Нельзя бросать весла

Для него задачи эстетики и этики были неотторжимы друг от друга. Фото РИА Новости

Владимир Яковлевич Лакшин (1933–1993) был литературным критиком (его называли «властителем дум», «вторым Белинским», «вторым Добролюбовым»), литературоведом, исследователем творчества Льва Толстого, Чехова, Достоевского, Пушкина, Островского, Блока, Михаила Булгакова, Твардовского. Мемуарист, писатель, академик РАО, он был создателем и телевизионной библиотеки фильмов о русских классиках. Он был и их автором, и ведущим в кадре – их смотрели, как говорится, и стар и млад. До сих пор на кладбище проходящие мимо незнакомые люди здороваются и качают головой: «Мы его передачи всегда смотрели всей семьей… Как жаль, что нет ни его, ни передач». Действительно, в прошедшие после его смерти 30 лет в нашем общественно-культурно-политическом и научном обществе, по существу, вытравлялась память о Лакшине еще и как о крупном журнальном деятеле и редакторе, сподвижнике Александра Твардовского, возглавлявшего журнал «Новый мир» (1950–1954, 1958–1970). С «кораблей современности» 1990-х годов сбросили слишком многое.

Будущий «архитектор перестройки» Яковлев, прежде деятель ЦК партии (отдел агитации и пропаганды), руководил разгромом и подписал распоряжение об изгнании из «Нового мира» в 1970 году главного «злодея» – заместителя Твардовского Лакшина и еще трех членов редколлегии (Виноградова, Кондратовича, Саца). Главной задачей было убрать и самого Твардовского. Кто провел искусную интригу по передаче неопубликованной поэмы Твардовского «По праву памяти» за границу без ведома автора (при запрете ее печатать у нас), до сих пор остается неизвестным. Протестуя, он ушел сам вслед за уволенными, вскоре заболел и умер (1971). В 1990-е практически закончилась бурная прежде жизнь толстых литературно-общественных журналов – об этом предупреждал Лакшин, делая доклад в Париже как эксперт ЮНЕСКО, за месяц до смерти. («Феномен «толстого» журнала в России как явление национальной культуры». Опубликован посмертно). Кант говорил, что история – это Страшный суд. Статья Лакшина «Россия и русские на своих похоронах» с вынесенными в заголовок словами «Конец. Тупик. Катастрофа» (см. «НГ» от 17.03.93) подвела некоторый итог его публицистической деятельности 1980–1990-х годов. Статья открыла новый мистический поворот в развивающихся событиях. Первый уже совершился: 15 марта 1917 года император Николай II отрекся от русского престола и 15-го же марта 1990-го первым президентом СССР был избран Михаил Горбачев. Последствия были те же.

17 марта 1991 года прошел в СССР референдум о сохранении страны, с которым не посчитались. А еще прежде, несколько веков назад, 17 марта 1238 года на реке Сить (под Ярославлем) состоялась битва русских князей с вторгшейся ордой Батыя. Русское войско потерпело поражение. Статья Лакшина, опубликованная 17 марта, была, по существу, его личным сражением на Сити. Он писал: «Огромный народ, искони говорящий на русском языке, имеющий свою историю и культуру, свой «этнос», сильно влиявший на всю культуру мира, куда он исчез?.. Почему в газетах для обозначения русского населения в странах Балтии или на Украине упрямо фигурирует шершавый термин «русскоязычные»?.. …Читая одну за другой статьи о «конце», «тупике», «кризисе» русского сознания и русской культуры… Такая вот «расчлененка» в отношении русского характера, наследия великих классиков… Эта безжалостная критика всего «русского»… русского характера, русской культуры, русской литературы». Начался всеобщий поход против Лакшина «либеральной жандармерии» (слова Блока). В.Я. внезапно скончался спустя четыре месяца после выхода статьи. Публицистические статьи 1980–1990-х в посмертном сборнике сейчас читаются как современные («Берега культуры», «Утрата достоинства», «Делай, что должно, и пусть будет, что будет», «Мы оскудели не деньгами, а разумом», «Самоубийство совершает общество, загоняя в тупик культуру» и др.).

