«Два капитана»: преодоление сиротства

Из всяких золушек, запечниц и неумоек могут получиться герои. Яков Калиниченко. Думы у печки. 1897. Рязанский государственный областной художественный музей им. И.П. Пожалостина

В прошлой порции этих заметок (см. статью «Два капитана»: игра двойников» в «НГ-EL» от 29.06.23) я рассказывал о жанровой природе знаменитого романа, о его парадоксальных героях и сложной игре имен.

Утопленник и роковое письмо

Обратимся еще раз к завязке романа. Утонувший почтальон, ловля раков, арест отца – все это развитие мотивов пушкинского «Утопленника»:

Прибежали в избу дети,

Второпях зовут отца...

Суд наедет, отвечай-ка;

С ним я ввек не разберусь...

И в распухнувшее тело

Раки черные впились...

И утопленник стучится

Под окном и у ворот.

Письмо связано со смертью отца Сани; позднее оно вызывает самоубийство Марьи Васильевны и крах Николая Антоновича. В этой связи исследователи указывают на письмо в бутылке, найденное в желудке акулы в «Детях капитана Гранта». Стоит вспомнить и смерть Кощея (в сундуке заяц, в зайце утка, в утке яйцо): такое же футлярное пространство как у Жюля Верна, но со смертельным содержимым.

Саня Григорьев сам превращается в «звуковое письмо», когда читает текст загробного послания капитана Татаринова его жене и дочери. Параллельный текст найдется в «Гиперболоиде инженера Гарина». Сыщик Шельга спасает тщедушного беспризорника от избиения. Приводит его на гребную станцию и обнаруживает на его спине надпись. «Чернильным карандашом ниже лопаток на худой спине у мальчишки было написано расплывшимися от пота полустертыми буквами: «...Петру Гар... Резуль... ы самые утешит... глубину оливина предполагаю на пяти киломе... ах, продолж... изыскания, необх... помощь... Голод... торопись экспедиц...»

Это живое письмо содержит даже упоминания голода и экспедиции (в данном случае геологической, посланной в Сибирь на поиски «оливинового пояса»). Напомним, что экспедиция капитана Татаринова погибает от голода и негодного снаряжения. В «Кондуите и Швамбрании» Льва Кассиля также изображается человек-письмо. Кухарку («золушку-сандрильону») наряжают в карнавальный костюм в виде огромного конверта и отправляют на благотворительный бал, чтобы разыграть земского начальника, пылкого ловеласа. На конверте пишется адрес: «Улица капитана Гаттераса, дом с террасой направо, полярная земская управа». Что возвращает нас к полярным экспедициям и полярным капитанам. Это ближайшие примеры, которые были известны Каверину несомненно (Толстой) или с высокой степенью вероятности (Кассиль).

Напомним и еще один пушкинский мотив: «С горя начал он чудесить/ И гонца велел повесить». Именно после передачи послания мертвого капитана Саня становится смертельным врагом Николая Антоновича. В устной передаче Сани имеется сбой сродни игре в глухой телефон: Монтигомо-Монготимо. Но именно эта ошибка парадоксальным образом заставляет Марью Васильевну увериться в подлинности послания. Монтигомо Ястребиный Коготь – насмешливое прозвище из чеховского рассказа, которым она называла мужа.

Немота и косноязычие героя

Это черта пророков и вождей. Косноязычием отмечены библейские пророки Моисей и Исайя, греческий оратор и вождь Демосфен, римский император Клавдий. К косноязычию близки и тяжеловесные речевые обороты Сталина (не говоря о его неистребимом акценте). И простонародные речи Хрущева (с особенностями южного говора). И дефекты дикции Брежнева и Ельцина. И красноречие Черномырдина, построенное на недомолвках, междометиях, опущенных звеньях.

Пушкинский пророк лишается языка, зато внемлет «неба содроганье/ И горних ангелов полет,/ И гад морских подводный ход,/ И дольней лозы прозябанье». Это очень похоже на краткое жизнеописание Сани Григорьева – летчика (среди прочего и сельхозавиации), борца с вредителями и толкователя непонятных текстов. В связи с немотой героя можно указать и на жюльверновского капитана Немо («капитан Никто»), в самом деле молчаливого и нелюдимого. И на тургеневского Герасима (связь с темой утопления: Саня начинает пытаться говорить после находки тела утонувшего почтальона и ареста отца).

