0
5846

01.02.2023 20:30:00

Вычеркнуть и забыть

Любимым цветком Даниила Андреева был репейник

Борис Романов

Об авторе: Борис Николаевич Романов – поэт, литературовед.

Тэги: история, россия, даниил андреев, ссср, репрессии, поэзия, революция, набоков, москва


история, россия, даниил андреев, ссср, репрессии, поэзия, революция, набоков, москва Даниилу Андрееву всегда не нравилась собственная внешность. Фото из книги Аллы Андреевой «Плаванье к Небесной России»

Роза и репейник

В прозе Владимира Даля можно встретить слова, которых нет в его главной книге, в Словаре.

Самая известная книга Даниила Андреева – «Роза Мира», но, оказывается, его любимым цветком был репейник, в ней даже не упомянутый. Об этом рассказал мне Борис Чуков, последний из близких знакомцев поэта: «В репейнике он видел тонкую связь с иноматериальными мирами…» Впрочем, говоря о «зацветающих лугах», Даниил Андреев не назвал в своем трактате по имени ни одного цветка. А в стихах воспел только лопух, который и называют репейником:

А еще я люблю их –

Прутья старых оград

у церквей,

Если в медленных струях

Нежит их полевой тиховей.

*

Здесь бурьян и крапива

Да лиловые шапки репья…

Так что любимый его цветок растет, в отличие от мистической розы, рядом с церковью на православном погосте:

Вон у бедной могилы

Исполинская толщь лопуха.

*

Убеленные пылью,

Эти листья

над прахом взошли,

Как смиренные крылья

Старых кладбищ

и вечной земли.

*

И отрадно мне знанье,

Что мечта моя будет –

в стихе,

Дух – в небесном скитанье,

Плоть же – в мирном, седом

 лопухе.

Тут вспомнится тургеневский Базаров: «Умру, лопух вырастет». Мережковский, процитировав нигилиста в «Грядущем хаме», добавил: «Нил Сорский завещает не хоронить себя, а бросить где-нибудь в поле, как «мертвого пса»: в обоих случаях, несмотря на разницу в выводах, одна и та же бессознательная метафизика – аскетическое презрение духа к плоти». Но если, по Даниилу Андрееву, плоть, то есть прах сохранит благодаря названному им «крылатым» лопуху связь, и связь тонкую с иноматериальными мирами, то какое же тут презрение духа к плоти? Не поэтому ли репейник его любимый цветок?

Тот же Чуков сообщил мне, что любимой сластью Андреева был зефир. Это, наверно, из детства. Зефир напоминает и о божестве ветра из Гомера, и пушкинское «Ночной эфир струит зефир…».

Из других воспоминаний известно, что автор «Розы Мира» очень любил творог, даже называл его основой земной пищи. И это тоже из детства. Может быть, из любви к весеннему празднику, к Пасхе, связанной у него с вкусом творожной пасхи. В ней тоже – плоть и дух. Чуков рассказывал, что, когда он вышел из заключения, Андреев у него сочувственно спросил: «Вы, наверное, давно не пробовали пасху, куличи?..» – «Нет, почему же, – ответил тот, – мне присылали родители…» Чуков сидел во времена помягчевшие, недолго и не во Владимирском централе.

Сеанс на нарах

В книге «Плаванье к Небесной России», в главе о лагерном житье-бытье Алла Александровна описывает, как они праздновали Пасху, как устраивали «вертеп на нарах». Но однажды она рассказала о спиритическом сеансе, устроенном ими в лагере.

Для этого они собрались на тех же нарах небольшим кружком. В то время, перед самой смертью Сталина ходили слухи, что их всех скоро расстреляют, чтобы освободить место для вновь посаженных вместо уже изработавшихся. И все лагерницы тревожно обсуждали, что с ними будет. Это был их первый вопрос к духам.

Ответ своей неожиданностью поразил, как гром небесный: «Вас всех скоро освободят, и вы вернетесь по домам».

Алла Александровна задала вопрос о муже, о том, уцелела ли рукопись романа «Странники ночи».

Ответ был туманным: «Он еще много напишет значительных трудов…» А о «Странниках ночи» – ни слова.

Вычеркнуть и забыть

Вдруг приснилась покойная Алла Александровна. Чем-то недовольная, сердитая. Я передаю ей вышедший в прошлом году четырехтомник Даниила Андреева, и она сразу начинает в нем что-то, во сне знаю – относящееся к ней, быстро вычеркивать.

