«Два капитана»: игра двойников

Роман Каверина выдержал сотни переизданий и несколько экранизаций. Кадр из фильма «Два капитана». 1977

Роман Вениамина Каверина «Два капитана» с 1938 года печатался в детском журнале «Костер». В 1940-м появилось книжное издание первого тома. Второй том был закончен в 1944-м, первое полное издание вышло в 1945-м. Роман удостоился Сталинской премии, выдержал около сотни переизданий, был переведен на множество языков. Памятник двум капитанам, Ивану Татаринову и Сане Григорьеву, стоит в Пскове. Там же существует Музей романа «Два капитана». Роман экранизировался в Советском Союзе дважды – в виде кинофильма и телесериала. Но, кроме фильма Владимира Венгерова (1955) и шестисерийной телеверсии Евгения Карелова (1976), была еще абсурдистская пародия «2 капитана 2» Сергея Дебижева с Борисом Гребенщиковым и Сергеем Курехиным (1992). А также печально известный мюзикл «Норд-Ост» (2001, видеоверсия 2011). Последние два произведения к книге Каверина имели мало отношения, но популярности ее способствовали косвенно.

Гибридный жанр, амбивалентные герои

«Два капитана» имеют гибридную жанровую природу. Во-первых, это роман воспитания: герой проходит путь от немого сироты и беспризорника до летчика, офицера и исследователя. Во-вторых, это роман о полярных странствиях, морских и воздушных, с географическими фанфаронадами и пафосом поглощения пространств. В-третьих, это роман тайн. Главный герой предается криптографии: читает размытые письма и неразборчивые дневники. Главная тайна – судьба пропавшей северной экспедиции. Но свои секреты есть у всех героев, даже эпизодических и третьестепенных. В-четвертых, это авантюрный роман с интригами и злодействами, с подлецами и вредителями, с убийством, самоубийством и покушением на убийство.

Мария Майофис обнаруживает в «Двух капитанах» признаки и других жанров, таких как «роман с ключом», военная мелодрама и документальное расследование.

Действительно, важное место занимают в романе и любовные страсти: это главные пружины действия. Старорежимный любовный треугольник становится причиной гибели славного мореплавателя. Счастливый роман детдомовского сироты с профессорскою дочкой омрачен самоубийством ее матери и обвинениями в клевете. При этом у благородного сироты тоже есть соперник. Это трус и подлец Ромашов, способный, однако, на беззаветную любовь, бескорыстное служение и смертельную ревность. Вплоть до покушения на убийство Сани путем оставления в опасности. Впрочем, это только схема; на деле все обстоит гораздо сложнее.

Саня Григорьев воспитывается в хорошей московской школе-коммуне с пансионом, загородной дачей и театральным кружком (такие школы были, например известная МОПШК). После выпуска Саня получает выходное пособие как детдомовец. Парадокс в том, что заведует этой хорошей школой негодяй Николай Антонович.

А Катя Татаринова на самом деле не профессорская, а капитанская дочка. Но глава ее семьи после смерти отца – тот же Николай Антонович, ее двоюродный дядя, профессор-педолог.

С одной стороны, Катя хорошо вписывается в ряд каверинских профессорских дочек («Исполнение желаний», «Двойной портрет» и др.). Дмитрий Быков (признан в «РФ» иностранным агентом) даже считает, что Каверин создал особенный женский тип наподобие тургеневских девушек. С другой стороны, Катя решительна и предприимчива, как пушкинская Маша Миронова. При этом Катя Татаринова – тезка и однофамилица Катерины Татариновой, урожденной Буксгевден. Великосветской сектантки, устраивавшей в 1817–1825 годах собрания «духовного кружка» в Михайловском замке в Петербурге. Она посещала скопческие и хлыстовские радения, отвергла их богословскую догматику, но использовала «техники экстаза». На собраниях ее бывали министр народного просвещения Голицын, генерал Головин, художник Боровиковский и другая светская публика.

Совпадение имен не случайно. Каверин был близок к пушкинисту Тынянову и сам занимался александровской эпохой, изучая жизнь Осипа Сенковского. В 1931 году Анна Радлова написала об исторической Татариновой повесть и пыталась опубликовать. Каверин должен был знать опус Радловой хотя бы понаслышке. В «Двух капитанах» Катя Татаринова никакого кружка не организует, но выделяется экзотическими увлечениями и становится центром притяжения для многих персонажей.