Другие мифические мотивы

В «Двух капитанах» есть еще нервная коза, за которой ухаживают три нигилистки: замечательное извращение пасторального жанра. Неполное смыкание век соглядатая Ромашки: признак подземного жителя, обратная инверсия гоголевского Вия. Мотивы Ореста и Гамлета, Клитемнестры и Гертруды. Диккенсовский Урия Гип и чеховский Монтигомо Ястребиный Коготь. Предприимчивая Елена Робинзон (героиня повести Эдуарда Гранстрема) и оклеветанный Овод (герой романа Этель Лилиан Войнич). Старинные мореплаватели (Колумб, Лаперуз, Дюмон-Дюрвиль) и полярники былых времен (Нансен, Амундсен, Пири, Шеклтон). Великий летчик Ч., «человек, в котором жил орел». Люди-пароходы «Каманин», «Молоков» и «Леваневский».

Саня читает в газете собственный некролог: так ему вторично удается обмануть смерть. Управление северного аэропорта дружно штудирует сочинения Вольтера. Следователь НКВД красавица Веселаго с интересом выслушивает северные саги. Друг героя Валя Жуков пишет работу «Изменение крови у гадюк в зависимости от возраста». У учителя Лихо обнаруживаются ослиные уши: вариация тайны царя Мидаса. Профессор Татаринов на заседании Географического общества превращается в псоглавца. Все это нанизывается и навешивается на мифический каркас двойного странствия: блужданий Одиссея на пути к родному дому и путешествия Телемаха в поисках отца. И, как на новогодней елке, вскоре каркаса уже не видно.

Впрочем, к двум пунктам этого списка требуются некоторые разъяснения. Эдуард Гранстрем – петербургский писатель-компилятор, издатель приключенческих книг для детей. Саня называет «превосходной» его книгу «Столетие открытий в биографиях замечательных мореплавателей и завоевателей XV–XVI веков» (1893). Катя же зачитывается его «Еленой Робинзон» (1892). Это повесть об английской девушке, попавшей после кораблекрушения на необитаемый островок вместе со слепым отцом (отец вскоре умирает). Есть в повести и письмо из прошлого, написанное лейтенантом французского флота (это предшественник-робинзон, высаженный на тот же островок сто лет назад жестоким капитаном).

Еще одно замечание – о мотиве обманутой смерти. У греков обманывают смерть трикстер Сизиф и его сын Одиссей, наделенный чертами и воина, и плута. А вот у их сына и внука Телемаха плутовские качества ослаблены, примерно как у Сани Григорьева.

Триады и треугольники

Кроме двойников и удвоений, в романе важны троицы, трио и утроения. Любовные треугольники – «старший» (капитан Татаринов – Марья Васильевна – Николай Антоныч) и «младший» (Саня – Катя – Ромашов). Три квазиотцовских фигуры, о которых сказано выше. Три поклонника Марьи Васильевны: двоюродные братья Татариновы и учитель Кораблев. Три злодея: Николай Антоныч, Ромашов и Вышимирский. Три пары молодых влюбленных: Катя и Саня; Саша Григорьева и Петька Сковородников; Кирен и Валя Жуков. Три полярных капитана – прототипы Ивана Татаринова (Брусилов – Русанов – Седов, главы трех полярных экспедиций 1912 года).

Наконец, выделим три основных романных локуса. Во-первых, это глухая провинция. Прежде всего город Энск, откуда родом многие герои, где начинается и кончается действие романа. Мелькают также Ярославль, Новосибирск, Молотов-Пермь и др. Во-вторых, две столицы, Москва и Ленинград. В-третьих, северные окраины страны: Мурманск, Архангельск, Заполярье, Диксон, Нордвик, полувымышленное Полярное и др. С этими локусами связаны три возраста Сани и Кати: детство (Энск); юность и молодость (большей частью Москва и Ленинград); зрелость (Север).

Троичный код

Структурные утроения характерны для сказки или былины. Три брата («Было у отца три сына»). Три сестры («Одноглазка, Двуглазка и Трехглазка»). Три царства («медное, серебряное и золотое»). Три дороги в поле (с камнем-указателем на перекрестке). Три волшебных предмета (скатерть-самобранка, шапка-невидимка, сапоги-скороходы). Три попытки («В третий раз закинул он невод»). Три богатыря, три медведя, «три девицы под окном» и т.п. Марк Липовецкий замечает: в «Золотом ключике» удвоения и двойчатки делают почти незаметной «более характерную для сказочного жанра трехчастную структуру». Между тем Буратино трижды получает дары: азбуку от папы Карло, пять золотых от Карабаса и золотой ключик от черепахи Тортилы.

В «Двух капитанах» двоичный и троичный код борются и переплетаются еще более явно. Фольклористы, впрочем, утверждают, что закон утроения свойствен лишь европейской сказке: у китайцев преобладает двоичность, в Северной Америке – четверичность, у палеоазиатов – пятеричность. Но это не значит, что в повести следует подозревать китайские влияния. Двоичный и троичный код могут противостоять и как ложный (тривиальный) и истинный (экстраординарный): только младший брат – герой, только третья и самая опасная дорога ведет к цели, только третья попытка удается.