В ноябре 1991 года В.Я. отметил в газете «Известия» день рождения французского писателя Альбера Камю, автора знаменитого романа «Чума» (1947). Одна-две околевшие крысы на лестнице дома, и вдруг на ваш родной город обрушивается лавина отвратительных хищных морд, несущих смерть. Эпидемия чумы. Люди ведут себя по-разному: «попытка уклониться от общей судьбы, уехать, остаться в стороне», «гордиться собой», «где тепло, там и родина»; или «надо сопротивляться злу, пусть это не героизм, а обыкновенная честность», как скажет герой романа «Чума». Камю воевал с фашизмом, был участником Сопротивления, ненавидел «коллаборантов», сотрудничавших с Гитлером, а теперь требующих «признания невиновности», «двуногих интеллектуалов». В своей Нобелевской речи (1957) он говорил, что мы все «прикованы к галере, она пропахла селедкой, на ней слишком много надсмотрщиков и, возможно, мы гребем не в ту сторону, но все же нельзя бросать весла». Через два года Камю погиб в странной автокатастрофе в возрасте 47 лет. В.Я. восхищается стоицизмом писателя, который был лично близок ему самому («стоическое мужество»), и приводит его утешение, как «за одну только холодную и ясную февральскую ночь в Долине Консулов зацветет миндаль», «главное – не отчаиваться».

Чехов чувствовал наступавшую угрозу и стыдил интеллигенцию, которая «развратничает», «лжет ради куска хлеба», «пишет от скуки неважные повести, ненужные проекты». И они «служат злу, то есть разрушают», «третируют… совесть, свободу, любовь, честь, нравственность. Где вырождение и апатия, там половое извращение, брюзжащая молодость, там несправедливость» (1889). И еще жестче: «Под флагом науки, искусства и угнетаемого свободомыслия у нас на Руси будут царить такие же жабы и крокодилы, каких не знавала даже Испания во времена инквизиции… Узкость, большие претензии и полное отсутствие общественной и литературной совести сделают свое дело».

В.Я. в своей последней новомировской статье героя пьесы Островского «На всякого мудреца довольно простоты» Глумова назвал человеком «проданного ума»: «внутри у него – чистый нуль, ледяная утроба», после «распродажи ума, духовного предательства». В «Новый мир» Лакшин был приглашен Твардовским в 29 лет в 1962 году членом редколлегии по критике. К тому времени он уже защитил кандидатскую диссертацию о драматургии Льва Толстого и Чехова. Оппонентом на его защите был секретарь Толстого Гусев, в доме часто бывал доверенный друг Михаила Булгакова Михальский, прототип персонажа «Театрального романа», один из тайных хранителей рукописи «Мастер и Маргарита». В.Я. с юности был знаком с Книппер-Чеховой. Автор многих статей, он заведовал отделом критики «Литературной газеты», преподавал в университете. Словом, русская культура была ему близка, он был в «двух рукопожатиях» от Льва Толстого – выражение пошло после его защиты, когда секретарь Толстого пожимал ему руку. «Новый мир» не был антисоветским журналом, не собирался свергать советскую власть, не поклонялся капитализму, не ждал его прихода, чтобы узаконить тайные богатства для детей и внуков. Он хотел исправить недостатки общества, чтобы в нем главенствовала «благородная идея справедливости», «социализма с человеческим нутром, а не лицом только». «Я исходил не из догм «казенного социализма», а из защиты живой реальности, здравого смысла и общечеловеческих нравственных идеалов», – писал В.Я. «Для нас слово «социализм» не было пустым звуком. Но жажда истины была больше. Мы не раз вспоминали пророчество о Христе и антихристе, которые вновь явятся в мир одновременно, и вся трудность в различении одного и другого окажется в том, что они разительно будут схожи ликом. Говоря о социализме, мы разумели в нем некий идеал, нераздельный с понятиями о свободе, демократии, нравственности» («Четверть века спустя», 1989). Партийная критика третировала это как «абстрактный гуманизм и эстетство», антимарксизм.