Герои, их наставники и кумиры

Саня Григорьев – полярный и военный летчик. Его невеста, а позднее жена Катя – геолог. Мужчина – небо, женщина – земля. Простой символизм, никаких инверсий или перверсий. В романе подробно рассказано о ремесле летчика, но очень мало – о профессии геолога. Между тем Катя открывает месторождение золота на Урале, занимается геологией Севера, трудится в геологических партиях и ленинградском Геологическом институте. Иначе говоря, достижения супругов вполне сопоставимы.

В двух частях романа повествование ведется от лица Кати, в остальных восьми рассказчиком выступает Саня. Здесь также налицо асимметрия. Впрочем, роман называется «Два капитана», а не «Другая капитанская дочка». Но в кульминации романа, когда капитан Григорьев обнаруживает на Таймыре останки капитана Татаринова, две эти темы соединяются. Саня пишет Кате, что последняя стоянка ее отца была обнаружена близ горнорудных разработок. И если бы он не нашел эту стоянку, на нее непременно наткнулись бы шахтеры.

Тут работает тонкая советская диалектика. Открытия в СССР делаются планомерно. Это не удел отважных одиночек, а итог трудов больших коллективов под эгидой и контролем государства (по крайней мере в идеале; на практике бывало по-разному). Но это же государство запретило экспедицию Григорьева несколькими годами ранее, и поэтому его находка выглядит как счастливая случайность, а не награда за упорство. Однако на государство обижаться нельзя. Если бы Саня сохранил романтическую пылкость и подростковую обидчивость, он не прошел бы очередной этап воспитания и не состоялся как образцовый соцреалистический герой.

Здесь можно разглядеть оппозицию стихийности и сознательности, которую Катерина Кларк считает для сталинского романа определяющей. Правда, основная схема Кларк – «молодой герой склонен к стихийному бунтарству, партийный наставник вводит его в рамки осознанной дисциплины» – далеко не всегда применима к текстам 1930-х годов. У Гайдара в «Судьбе барабанщика» наставник у юного героя ложный: это самозваный дядя-шпион. В «Тимуре и его команде» наставник и вовсе отсутствует: взрослые, претендующие на эту роль, глупы и недогадливы. Вот и в «Двух капитанах» главный наставник и кумир Сани Григорьева – давно погибший капитан Татаринов, а руководящая роль партии тут как будто ни при чем. Игорь Смирнов предлагает другую схему. Герой мазохической сталинской литературы всегда воплощает чужую волю – «выполняя приказ, придерживаясь традиции, внимая советам старших, соглашаясь с мнением большинства, становясь борцом за спущенный сверху план». Профессор Вихров из романа Леонова «Русский лес» призывает студентов: «Умейте терпеливо слушать мертвых». Смирнов называет эту миссию – продолжение дела учителей – трансмиссией. Да, но капитана Григорьева никто не заставляет с маниакальным упорством выяснять судьбу капитана Татаринова. Это тоже «умение слушать мертвых», но Саня вырабатывает его самостоятельно, желая очиститься от обвинения в клевете.

Рак, Луна, вода

В завязке романа немой мальчик Саня отправляется ночью на реку, надеясь поймать таинственного голубого рака. Как и полагается в приличном романе, это сцена символическая. Мифология рака связана с символикой зодиакального созвездия. В созвездии Рака находится точка летнего солнцестояния 22 июня. Этот символизм отражается в финале романа. Победа над силами зла близка (в глобальном масштабе – над гитлеровской Германией, в романной фабуле – над злодеями и клеветниками). На дворе середина века, победоносный социализм, ожидание лучезарного будущего.

Но рак связан и с лунной символикой, а голубой рак в особенности. В частности, с идеей возрождения (ущерб и прибыль Луны). Саня преодолевает свою немоту (восстановление полноценности). Очищается от клеветы (восстановление репутации). И отыскивает экспедицию капитана Татаринова (восстановление истории и возрождение традиции). Наконец, рак – знак водной стихии. Древняя связь Луны и воды выражается в приливах и отливах, в женских месячных, в символике жемчуга и морских животных типа рыбы-луны. В «Двух капитанах» водная стихия господствует наряду с воздушной и снежно-ледяной, и в первых же сценах романа обозначены ее права.

Немота и риторика

Саня Григорьев теряет дар речи в раннем детстве. Немота его преодолевается в несколько этапов: арест отца и потрясение от собственного бессилия; курс лечения у доктора Иван Иваныча; уроки риторики учителя Кораблева; школьные диспуты и собрания; словесные поединки с Николаем Антонычем и трудные объяснения с Катей; публичные речи на свадьбе сестры и на юбилее Кораблева; расшифровка дневников штурмана Климова; написание статьи для газеты «Правда». Окончательно немота (или вынужденная безгласность) разрешается в финале романа: в сцене доклада Григорьева в Географическом обществе о судьбе экспедиции капитана Татаринова. Попутно этот доклад разоблачает вредителя Николая Антоныча.

