И теплота любимых рук

Красивая женщина и тонкий лирик Вероника Тушнова.  Фото РИА Новости

Над белизной Москвы

полночной,

Ее широт случайный гость,

Порой весенней, неурочной,

Сиянье Севера зажглось.

Но так бледно и непохоже

На то, что стрелами звенит,

Что только несколько

прохожих

Вгляделись пристальней

в зенит.

Да угадал в лучах неярких

Былого выцветшую тень

Давно живущий в зоопарке

Печальный северный олень.

Всю Великую Отечественную Вероника Тушнова была военным врачом, видела все – кровь, страдания, смерть, и хотя в ее стихах всегда есть свет, тепло (в чем одна из причин обаяния ее поэзии), но все равно порой в них слишком явственно проступал суровый быт военного лазарета. А таким стихам, конечно, трудно было пройти сквозь военную цензуру. Вот два стихотворения, забракованные в «Знамени». Первое – «Песня»:

В низком доме с каменным

сводами

Третий год военный лазарет.

Персонал, замотанный

до одури,

В семь часов уходит на обед.

И при свете бледного огарка

Жизнь вступает в мирные

права –

В коридоре Дуся-санитарка

Разжигает мерзлые дрова.

(...)

Жгучий ветер ходит

по-над степью

Плещут травы в человечий

рост,

И вступает в дом великолепье

Южных гроз и падающих звезд.

И, как остров в море золотом,

Двухоконный, белоснежный

дом...

В стекла ударяются шмели,

Над вишневой пеною кружат...

С отдаленного конца земли

В копоти и пепле и пыли

Пробирается домой солдат.

Память, память! Ну, куда ты

гонишь?

Где он, дом твой? Как туда

дойти?

Видишь, на последнем перегоне

Бомбой искорежены пути!

В теле стонет рваное железо,

Позади зола да лебеда...

Няньки так и говорят, –

болезный!

Сестры письма пишут

в никуда.

Только отсвет на халате

рыжем,

Дверцы огнедышащая жесть...

«Видишь, память?» –«Ничего

не вижу».

«Нету дома!» – «Ты же

слышишь – есть!»

(...)

Не кляни спеленутые руки –

Им еще трудиться без конца...

Няньки, сердобольные старухи,

Не жалейте этого бойца!

Не погибнуть, не пропасть

нигде с ней –

Слышишь песню – то, к тебе

спеша,

В дом влетела, притворившись

песней,

Родины бессмертная душа.

И второе стихотворение, «Одиночество»:

Грех жаловаться – климат был

не жарок.

Фанеру дождь долбил, как

в барабан.

Наш фикус – шефский

праздничный подарок,

Хирел, роняя листья на диван.

... Да, эту рухлядь мы диваном

звали...

Из-под клеенки, потерявшей

блеск,

Костлявые пружины выпирали

И конский волос непрестанно

лез.

(...)

Здесь можно было побывать

в Москве

И по Никольской пробежать

на площадь,

К Москве-реке.

Здесь все казалось проще,

Здесь даже места не было

тоске.

Здесь кто-нибудь припоминал

стихи,

Перевирая Пушкина и Блока,

И становилось все не так

уж плохо,

А в городе кричали петухи

И накликали утро. (Половина

Осенней ночи минула.) Во двор

Сойдешь – тебя охватит

запах винный

Истлевших листьев...

Смутный разговор

Деревьев непонятен

и тревожен...

Печаль такая за сердце берет

Как будто утро больше

не придет.

Нет, нет, мы в одиночестве

не можем

В такое время...

Бесприютный час –

Палатная под байковым

халатом

На стуле дремлет... На бок

голова

И лампочки дежурной синева

На личике скуластом

и помятом...

И я невольно радуюсь, когда

Меня зовут: «Сестра, поди

сюда!»

... Пою водой, даю халат

одеться,

И пожилой, угрюмый командир

Рассказывает мне про

Армавир,

Про абрикосы, про войну,

про детство,

Вполголоса, боясь, что я уйду,

Почти седой и, как мальчишка,

робкий...

... Потом синеют щели

маскировки,

Вороны просыпаются

в саду...

Встают бойцы, приходит

истопник,

Мы вместе ждем последние

известья...

Вот первый шорох в рупоре

возник...

Мы слушаем...

Сейчас нельзя не вместе!

Этот клеенчатый диван, похоже, остался у нее каким-то неизгладимым воспоминанием. О нем есть и в поэме «Дорога на Клухор»:

...Морозный запах хлороформа,

Постукиванье костылей,

Жизнь по военным жестким

нормам

Во всей обычности своей.