Как раз вчера была годовщина смерти Даниила Андреева. И опять вспомнилось, как Алла Александровна повторяла, обрывая себя: «Это надо забыть, забыть», когда мы стояли у могилы Добровых-Коваленских, родных Андреева, похороненных не вдали от него на Новодевичьем. Тогда она вдруг рассказала о пропавшей шкатулке с драгоценностями Екатерины Михайловны, умершей в январе 1943-го, через полгода после сестры, которую Даниил звал мамой. Он в это время был на фронте. Видимо, Алла Александровна винила в пропаже Коваленских. Но и Коваленский чего-то не мог ей простить до самой смерти.

А в Лефортове допросными ночами она заклинала себя: «Запомни! Запомни!»

Два портрета

Друг Даниила Андреева потомственный художник Глеб Смирнов не отличался ни лирической силой в элегических пейзажах, на которых иногда мелькают старые храмы, ни живописной дерзостью. Так мне кажется. Но, не принявший ни одного «-изма» века, он в своих работах честен. Это достоинство. «Мой папаша сухой портретист-реалист», – сказал о нем сын-авангардист, не щадивший в последних писаниях никого – ни своих, ни чужих, ни даже самого себя.

4-12-2480.jpg
Исполинская толщь лопуха…  Архип Куинджи.
Лес. Лопухи. 1898–1908. Русский музей
Даниил Андреев не раз гостевал на даче Смирновых в Перловке на улице Либкнехта, занимая утлый флигелек. Такие разные, они дружили и, кажется, понимали друг друга. Вместе ездили в 30-х в Троице-Сергиеву лавру, в Радонеж, вместе заказали и отстояли в звенигородском соборе панихиду по Владимиру Соловьеву.

Сын художника свидетельствовал, что отец в 1935 году написал большой портрет Андреева маслом, висевший у того в комнате и конфискованный при аресте. Если это верно, то портретов было два. Два варианта. Уцелевший воспроизведен в посмертной книге Алексея Смирнова «Полное и окончательное безобразие». На нем изображен задумчивый поэт с левой рукой у лба и с правой за лацканом двубортного пиджака. Точно так же он держит руку на известной предсмертной фотографии – привычная поза.

Фотография сделана Борисом Чуковым, видевшим уцелевший смирновский портрет, который самому художнику, как мне рассказывал Чуков, не нравился. Поэтому Глеб Смирнов только перед приходом друга вешал его на стену, а затем снимал. Однажды торопливо повешенный портрет упал на усевшегося под ним поэта.

Однако я больше верю в то, что портрет, пропавший при аресте, не угодил самому поэту. И как раз он держал его засунутым за диван или за шкаф. И не из-за того, что портрет казался неудавшимся, а потому, что, как вспоминала Алла Александровна, ему всегда не нравилась собственная внешность. Тем более он мог не понравиться самому себе старательно изображенным другом-реалистом в застылой романтической позе. На стену портрет возвращался только тогда, когда Даниил Леонидович ждал Смирнова в гости. Не хотел его обижать. И однажды в спешке повесил так неловко, что полотно сорвалось с гвоздя на присевшего под ним художника. Но тот переиначил обидную для него историю. Правда, это только мое предположение.

Кораблик и туча

Даниил Андреев и Татьяна Оловянишникова познакомились, как она вспоминала, году в 1910-м или 1911-м. То есть вскоре после того, как Добровы поселились в Малом Левшинском. Оловянишниковы жили близко – в Савеловском переулке, дом 12, там, между Остоженкой и Пречистенкой, немало домов принадлежало им. Оловянишниковы – старинный ярославский купеческий род, вышедший из монастырских крестьян. Сама фамилия произошла от семейного дела – колокольного литья.

Они вместе учились читать и писать у тети Шуры, и тогда он гордился, что старше Тани на один день, относясь к ней покровительственно. Это осталось на всю жизнь. В последних письмах к нему, уже умирающему, она писала: «Родной мой, вся, вся ведь жизнь связана с тобой… И спасибо тебе за то, что ты был со мной, «освещал»… ее».

В детстве Даниэль Андре, как он подписывал тогда свои сочинения, составлял списки сверстников, которым выставлял отметки. В одном из них – «Баллы мальчикам» – немало Оловянишниковых: Иван 4+, Алексей 5–, Юрий 4. Это братья Татьяны. А кроме них – Балтрушайтис Георгий 4+. Георгий был сыном ее тети, Марии Ивановны, жены поэта Юргиса Балтрушайтиса.