С одной стороны, программная речь – непременный атрибут соцреалистического романа. Вспомним речи Павла Власова на суде и Павки Корчагина на могиле соратника. Речи Давыдова и Нагульнова в «Поднятой целине» и Чумалова в «Цементе». Финальный доклад профессора Скутаревского в «Скутаревском». Длиннейшие речи-отповеди в романах Айн Рэнд. С другой стороны, финальная сцена «Двух капитанов» напоминает сталинские академические сессии, где бичевались генетики и кибернетики, а аресты начинались сразу по выходе из зала.

Двойники и удвоения

Александр Жолковский усматривает в книжке «почти гофмановский мир» двойников и дублеров, теней и заместителей, определяющий всю романную структуру. Два капитана. Две их возлюбленные. Два их антагониста. (При этом Николай Татаринов замещает двоюродного брата в качестве супруга Марьи Васильевны, а Ромашов сам называет себя тенью Григорьева.) И есть еще целый ряд второстепенных фигур – неполноправных дублеров героев. Это отчим Гаер Кулий, доктор Иван Иваныч, учитель Кораблев, злобный старикашка фон Вышимирский и др.

Автор играет с этими двойниками. Саня Григорьев при поступлении в летную школу в Ленинграде находит свою фамилию в списке принятых. Рядом он обнаруживает какого-то Ивана Григорьева. Мы вправе ожидать выяснения отношений героя с однофамильцем, но в романе о нем не говорится более ни слова. Эффект сродни пушкинскому: «Читатель ждет уж рифмы: розы. На вот, возьми ее скорей!» Нечто подобное можно наблюдать в «Золотом ключике» Алексея Толстого. Марк Липовецкий замечает: почти все герои сказки «ходят парами». Карло и Джузеппе, Алиса и Базилио, Карабас и Дуремар. Взаимоподобны резонеры – Говорящий Сверчок и Тортила. Парой крысе Шушаре служит Летучая мышь, выводящая Буратино крысиным лазом прямо в лапы кота и лисы. В сказке два властителя (тарабарский король и губернатор Лис) и две пары собак (полицейские бульдоги и сыщики доберманы). У мнимых нищих Базилио и Алисы есть контрастная пара: губернатор Лис и «жирный кот, с надутыми щеками в золотых очках», тайный наушник при губернаторском ухе. Сам кот Базилио тоже двоится («Это был не тот кот, которого Буратино встретил вчера на улице, но другой – тоже Базилио и тоже полосатый»). Как, впрочем, и лиса Алиса (губернатора сопровождает «спесивая лисица, державшая в лапе цветок ночной фиалки»). Хотя в трех последних случаях это уже не структурное удвоение, а обнажение приема.

Тут следует напомнить, что двойничество в романе Нового времени – это почти всегда продукт разложения многозначного мифического образа. Когда циклический миф развертывается в линейное повествование, дробление мифического героя – явление частое и закономерное. Юрий Лотман пишет: «Разрушение циклически-временного механизма... привело к массовому переводу мифологических текстов на язык дискретно-линейных систем... Персонажи различных слоев перестали восприниматься как разнообразные имена одного лица и разделились на множество фигур... Наиболее очевидным результатом линейного развертывания циклических текстов является появление персонажей-двойников. От Менандра, александрийской драмы, Плавта и до Сервантеса, Шекспира и – через Достоевского – романов ХХ века... проходит тенденция снабжать героя спутником-двойником, а иногда целым пучком – парадигмой спутников». Этот эффект заметен уже на поздней стадии переживания мифа: охотница Артемида, лунная Селена и замогильная колдунья Геката – изначально одна и та же богиня. Древнейшие прообразы капитанов Татаринова и Григорьева – это Одиссей и Телемах. Но связь с ними далека и неотчетлива и прямых соответствий здесь искать не следует.

Игра имен

В «Двух капитанах» разворачивается игра с «положительным» именем Иван и «отрицательным» именем Николай. Она также отмечена Жолковским, но мы разберем ее подробнее. Родной отец Сани – Иван Григорьев, облыжно обвиненный в убийстве почтальона и умерший в тюрьме. Символическим отцом, кумиром и образцом для подражания становится Иван Львович Татаринов, капитан «Святой Марии». Кроме того, есть еще три «отца-заместителя». Два из них положительные: это доктор Иван Иваныч Павлов, вылечивший Саню от немоты, и учитель географии Иван Павлович Кораблев, с которым Саня сближается в школе-коммуне. Третий – отрицательный: это отчим Сани, фигляр и пьяница Гаер Кулий. Он играет неблаговидную роль и поэтому лишен нормального имени, о чем речь впереди.

