года философы объяснились. На следующий день лорд написал Морель о нескольких мучительных часах, проведенных с Людвигом, который пытался «анализировать все, что было плохого между мной и им». Рассел все объяснил нервами с обеих сторон и резко сказал: «Все, что вам требуется, – это немного самоконтроля». Витгенштейн ушел с «трагическим выражением на лице», учитель боялся, что он покончит с собой, нашел его и извинился (!).

«Вы думаете, я идиот?»

В 1967–1969 годах Бертран Рассел издал свою «Автобиографию», в которой вспомнил и о своем самом необычном ученике Людвиге Витгенштейне: «В конце своего первого семестра в Тринити он пришел ко мне и спросил: «Вы думаете, что я абсолютный идиот?»

«Почему вы спрашиваете?» – сказал я. Он ответил: «Потому что если я идиот, я должен заниматься аэронавтикой, а если я не идиот, я должен стать философом». Я сказал ему тогда: «Мой дорогой друг. Я не знаю, абсолютный вы идиот или нет, но если в течение каникул вы напишете мне статью на любую философскую тему, которая заинтересует вас, я прочту ее и выскажу свое мнение». Он так и сделал и к началу следующего семестра принес мне статью. Как только я прочел ее начало, я понял, что передо мной гениальный человек, и посоветовал ему бросить аэронавтику».

«Я знаю, что этот мир существует»

Однажды в «Тетрадях», которые он вел на протяжении 1914–1916 годов, записал:

«Что я знаю о Боге 

и о цели жизни?

Я знаю, что этот мир 

существует.

Что я помещен в нем, как мой

 глаз в своем поле зрения».

«Истинность изложенных здесь мыслей кажется мне неопровержимой и окончательной»

«Логико-философский трактат» Витгенштейн писал в эти же годы Первой мировой войны на основе своих фронтовых философских дневников. Работу начал в 1914-м, закончил в 1919-м, первое издание вышло в Германии в 1921 году.

«Трактат» состоял из 60 страниц – предисловия и (как правило) коротких нумерованных афоризмов – предложение 1 пояснялось предложением 1.1, которое, в свою очередь, пояснялось предложениями 1.1.1 и 1.1.2 и так далее. Каждый афоризм по строгости формы и содержания выглядел, по остроумному заме­чанию Рассела, «как царский указ».

Первое немецкое издание осталось незамеченным – ни обычные читатели, ни профессионально занимающиеся философией не обратили на книгу неизвестного автора внимания. Кроме Рассела, который способствовал переводу «Трактата» на английский и его изданию в Лондоне в 1922 году. Второе издание и принесло Витгенштейну мировую известность.

Прочитав предисловие, он понял, что даже у Рассела возникли трудности в понимании сути его сочинения. Поскольку в умственных способностях кембриджского философа, у которого он учился, Витгенштейн не сомневался, то сделал вывод, что его мысли неверно перевели на английский. И тем самым исказили смысл того, что он хотел сказать «urbi et orbi». Убедившись в своей правоте, решил сам перевести свой «Трактат», уточнив ряд важных, по его мнению, моментов.

После двуязычного переиздания трактата Витгенштейн оставил философию, считая, что все ее вопросы решены. В своем предисловии написал: «Истинность изложенных здесь мыслей кажется мне неопровержимой и окончательной. Следовательно, я держусь того мнения, что поставленные проблемы в основном окончательно решены».

«…что может быть сказано, может быть сказано ясно, а о чем невозможно говорить, о том следует молчать»

В том же предисловии Витгенштейн, предвидя, что не всем будет доступна его философия, писал: «Эту книгу, пожалуй, поймет лишь тот, кто уже сам продумывал мысли, выраженные в ней, или весьма похожие. Следовательно, эта книга – не учебник». И продолжил: «Весь смысл книги можно выразить приблизительно в следующих словах: то, что вообще может быть сказано, может быть сказано ясно, а о чем невозможно говорить, о том следует молчать».

Вот основные положения «Трактата»:

1. Мир есть все то, что имеет место.

1.1. Мир есть совокупность фактов, а не вещей.

1.1.1. Мир определен фактами и тем, что это все факты.

1.1.2. Потому что совокупность всех фактов определяет как все то, что имеет место, так и все то, что не имеет места.

1.1.3. Факты в логическом пространстве суть мир.

1.2. Мир распадается на факты.

1. 2.1. Любой факт может иметь место или не иметь места, а все остальное останется тем же самым.