Петер Вайль и Александр Генис отмечали в своей книге об СССР: «От Хрущева до Лакшина», «профессионализм – открытие 60-х», «лидер тогдашней критики Лакшин признавался в этом открытии» («Мир советского человека. 60-е годы». М., 2001). В Лакшине видели «символ времени, моралиста передовых взглядов», «второго Белинского», «добывал кислород» (Золотоносов. «Второй Белинский», 2006). В «Новом мире» верили в христианскую цивилизацию, а Александр Трифонович Твардовский был настоящим «человеком подвига», «подвижником, олицетворяющим высшую нравственную силу» (Чехов). Он прошел всю войну фронтовым, а не заезжим корреспондентом, с его «Василием Теркиным» наши бойцы дошли до Берлина. В 1946 году, когда никто еще не упоминал битву под Ржевом, Твардовский написал гениальное стихотворение «Я убит подо Ржевом». Теперь на памятнике выбиты строки из этого стихотворения. Автор не указан, видимо, в убеждении, что их знают все. Да, это стихотворение должен выучить наизусть каждый школьник в России. Поверх ЦК партии, цензуры, официального Союза писателей Твардовский противостоял им – и руководил литературой. Журнал был гигантским духовным центром общественно-политической, культурной, идейной, научной, интеллектуально-просветительской жизни страны, «литературной и общественной совестью».

Теперь духовность связывают только с церковью, но слово «духовное» было определяющим у Лакшина. А еще «скрепы» – «духовные и моральные скрепы», «скрепы национального самосознания», «просвещенный патриотизм». С помощью правды, памяти, просвещения и культуры «Новый мир» стремился преобразовать жизнь в стране. Потом В.Я. напишет: «Если бы Сталину в свое время пришла в голову простая мысль: запретить преподавание в школе русской литературы, и дети бы у нас «не проходили» – …Толстого, Пушкина, Чехова, – выросли бы поколения, совершенно не защищенные перед злом мира, тоталитарного мышления… Благодаря литературе сохранялась нравственная идея, норма, понятие о здоровой душе» (1992). Любопытно, что именно эти писатели стали объектом нападения, атак «новой» педагогики как устаревшие, «непонятные» молодому поколению даже по языку и тем самым «ненужные». «Новый мир» вызывал ненависть и у официозных патриотов, и у либералов. Однако еще историк Грановский в ХIХ веке говорил, что в России есть только две партии – партия благородных и партия подлецов. Главной целью журнала были правда и память как источники познания жизни и возможность ее изменения. Причем правда, по словам Лакшина, была «не застывшей формулой общеизвестного, а постоянно движущимся процессом познания изменчивой, противоречивой, бесконечно разнообразной действительности» («Пути журнальные», 1990).

Журнал был настоящим правдоискателем, в нем совершался постоянный «круговорот идей, не менее важный, чем круговорот капиталов» (выражение критика Надеждина), был «кипящим бульоном современности» (давнее словцо Петра Вяземского), «погоней за быстро несущейся умственной жизнью века» (Белинский). «Новый мир» читали всюду – от кабинетов ЦК партии до шахт, заводов, колхозов, школ, городов, деревень, откуда немедленно шли тысячи откликов и писем. Число подписчиков было огромно и возрастало с каждым годом, вело к «культурофикации» всей страны. Культуру и литературу в ней Лакшин считал государствообразующей силой, позднее он выведет закон сообщающихся сосудов в обществе, «где все взаимосвязано – духовность, экономика, образование, политика… Потому что культура труда, культура производства и культура в высшем ее цветении – в таком, как искусство, интеллект, – все это имеет одни корни» («Не ускакали бы кони…», 1991). «На виду кризис – экономический или политический, но глубь беды, по-видимому, в кризисе духовном… «Расправить душу» – как называл это Чаадаев». («Утрата достоинства», 1991). Ликвидация «Нового мира» Твардовского была проведена мастерски. Через 20 лет не стало ни СССР, ни журнала Твардовского, ни его самого. После изгнания из «Нового мира», которому В.Я. отдал восемь лет жизни, с запретом печатать статьи по современной и русской классической литературе, «прогрессивные» журналы вернули ему статьи о Достоевском и Александре Островском. Лакшина определили консультантом в журнал «Иностранная литература» (1970–1986), поместив в комнатке без окна (было маленькое зарешеченное под потолком), и В.Я. шутил, что «до двери два шага и можно выйти – в этом разница с камерой».