Кушетка с черной продранной

клеенкой,

Истории болезней, телефон....

Лейтмотив всей ее военной лирики – тоска по мирной жизни:

Город весь от лунного ливня

промок,

Даже камни светиться

начали...

Даже окна три года слепых

домов

Показались мне снова зрячими.

Как сегодня тревожно... уйти

невмочь.

Так еще не ждала ни разу я...

Ведь придет же когда-нибудь

эта ночь,

Безмятежная, ясноглазая.

Теплый ветер срывает пух

с тополей,

Переулками сонно кружится...

Под унылый свист ночных

патрулей

Пересохли лунные лужицы.

Во время войны Вероника Тушнова написала несколько крымских стихотворений, навеянных, очевидно, воспоминаниями о счастливых довоенных днях. Стихи посчитали несозвучными времени и забраковали. Вот какие отзывы о них дали рецензенты «Знамени»:

«Вероника Тушнова. Стихи

о Крыме.

По-моему, стихи слабы,

невыразительны. Я против.

17/IX-45 Ан. Тарасенков».

«Лучшее из четырех стихотворений – стихотворение о солдатской могиле. Оно единственное, которое можно было бы напечатать. Считаю, что можно отложить. Если автор даст еще несколько стихотворений на уровне этого лучшего своего, впоследствии можно будет печатать.

25/IX-45 К. Симонов».

Стихи «о солдатской могиле», вероятно, «Нетленная слава», но и оно тогда не появилось в журнале, как и эти два, дышащие безмятежным счастьем стихотворения. «У залива»:

Безмятежной и счастливой

Хорошо мне – я одна,

По утрам вода залива

Зелена и холодна.

Под ленивый влажный шорох

Выплывая на откос,

Я сушу соленый ворох

Перепутанных волос.

А когда назад бреду я,

Так отрадно, – горячо,

Солнце южное целует

Загорелое плечо.

Долог путь по пыльным

тропам...

Я любуюсь, как вдали

Белоснежный Севастополь

Покидают корабли.

Надо мною можжевельник

Вьется кольцами змеи,

Ветер – ласковый бездельник,

Треплет волосы мои,

Прохожу в блаженной лени

Мимо белых сонных дач,

И плитняк крутых ступеней

Под ногой моей горяч.

И второе, «Свидание»:

Когда темнеет вечер синий

И мчится вниз во весь опор,

Ломая ветви колких пиний,

Благоуханный ветер с гор,

Когда под шалью стынут

плечи

И в светлом зареве восток,

Я выхожу тебе навстречу

На перекресток двух дорог.

И все тогда отрадой полно,

И моря светлый полукруг,

И набегающие волны,

И теплота любимых рук.

Вероника Тушнова была потрясена преступлением нацистов, сбросивших в пропасть больных костным туберкулезом детей, которых не успели эвакуировать из санатория в Теберде. Об этом ее поэма «Дорога на Клухор», полная горечи, негодования и даже чувства своей вины за то, что такое могло произойти. Вариант 1947 года, отвергнутый «Новым миром», радикально отличается от того, что в 1952-м появился в «Знамени». Но вот какой великолепный лирический пассаж (описание турбазы) был в этой первой редакции поэмы:

Среди тревог, когда в потоке

мутном

Обломки дней, крутясь идут

на дно,

Мне стоит только вспомнить

это утро,

И свет на все распространит

оно.

Озноб листвы.

Кристальный горный холод...

Картавый спор летящих

в мыле рек...

Как воздух синь,

Как непорочно молод

Морщины гребней озаривший

снег.

Но облаков невиданные перья

И праздник света, там,

на крутизне,

Я приняла без тени недоверья,

Как человек, летающий во сне.

Потом с вершин скатился

первый слиток

На мокрую поющую листву...

В горах варился солнечный

напиток,

И приходилось верить

колдовству.

И надо было выбежать скорее,

На босу ногу тапочки надев,

В нехитрый сад, где спали,

спину грея,

Два рыжих пса, забравшись

в львиный зев...

И, обогнув безмолвствующий

теннис,

За низкую ограду, в два

прыжка,

В росистый сумрак, где, гремя

и пенясь,

Ликует бесноватая река.....

Уже в переработанном виде перед публикацией в «Знамени» поэма еще раз подверглась сильной правке, в частности были выброшены как «плохие» и эти строки:

Нельзя, чтобы по нашей

жизни,

Пока не смыла их гроза,

Бесстыдно ползали, как слизни

Чужие скользкие глаза!

Психологически очень понятно, почему это могла написать такая красивая женщина, как Вероника Тушнова...