К жанру волшебной сказки роман Каверина в конечном счете и тяготеет. Ольга и Владимир Новиковы отмечали и структурную их близость. Из 31 сюжетной функции сказки по Проппу в «Двух капитанах» не находит прямого соответствия лишь одна (14-я: «В распоряжение героя попадает чудесное средство»). Сюжет «Двух капитанов» в этой связи может быть интерпретирован и как ряд этапов инициации – превращения юноши в мужчину.

Ироты и неумойки

Саня Григорьев – круглый сирота. Сирот в мифическом фонде огромное число: от Ромула и Рема до Тома Сойера и Гарри Поттера. Катерина Кларк пишет: «В большинстве своем герои 1930-х годов, литературные или реальные, росли без отца с самого рождения либо потеряли его в раннем детстве... Список «сирот» включает политических вождей (к примеру, Кирова), деятелей культуры – Горького и Марра, героев Гражданской войны (Щорс), Алексея Стаханова и великое множество литературных героев... От царя Эдипа до Дэвида Копперфилда в литературе существовала отчетливая тенденция к изображению сирот в качестве главных героев. Она связана с тем, что сироте особенно трудно обрести свою индивидуальность. И в большой сказке о советском обществе... человек был сиротой, покуда «великая семья» не помогала ему стать личностью».

По Елеазару Мелетинскому, мифический герой в сказке подвергается демифологизации. Она дополняется «нарочитым выдвижением в качестве героя социально обездоленного, гонимого и униженного». Таковы бедные сироты в фольклоре меланезийцев, эскимосов, палеоазиатов и др. «Аналогичны запечники, золушки, младшие братья и падчерицы из европейской сказки». Сказочный герой лишен магических сил, которыми обладает герой мифический. Он их должен приобрести «в результате инициации, шаманского искуса, покровительства духов».

Запечники и золушки – большой отряд героев. В русской сказке это Емеля, Иван Попялов, Иван Запечник. У поляков – князь Попел, у норвежцев – замарашка Аскеладден, у исландцев – углеед Кольбитр и пр. Они проводят жизнь на печи, вымазываются сажей либо подолгу катаются в пепле перед подвигами. Есть и женский вариант: Золушка и ее аналоги (Ашенпуттель у немцев, Аскепоттен у шведов, Сандрильона у французов, Попелюха у поляков). Связь этих героинь с печью как святыней рода несомненна. Владимир Пропп пишет: «В сказке неузнанный герой часто бывает грязен, вымазан в саже и пр. Это «неумойка». Он заключил союз с чертом, который запрещает ему мыться. За это черт дает ему несметное богатство, после чего герой женится». Мотив грязного жениха развит в немецкой сказке. Иногда этот мотив распространяется и на «грязную девицу», живущую в лесу и выпачканную сажей.

Саня Григорьев в немом детстве и в бытность беспризорником – настоящий неумойка. С домашним очагом он связан слабо, зато любит вздувать костры. Позднее Саня, оказавшись в доме Татариновых, проявляет неожиданный талант печника: раздобывает кирпичи и чинит дымящую печку в столовой. Катя с печью не связана, но устраивает химические взрывы (мотив «грязной девицы»). Неумывание подготовляет героя к браку: «Привели его. Он весь оброс мохом. Она остригла его и обрила своими руками... Ну вот теперь я могу выйти замуж за вашего сына» (Катя непричастна к физическому преображению Сани, но работает над его воспитанием). Неумывание также связано с пребыванием в стране смерти и шаманскими странствиями (Саня во время войны претерпевает временную смерть). Мотив неумойки тесно связан с мотивом незнайки. Герой сказки притворяется, что ничего не знает и не помнит. Саня отстает в развитии, не в силах раскрыть окружающим тайну гибели почтальона, позднее лишь случайно вспоминает подробности своего прошлого.

Наследство и приданое

Андрей Трофимов, исследовавший образ сироты в русском фольклоре, отмечает два важнейших мотива в сказках о сироте. Это мотив наследства (в мужском варианте) и мотив приданого (в женском). Вопрос с наследством Сани не так прост. Из родного дома он не уносит почти ничего. Вот список его имущества в детдоме: «Я молча снял с подушки наволочку и сунул в нее все, что у меня было: рубашку, запасные штаны, афишу… и черную трубочку, которую когда-то оставил мне доктор Иван Иваныч». Но кроме черного стетоскопа, у Сани есть еще груз воспоминаний. Письмо штурмана Климова из сумки почтальона он затвердил наизусть. «Должно быть, это письмо стало для меня чем-то вроде молитвы». В нужный момент Саня припоминает и письмо капитана Татаринова. Все это узловые моменты романной фабулы.