Бертран Рассел выделял его среди учеников: сначала раздражался, а потом полюбил.  Виллем ван дер Флит. Философ и ученики. 1626. Замок Броди, Шотландия

В Кембридже он познакомился с молодой шведкой Маргаритой Респингер. Она была хороша собой, мила, привлекательна и любезна, он влюбился, но в чувствах своих не признался, и романа не возникло.

Роман возник после того, как он, вступив в Венское философское общество, пригласил ее в Вену. Она откликнулась и приехала. Сестре Маргарита нравилась, она хотела, чтобы из отношений брата и его знакомой произошло нечто серьезное. Серьезное произошло после того, как он повредил ногу на постройке ее дома – лежал в кровати и читал вслух шведского писателя Хебеля. На Маргариту нахлынула ностальгия, и она сказала, что благодаря его чтению она почувствовала себя дома. Но эта была еще не любовь, а первое чувство влюбленности.

Они стали встречаться чуть ли не каждый день. Шведская аристократка долго привыкала к своему необычному поклоннику, приходившему на свидание в шерстяном жакете, помятых брюках и тяжелых ботинках. Но постепенно привыкла. Дело шло к свадьбе, хотя отношения были далеко неровными, он был философ, она – земная женщина, и часто не понимала ни его речей, ни мотивов его поступков.

Летом 1931 года Витгенштейн пригласил ее в Норвегию, чтобы подготовить (как он это понимал) духовную почву для будущей совместной жизни. Совместная жизнь должна была начаться с раздельного существования: он жил в своем доме, она – в соседнем. В ее багаж украдкой философ вложил Библию с письмом, в котором особо подчеркивал значение рассуждений апостола Павла в Первом послании к коринфянам о природе и ценности любви. Он хотел, чтобы Маргарита предавалась размышлениям над тем серьезным шагом, который им предстоит. А она хотела наслаждаться великолепной северной природой, купаться в фьорде, учить норвежский и общаться с аборигенами на их языке.

Так продолжалось две недели, со своим философом она виделась редко, когда все надоело, развернулась и уехала к подруге в Рим. Поняв, что той жизнью (он признался ей в нежелании иметь детей – не хочет приносить еще одно существо в мир страданий и несчастий), которой ей предлагает Людвиг, она жить не хочет.

Но расстроилась женитьба, дружеские отношения и приязнь продолжались до 1933 года. Маргарита влюбилась в знакомого Витгенштейна Сегрена и вышла за него замуж. Позже она вспоминала: «Мое отчаяние достигло своего зенита, когда Людвиг пришел по­видать меня в воскресенье утром, за час до свадьбы. «Ты садишь­ся в лодку, когда на море волнение, чувствуй всегда мою под­держку, и твоя лодка никогда не перевернется», – сказал он мне. До этого момента я не осознавала ни его поддержки, ни, возможно, его обмана. На протяжении многих лет я была как мягкая глина в его руках, над которой он работал, чтобы слепить лучшее существо. Он был как добрый самаритянин, дающий новую жизнь падшему».

Философ остался без Маргариты, не сумев вылепить из любимой женщины что хотел.

Бывает.

Не только с философами.

Философ и деньги

Отец сгорел от рака в январе 1913 года, и он совершенно неожиданно для себя оказался наследником огромного состояния, которым распорядился согласно своим воззрениям – кому, для чего прежде всего нужны деньги в этом несправедливо устроенном мире. Он написал письмо Людвигу фон Фикеру, издателю известного литературного журнала Der Brenner – предложил перевести на его счет 100 тыс. крон (по тем временам не просто большие деньги, а огромные), чтобы тот распределил их между нуждающимися литераторами. Сказать, что Фикер пришел в удивление, – ничего не сказать, он изумился, в Австрии всегда находились благотворители, жертвующие те или иные суммы на вспомоществование нуждающимся, но такие и столько…

При здравом размышлении он решил, что это розыгрыш, и поинтересовался у благодетеля, не шутка ли это предложение. В ответ философ перевел всю сумму до единого шиллинга. Фикер с радостью принял дар и, исходя из своего понимания «Wer ist wer?» в австрийской культуре и степени того или иного деятеля, нуждающегося в помощи, стал распределять деньги – выдающимся поэтам Райнеру Мария Рильке, Георгу Траклю и некоторым другим выделил по 20 тыс., оставшиеся распределил между еще девятью литераторами и художниками (среди которых был Оскар Кокошка). Характерный штрих: Витгенштейн в своей анонимной (!) – никто из получивших помощь не знал, от кого она исходит, – благотворительной помощи в вопросе, кому и сколько, полностью положился на Фикера, и тот его не подвел.