Помимо Толстого и Чехова В.Я. всю свою жизнь занимался творчеством Александра Николаевича Островского: проблемы научной биографии и сравнительно-исторического анализа. В Островском он видел родники и тайны глубинного русского духа, считал, что он проник в них. Драматург привлекал его и как редкий тип исследователя русской жизни. У него не было ни «рецепта спасения», ни планов переделки общества, и он не давал себя обмануть. За всеми доктринами, теориями, идеями, призывами, писатель угадывал истоки жизни человека, ее корневую крепость, не обольщаясь актуальностью общественных и заманчивостью философских построений. С одной стороны – «поиски подлинно светлой народности», с другой – проблема Зла, выявление «волчьей и лисьей природы дурных людей». «Суть его искусства? Живые лица, характеры – социальные и национальные, общечеловеческие страсти в них». В.Я. отмечает проницательность Островского, его «художественное ясновиденье», умение понимать людей во «всей полноте»: «Обыкновенные умы» часто становятся жертвами творческих усилий умов корысти и обмана». В.Я. близко его утверждение: «Когда упраздняется человечность – упраздняется то, что сообщает жизни ее цену и смысл». Не зря «пьесы жизни» Островского оказали такое сильное влияние даже на Достоевского, например, на его роман «Идиот»: образ Рогожина он взял целиком из пьесы «Грех да беда на кого не живет». Образ князя Мышкина тесно связан с главным героем пьесы «Пучина» Кисельниковым. Он всех любил, ни в ком не видел дурного, был всеми обманут, все потерял – и сошел с ума. Так Островский простился с идеей считать благостью патриархальность и смирение русского народа. Достоевский в знаменитой Пушкинской речи призывал: «Смирись, гордый человек!» Островский тогда же на открытии памятника Пушкину сказал: «С Пушкиным умнеет все, что может поумнеть!» Достоевский считал Островского, Гоголя и Потемкина гордыми, а Пушкина кротким. В.Я. стал фактически единственным главным редактором полного собрания сочинений Островского в 12 томах. Писал статьи – предисловия к томам, был редактором отдельных томов и собрания в целом. Написал знаменитую книгу «Александр Николаевич Островский» (1976, 1982) – одновременно научную и художественную; создал двухсерийный телевизионный фильм о нем. С 1958 по 1993 год В.Я. писал постоянно об Островском, после его смерти на рабочем столе осталась неоконченной статья «Загадка Островского». Последней статьей в печати стала работа «Словарь, или Загадка Островского. О книге, которая не вышла». («170 лет со дня рождения великого драматурга», «НГ» от 14.04.1993).

30 лет В.Я. собирал интервью и беседы Льва Толстого в газетах и журналах, многие были правлены самим писателем в гранках, то есть представляли собой авторизованные тексты. («Интервью и беседы с Львом Толстым». М., 1985). Как и повесть о детстве «Закон палаты» (1987) – автобиографическая и одновременно философская, – и книга, и повесть остались неоцененными. Началась перестройка. Когда Горбачев предложил писателю Григорию Бакланову возглавить журнал «Знамя», тот выдвинул главным условием, что его первым заместителем станет Лакшин (1987–1989). Тогда и была опубликована им поэма Твардовского «По праву памяти», «Собачье сердце» Булгакова и др. В 1991 году Лакшин был избран главным редактором журнала «Иностранная литература» (1991–1993). Когда Будапештский университет в 1984 году обратился к трем самым известным филологам СССР – Дмитрию Лихачеву, Владимиру Лакшину и Юрию Лотману с просьбой составить курс преподавания русской литературы и культуры, В.Я. дал определения, которые до сих пор не стали достоянием широкой аудитории, а между тем и сейчас актуальны. Вот они. «Культура в узком смысле – это навыки человека в его бытовом и духовном общении, вошедшие в кровь и плоть личности. Культура в более широком (историческом) смысле – это преемственная духовная деятельность народа. Она никак не может быть сведена к «сумме ненаследственной информации» (Ю.М. Лотман), к памяти как резервуару и хранителю знания. Духовное содержание культуры раскрывается как содержание всей сознательно-творческой жизни нации (подъем и регресс, упадок и возрождение) и ее вклада в мировой обмен духовными ценностями.