Татьяна и ее три брата осиротели в революцию – мать, Вера Николаевна, умерла в 1917-м. Отец, Иван Иванович, тяжело больной отправился в конце того же года в сопровождении брата в Ялту, лечиться. Ялту в январе 1918-го захватили матросы. Владимир Набоков вспоминал, что «большевистские матросы привязывали тяжести к ногам арестованных жителей и, поставив спиной к морю, расстреливали…». В том же году он опубликовал в «Ялтинском голосе» стихотворение «Ялтинский мол», начинавшееся так: «В ту ночь приснилось мне, что я на дне морском…». На дне он увидел, как «двигались в мерцающих лучах/ полускелеты, полулюди…». Мертвецы обвиняли:

Преступники – вон там,

На берегу страны любимой,

По воле их на дно сошли мы

В кровавом зареве, разлитом

по волнам.

Но здесь мы судим, строго

судим

И ничего не позабудем...

Стихи не ахти, но они – свидетельство. В его зрелых стихах о России похожие сны:

Бывают ночи: только лягу,

в Россию поплывет кровать,

и вот ведут меня к оврагу,

ведут к оврагу убивать.

Братья Оловянишниковы могли погибнуть не только на ялтинском молу. Убивали и грабили всюду.

В детской тетради Даниила есть его рисунок с зачеркнутой подписью: «Сознательный большевик». Большевик с папиросой в зубах увенчан бескозыркой.

Жизнь Оловянишниковых, упомянутых в его тетрадях, оказалась некупеческой. Иван Оловянишников и Георгий Балтрушайтис оказались во Франции. Георгий, арестованный в 1938-м, погиб в Норильске. Только у Алексея, получившего от Даниила 5 с минусом, жизнь прошла в России и была долгой.

Их сестре Татьяне жилось трудно, горько. Перед самой войной с дочками-погодками она поехала в деревню мужа и там застряла надолго. Муж, Василий Никитич Морозов, умер в блокадном Ленинграде. А тогда, в начале июня, она повидалась с друзьями детства, радовалась, что Даниилу так понравились ее девочки, а он им, и тот пообещал приехать к ним в Филипповскую. И приехал сразу после войны, летом 1945-го. Девочки выросли.

Когда Татьяна узнала, что Даниил арестован, она бесстрашно пришла на Лубянку с передачей, которую, конечно, не приняли. И сразу после освобождения он увиделся среди самых близких друзей прежде всего с Татьяной и ее дочерьми. Старшая, Вера, участвовала в венчании Даниила Леонидовича с Аллой Александровной: Чуков и она держали над ними венцы.

Он писал Морозовым письма. Уцелевшие опубликованы. В одном из последних интересовался «как идет жизнь в семье Морозовых», спрашивал: «…Вера напишет хоть открыточку?»

И вот, когда готовился том с перепиской Даниила Андреева, я отправился к Вере Васильевне за его сохранившимися в семье открытками. Письма и ее матери, и ее уже были переданы Алле Александровне.

Меня встретила усталая старушка с добрыми глазами. Она показала фотографии учеников и преподавателей гимназии Репман, правда, фотографии с Даниилом Андреевым среди них не было. Старательно перебирала семейные бумаги, альбомы, показала снимок 1901 года большой семьи Оловянишниковых. Отдала мне письмо андреевского друга и подельника Алексея Шелякина, в котором тот писал о Данииле, и приготовленные Верой Васильевной выписки из разных писем матери, и открытки. Две были отправлены 11 апреля. Первая Татьяне Ивановне: «Поздравляем и радуемся, что ты существуешь на свете. Даниил. Алла». Вторая ей. Видимо, поздравления отправлены к Пасхе, к 13 апреля.

Помню мужа Веры Васильевны, в креслице сидевшего у окна, молчаливо и добродушно улыбавшегося ветхого старика. Больной, он уже почти не мог ходить. Арестованный в 1936-м, «отбухал» в Норильске, сказала мне она, 18 лет за террор.

Муж был старше ее именно на 18 лет. В том же году он умер. Через два года не стало Веры Васильевны.

Потом уже я узнал, что муж ее, Никанор Петрович Палицын (чуть ли не из тех исторических Палицыных), сидел в Норильске с Львом Гумилевым, дружил с ним. Их солагерник Сергей Штейн (Снегин) писал: «Никанор Палицын, отчаянный химик-органик, смело бравшийся синтезировать любое лекарство, препарат и вообще все, что поддается химическому расчету. Высокий, худой с усиками, с тонким голосом, быстрыми движениями, он был обаятелен…»

Гумилев звал Палицына Никачкой. Тот, говорят, помог ему выжить в Норильске. После освобождения и реабилитации Палицын работал у академика Несмеянова, знаменитого химика.

В кухне у Веры Васильевны висели доски, ею расписанные. И глядя на сухонькую старушку, читая адресованную ей нарядную открытку с поздравлением с днем рождения, на которой был изображен сказочный кораблик под парусом: «чтобы жизнь твоя была похожа на этот кораблик, плывущий по голубой реке среди цветущих лугов», я думал о горьком и страшном. А потом прочел ниже загадку, проиллюстрированную на открытке:

Летит орлица по синему небу,

Крылья распластала,

Солнышко застлала.