Мир других вещей Саня обретает в квартире Татариновых, которая становится для него чем-то вроде дома «неведомой науки». Эти вещи – портреты капитана, книги, морской компас, подаренный отцом Кате. «Мне было интересно у них. Эта квартира была для меня чем-то вроде пещеры Али-бабы с ее сокровищами, опасностями и загадками. Старушка была для меня сокровищем, Марья Васильевна – загадкой, а Николай Антоныч – опасностями и неприятностями». Так впервые возникает мотив приданого Кати. Позднее, забирая ее из дома отчима, Саня тайком присовокупляет к традиционным подушкам и одеялам чудесный компас, едва не забытый Катей.

Путеводный отцовский компас приводит Катю к браку с Саней. Затем Катя становится геологом и даже открывает месторождение золота – но это ложный след. Истинный клад – это могила капитана Татаринова и тайна его гибели. Клад этот Саня отыскивает самостоятельно, хотя наследство жены тут играет не последнюю роль. Роман Каверина преподносит нам двойной сиротский сюжет. Сирота Саня Григорьев женится здесь на сироте и падчерице Кате Татариновой. Это волшебная сказка в квадрате и апофеоз сиротской мелодрамы.

Небо и Земля

Одна из побочных тем романа – соперничество летчиков (парашютистов, стратонавтов) и геологов (горняков, метростроевцев). Обе группы – воздухоплаватели и разработчики недр – претендуют на роль главных героев страны. Горняки были главными героями среди людей будничных профессий. Стахановское движение названо по имени шахтера Алексея Стаханова. Среди стахановцев были и другие горняки: Никита Изотов, Илларий Кравчук, Билял Ихласов. Представительство других отраслей в стахановском пантеоне куда скромнее.

Соперничество летчиков и горняков теряет актуальность во втором томе «Двух капитанов»: идет война, споры о первенстве отодвигаются на дальний план. Вообще в романе так или иначе изображаются четыре войны: Первая мировая, российская Гражданская, испанская гражданская и Великая Отечественная. Но если у Гайдара, например, военный фон не менее важен, чем приключения героев, то у Каверина война – лишь средство создания сюжетных узлов. Скажем, испанская война помогает Сане оправиться от поражения (отмены экспедиции) и дает новый повод для самоутверждения. А Великая Отечественная тормозит развитие фабулы, зато в итоге приводит героя к заветной цели.

Тема соперничества снова всплывает в конце романа, в главе «Разгадка»: «Мы нашли экспедицию, то есть то, что от нее осталось, в районе, над которым десятки раз летали наши самолеты, везя почту и людей на Диксон, машины и товары на Нордвик, перебрасывая геологические партии для розысков угля, нефти, руды. Если бы капитан Татаринов теперь добрался до устья Енисея, он встретил бы десятки огромных морских судов... Еще триста-четыреста километров вверх по Енисею, и он увидел бы Заполярную железную дорогу, соединяющую Дудинку с Норильском. Он увидел бы новые города, возникшие вокруг нефтяных промыслов, вокруг шахт и лесозаводов».

Геологи и горняки в «Двух капитанах» упоминаются нередко, но не становятся объектом фронтального изображения. Однако не следует забывать, что вся северная экспансия Страны Советов затевалась в целях разработки ископаемых ресурсов. Эти полярные богатства в 1930-х осваивают два ведомства: романтический ледовый Главсевморпуть и мрачный подземный Дальстрой – светлое и темное начала. Конечно, при ближайшем рассмотрении картина не столь однозначна. Главсевморпуть также использовал труд заключенных, например на острове Вайгач для добычи цинково-свинцовых руд. Среди героев-полярников был и чекист Папанин. А в истории Дальстроя найдутся примеры подлинного героизма и неподдельного энтузиазма. Но мифы Главсевморпути и Дальстроя различаются кардинально. В перипетии борьбы и взаимодействия этих начал Каверин не мог глубоко вдаваться. Но профессии летчика и геолога все-таки картинно противопоставил. И тут же подменил мифической диалектикой мужского и женского, неба и земли, светлых советских буден и кромешной полярной ночи.

Но разумеется, в романе звучат и другие темы, очевидные или подводные. Это метафизика экспансии и географический экстаз. Это дань старым капитанам и восстановление дооктябрьской имперской традиции. Это романтика дальних странствий: бремя белого человека среди белого безмолвия. Это полярная разведка и оборона арктических рубежей отечества. Наконец, это тема советской страны как Снежной королевы или Хозяйки Севера. С физиономией бесстрастной, холодной и правильной – как у Греты Гарбо.