В истории русской культуры нас должна, на мой взгляд, занимать не только сумма фактов, относящихся к идеологии и искусству, но и попытка выявить стержневые национальные идеи, связанные с воплощением народного идеала: идеи единства перед внешним врагом в древнерусской литературе, идея России как европейского государства в петровскую эпоху, идея социальной справедливости и долга перед народом в русской культуре XIX века и т.п. Можно спорить о том, как точнее и полнее сформулировать эти идеи, но без их выявления курс истории русской культуры был бы эклектичен.

Если совесть – эмоциональная память личности, то культура не просто память, но эмоциональная память народа, выражение его нравственности, духовного богатства, а не «суммы информации».

Вследствие этого и различные эпохи русской культуры не равноправны в своем интересе для нас – тут должна чувствоваться некая иерархия духовных ценностей. Так, русская литература XIX века – это не просто культурное явление в ряду других, а нечто исключительное по своей силе и влиянию, ставшее завоеванием не только русской, но и мировой культуры за обозримый отрезок истории человечества. Такой культурный феномен можно сравнить лишь с расцветом живописи в Италии в эпоху Возрождения или с расцветом немецкой классической философии XVIII – начала XIX века. Лев Толстой и Достоевский не в меньшей степени, чем Кант и Гегель, хоть и не в области «чистой» философии, а в области словесного искусства, создали свои модели миропонимания».

Выступая на Лакшинских чтениях в 2000 году, историк академик Сигурд Шмидт назвал В.Я. «наследником российских просветителей», «не только революционных демократов, но и Карамзина и Пушкина до Белинского и Герцена, и Чехова на рубеже XIX–XX столетий. Для Лакшина, как и для них, задачи эстетики и этики неотторжимы друг от друга». Он верил в то, что «просвещение – основа нравственности». Эту мысль формулировали и Карамзин, и Пушкин. По его словам, Лакшин «сумел остаться воплощением русской интеллигенции и, что гораздо труднее, совмещенности этого понятия с понятием «интеллигентность». В оксфордском и французском словарях «Лярусс» написано, что «это латински звучащее слово из России, и означает свободно мыслящую часть общества». Но эти словари не могут объяснить разницу между этими понятиями». По мнению Шмидта, слово «интеллигенция» написал впервые Жуковский в своем дневнике в 1836 году. «Интеллигенция – образованность, интеллигентность – манера поведения, свойство мысли. Немногим это дано в совмещении». «Имя Лакшина будет достойно представлять наше время в будущем». «Люди живут в нашей памяти. Но они, те, которые заслужили, они остаются в жизни» (Шмидт). Драматург Виктор Розов в своей рецензии на книгу «Берега культуры» написал: «Идет большая и серьезная битва с людьми, которые ни при каких обстоятельствах не становятся подлецами, а остаются порядочными людьми. Это доступно каждому, не только таланту. Владимир Яковлевич – образец этого талантливого и порядочного человека». После статьи о «Мастере и Маргарите» Корней Чуковский благодарил В.Я.: «Вы одного духовного роста с Булгаковым. Подобно ему, вы совмещаете в себе три ипостаси: философа, поэта, ученого… Статья ваша покорила меня не только своей смелой гражданственностью. Я был очарован ее блистательной формой, знаменующей, что русская критическая мысль окончательно сбросила с себя оковы догматики (формализма, социологизма и проч.)». «Лакшин при жизни – и тем более сейчас – сделался, как принято иначе выражаться, знаковой фигурой, а если проще, легендой» (Игорь Золотусский). «Это был не только крупный художник, но и очень крупный философ. Это человек, который исподволь поворачивал время» (Сергей Есин). «В час национальной беды и позора последние русские интеллигенты (к каковым, без сомнения, принадлежит Владимир Лакшин) отказались пить заздравную чашу на пиру победителей» (Игорь Волгин).