Когда философа спрашивали о мотивах его поступка, он объяснял свой жест семейной традицией – его отец Карл Витгенштейн финансировал строительство прославленного венского выставочного зала Сецессион. После Первой мировой войны он перевел все свои капиталы на имена родственников. Исходил из мысли, что все они достаточно богаты, чтобы его миллионы не смогли развратить их еще больше. Витгенштейн мог бы не беспокоиться о своем будущем, никем не служить и нигде не работать, проживать наследство, но обрек себя на бедность – служил гостиничным портье, работал садовником и даже одно время хотел уйти в монастырь.

Крушение иллюзий

Он давно интересовался Россией, внимательно читал Толстого и Достоевского, не скрывал своих симпатий (из песни слов не выкинешь) к коммунистическому режиму и его вождям, одобрял (несмотря на то, что все его философские сочинения называл бредом) Ленина – «он все же пытался что-то сделать»; хвалил Сталина – «дал людям работу». Рассматривая иллюстрированные журналы с фотографиями столицы первого социалистического государства, восхищался мавзолеем Щусева на Красной площади – «я не слишком хорошего мнения о современной архитектуре, но эта могила в центре Москвы довольно хорошо построена».

В 1934 году он решил перебраться на постоянное жительство в Советский Союз. Это огромное государство всегда привлекало к себе внимание западных интеллектуалов, из двух зол – Гитлер или Сталин – выбирали, как им казалось, меньшее, то есть Сталина. Однако ни Герберт Уэллс, ни Ромен Роллан, ни Лион Фейхтвангер и уж тем более Андре Жид не думали о переселении в «первую страну социализма». Людвигу Витгенштейну такая мысль пришла, и он начал претворять ее в действие. Для начала изучил русский язык. Настолько хорошо, что разговаривал с советским послом в Великобритании Иваном Майским на русском и даже заслужил его похвалу. Через год он отправился в «красную Москву».

Иллюзии разбились о реальность. Он хотел завербоваться в экспедицию на Север – ему отказали. Он захотел обрабатывать землю где-нибудь в глубине России или поработать простым рабочим на любом московском заводе – русские товарищи ему вежливо объяснили, что рабочих и колхозниц у них самих хоть отбавляй, и в таком качестве философ вряд ли принесет пользу Советскому Союзу. И через профессора математической логики Софью Яновскую передали предложение занять кафедру в Казанском университете или место преподавателя в МГУ. Он отказался.

Тогда те же самые русские товарищи терпеливо объяснили, что, если он не хочет преподавать в столь уважаемых учебных заведениях, будет лучше, если он уедет обратно в Тринити-колледж к английским товарищам. Витгенштейн внял совету и вернулся на британские острова.

«Мир есть совокупность фактов, а не вещей»

В 1950 году он стал отказываться от предложений читать лекции где бы то ни было. Отказы объяснял болезнью и умственной апатией. Он знал свой приговор – cancer, и считал все лечение врачей бессмысленным и ненужным, жить больше не хотел.

К смерти он был готов. Единственно, чего не хотел, – умереть в больнице. 29 апреля 1951 года он потерял сознание. И мир как совокупность фактов перестал существовать.

P.S. Так говорил Витгенштейн

В Кембридже одним из самых близких людей автора знаменитого «Трактата» был О’Кон Друри. На протяжении ряда лет он беседовал с профессором на самые разные темы, не вступая в философские дискуссии, разговоры записывал, и после его смерти опубликовал эти записи. Руководствовался только одной целью – хотел, чтобы «будущие поколения увидели Витгенштейна не только как важнейшее имя в истории философии, но и как личность – добрую, великолепную, порывистую, со всеми присущими ей эксцентрическими качествами».

Вот некоторые из высказываний Витгенштейна в изложении Друри:

О себе

Я не святой и не претендую на это, но я не должен был так терять себя.

О человеке

Человек обладает способностью строить язык, в котором можно выразить любой смысл, не имея представления о том, как и что означает каждое слово…

О Боге

То, что бытие Бога может быть доказано естественными причинами, является догматом Римско-католической церкви. И вот именно этот догмат делает для меня невозможным быть католиком. Если бы я думал о Боге как о другом существе, подобном мне самому, вне меня, только бесконечно более могущественном, тогда бы я своей непосредственной задачей считал вызвать его на поединок.