Яркий по-своему герой, Гаер Кулий терпит крах по всем статьям. Он примеряет роль трикстера («В жизни он бедный гаер»). Но путь его – цепь неудачных авантюр («Жизнь швыряла его как щепку»). Как супруг и воспитатель он очевидно несостоятелен («Палочки должны быть попиндикулярными»). В начале войны он вступает в батальон смерти, но вскоре дезертирует – то есть до роли полноценного злодея тоже не дотягивается. В итоге Гаер Кулий как бы вытесняется из человеческого общества и становится служителем в зоопарке. Тут должен быть отмечен важный мотив. Родной отец Сани мертв. Отчим становится служителем смерти и носит эмблемы в виде черепов. Саня убегает из дому. Так ему в первый раз удается обмануть смерть.

Имя Николай в романе носят два человека, прямо причастных к гибели капитана Татаринова и его экипажа. Это двоюродный брат капитана Николай Антонович и Николай фон Вышимирский, призрак из прошлого. Между тем святой Николай – это покровитель мореплавателей. В Ленинграде собор Николы Морского был в 30-х годах одним из немногих действующих храмов. В романе же оба Николая – враги и погубители моряков. И этот ономастический оверкиль автор, конечно, устраивает сознательно. Кроме того, у Сани Григорьева есть сестра по имени Саша. А у Кати Татариновой – дублерша в военных сценах, медсестра Катя.

Двум героям романа отказано в праве носить полноценное имя. Ромашов носит клички Ромашка и Сова. Только Катя иногда зовет его Мишей, и лишь обмолвкою мы узнаем его отчество: Васильевич. (Его патрон и покровитель, напротив, величается всегда по имени и отчеству: Николай Антонович.) Гаер Кулий – урожденный Петр Иванович Тимошкин, но мы забываем об этом мгновенно. При последней встрече в зоопарке Саня называет отчима обезьяною (недостойной человеческого имени) и «белогвардейцем» (то есть лишенцем, человеком бесправным). Отметим также, что имена Иван, Николай, Александр, Екатерина и Петр – династические. Среди русских самодержцев было шесть Иоаннов, три Петра, две Екатерины, три Александра и два Николая. И все эти имена использованы в повести Каверина неоднократно. Выведены две Екатерины, Александр и Александра, три Петра, два Николая и около десятка Иванов, из которых самостоятельные роли играют семеро.

Кроме четверых уже упомянутых, это учитель словесности Иван Лихо, ненец Иван Вылка и штурман Иван Климов. Их нельзя отнести к «отцам-заместителям», но встречи с ними имеют в жизни Сани важное значение. В ходе конфликта с Лихо он из пылкого юноши превращается в опытного демагога. Столетний Вылка находит лодку со «Святой Марии». Расшифровка дневника штурмана Климова также приближает Саню к цели. К фамилии Лихо, конечно, хочется прибавить «одноглазое». Но для Каверина это слишком грубо. Лихо «толстый, лысый, с длинной смешной головой». Вскоре всплывает кличка Лихосёл, а ослиные уши учителя изображаются на школьной доске. Внимание отвлекается с глаз на уши.

По романной логике, злодейское имя Николай должен носить и негодяй Ромашов. Но это вызвало бы слишком очевидные ассоциации с последним российским императором. Тут ведется более тонкая игра. Архангел Михаил был небесным покровителем династии Романовых. Первый царь этой династии носил имя Михаил. И Николай Второй отрекся от престола в пользу брата Михаила. Трижды используется в романе также имя Мария, но тут мы имеем дело с очередным фокусом. Шхуна капитана Татаринова носит название «Святая Мария». Выводится также долговязая Кирен, подруга Кати, которая когда-то читала «Дубровского» и помнит, что «Маша за него вышла». Оба микросюжета замкнуты на Марью Васильевну, мать Кати. Конечно, автор вряд ли входил сознательно во все эти тонкости. Но выбор имен для героев все-таки нельзя считать случайным. Вся эта круговерть тезоименинников, заместителей и дублеров как раз и показывает, как древние мифические образы дробятся в романе на множество отражений. Впрочем, это далеко не единственный мифотворческий механизм. Роман Каверина сам сплетает новый миф из обрывков древних и новых мифологем. Но об этом мы расскажем в следующий раз.