Отгадка: туча. На открытке летит вместе с облаками птица – туча. Кораблик бежит под тучей.

Знаки

Последний раз я виделся с Аллой Александровной в среду 27 апреля 2005 года, зайдя к ней, как мы и условились. Утром 1 мая донеслась страшная весть о ее гибели. Больше в доме в Брюсовом переулке я не бывал. Так он и сгорел для меня вместе с нею, полыхнул, оставшись в памяти светлым окном, в котором реяли высокие крыши и отблески Небесного Кремля, диваном, полукруглым столом, у которого она обычно сидела под этюдом голубой горной долины среди курящихся высей Горячего Ключа, где дописывалась «Роза Мира».

Той же последней весной она рассказала мне о нечаянной встрече с Ириной Кляйне, детской подругой Даниила, дочерью его гувернантки: «Как-то мы ехали в троллейбусе, перед нами, через два сидения, сидела женщина с пышными белоснежными волосами, которыми мы с Даниилом залюбовались. Когда она вышла и Даниил глянул за окно, он узнал Ирину Кляйне. «Кляйне, Кляйне», – закричал он. «Данечка!» – она его сразу узнала, но троллейбус уже покатил. Кляйне (то есть – маленькая, домашнее прозвище) была теперь Ириной Ивановной Запрудской. Ее муж бывал в Китае и привез оттуда и показывал нам страшные фотографии публичных казней».

Эта их встреча случилась незадолго до того, как они оказались на Лубянке. И Алла Александровна вспоминала, что, очутившись там, в подвалах, она в ужасе ждала, что вот сейчас ее поведут расстреливать… Потом вспоминала о допросах и пытках бессонницей в Лефортове.

Может быть, показанные им тогда картины китайских казней были знакомы?

Помню, с Аллой Александровной в августе 1997-го мы ездили во Владимир – рассказывать о Данииле Андрееве в областной библиотеке. На другой день прошлись у белых узорчатых стен Дмитриевского собора, зашли в Успенский. В нем шла служба. Мерцали свечи, но было темновато. Давным-давно, когда я еще и не слышал имени автора «Розы Мира», меня поразил здесь трубящий ангел Страшного суда, написанный, по преданию, Андреем Рублевым. Но в этот раз я его не увидел, не рассмотрел на потускневших стенах. Не хватило света. И это, наверное, был знак. Только не угаданный.

Через 10 лет после гибели Аллы Александровны отмечалось ее 100-летие. В феврале открылась ее выставка в Музее Востока. Выставка небольшая – монгольский цикл. Открытие праздничное, с речами, с музыкой – арфа, флейта, скрипка…

Позже, на вечере ее памяти в Музее Горького Марина Тимонина рассказала, как в Монголии, куда они вместе ездили, только одна Алла Александровна не испугалась смотреть на ритуал убиения барана, которого зарезал, полоснув по горлу, монгол, коему разрешалось это делать, так как у него было четыре родинки… За монголом этим специально съездили за десятки километров. Такие монгольские казни.

В том же мае мы, несколько человек, друживших с Аллой Александровной, отправились в Сергиев Посад встретиться с читателями библиотеки имени Василия Розанова, поговорить о Данииле Андрееве. По пути к библиотеке неожиданно увидели дымящееся трехэтажное протяженное здание, окруженное пожарными и любопытными. Выгоревший верхний этаж зиял и курился, из дверей подъезда выходил перемазанный гарью пожарный. Дымный воздух горчил. Таким вот происшествием по соседству с лаврой нас встречали. Кто-то пошутил: «Здесь без Даниила Андреева не обошлось». Да, в это легко поверить. Он по этим улицам когда-то хаживал.

Но и этот знак мы не разгадали.


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


В Москве пройдет 3-й Открытый российский фестиваль авторского кино "Зимний"

В Москве пройдет 3-й Открытый российский фестиваль авторского кино "Зимний"

0
364
Российско-китайский договор – царское дело

Российско-китайский договор – царское дело

Владимир Скосырев

Секретный союз об обороне был заключен в Москве в 1896 году

0
503
Московский форум "Наследие" завершился фестивальной программой

Московский форум "Наследие" завершился фестивальной программой

Татьяна Астафьева

Горожане, помогающие сохранять памятники культуры, получили награды

0
528
В США на "Северный поток" нашелся покупатель...

В США на "Северный поток" нашелся покупатель...

Михаил Сергеев

Газпромбанк попал под санкции

0
636

Другие новости