Приезжайте через десять лет

Одним из западных интеллектуалов, желавших разобраться в происходивших событиях в России, был Герберт Уэллс. Фото из архива Лондонской школы экономики и политических наук

«Какое государство вы стремитесь построить?» («неопрятный человечек в Кремле»)

После Октябрьского переворота в России Запад был чрезвычайно обеспокоен Марксовыми идеями мировой революции и ждал, что Ленин пойдет дальше. Политики, писатели, журналисты пытались понять, что творится в головах большевистских вождей, и каждый, исходя из своих представлений, рисовал дальнейший ход событий.

Одним из западных интеллектуалов, желавших разобраться в происходивших событиях, был Герберт Уэллс. Случай увидеть все своими глазами представился, когда в 1920 году видный большевик Лев Каменев (в Лондоне он пытался наладить мирные отношения между двумя странами) пригласил его посетить новую Россию. Уэллс приглашение принял, приехал в Петроград и увидел Россию… во мгле – переживающей великую катастрофу после краха империи, лежащей в разрухе, с неработающими заводами, с людьми, влачащими жалкое существование в беспросветной нищете.

Он добивался встречи с Лениным – добился, и после беседы с вождем мирового пролетариата от предубеждений против него не осталось ни следа: он увидел человека, твердо убежденного в правоте того, что ему удалось сделать с Россией, и уверенного, что принес ей счастье.

Через весь разговор проходили две основные темы. Гость спрашивал: «Как вы представляете себе будущую Россию? Какое государство вы стремитесь построить?» Ленин отвечал вопросом на вопрос: «Почему в Англии не начинается социальная революция? Почему вы ничего не делаете, чтобы подготовить ее? Почему вы не уничтожаете капитализм и не создаете коммунистическое государство?»

Беседа все время вертелась вокруг этих тем.

Уэллс говорил о своей вере в западный капитализм – он может стать «цивилизованным» и «превратиться во всемирную коллективистскую систему», Ленин убеждал своего собеседника: капитализм не может перерасти в социальное единство или всемирное единство, классовая борьба неизбежна, капиталистический строй должен быть уничтожен везде и всюду, перестройка общества начнется с установления диктатуры пролетариата.

Разговор зашел о больших городах при коммунизме, председатель Совнаркома рассказал о плане электрификации огромной страны. Автору книги «Современная утопия», написанной в 1905 году, план председателя Совнаркома показался величайшей утопией 1920 года: «…Ленин, который, как подлинный марксист, отвергает всех «утопистов», в конце концов сам впал в утопию, утопию электрификации». Которая все-таки состоялась, опровергнув мнение Уэллса.

Политик рисовал перед писателем-фантастом фантастическую Россию будущего – мощную индустриальную державу с перестроенными городами и деревнями, огромными заводами и фабриками, новыми транспортными магистралями и шоссейными дорогами. Писатель спорил, пытался доказать, что «большевикам придется перестроить не только материальную организацию общества, но и образ мышления целого народа»: новый мир можно построить, только изменив психологию народа крестьянской страны – страны патриархальной, старозаветной.

«Приезжайте снова через десять лет, – предложил Ленин, – и посмотрите, что сделано в России за это время».

Уэллс покидал Москву вполне убежденным, что «коммунизм, несмотря на Маркса, все-таки может быть огромной творческой силой». Хотя во время спора по самым разным вопросам оба собеседника так и не пришли к единому мнению.

В книге «Россия во мгле» Уэллс назовет Ленина «кремлевским мечтателем» и «изумительным человеком».

Через десять лет в воспоминаниях «Опыт автобиографии» – «неопрятным человечком в Кремле».

Книга «Россия во мгле» впервые выйдет в Харькове в 1922 году.

Книга «Опыт автобиографии» – в 2007 году в Москве.

От «Гамлета» в МХТ до водки в чайной (русский калейдоскоп)

Герберта Уэллса заметили в России в конце XIX века после научно-фантастического романа «Война миров», опубликованного в 1897 году и вызвавшего интерес в англоязычном мире. И уже в 1901-м издательство Пантелеева в Санкт-Петербурге выпустило в свет четырехтомное собрание сочинений английского фантаста.

Уэллса попросили написать к собранию предисловие – рассказать о себе. Он написал, но рассказал не только о себе, но и о том, какой ему представляется Россия: «Я представляю себе страну, где зимы так долги, а лето знойно и ярко; где тянутся вширь и вдаль пространства небрежно возделанных полей; где деревенские улицы широки и грязны, а деревянные дома раскрашены пестрыми красками; где много мужиков, беззаботных и набожных, веселых и терпеливых; где много икон и бородатых попов, где безлюдные плохие дороги тянутся по бесконечным равнинам и по темным сосновым лесам…»

В 1914 году ему представилась возможность увидеть реальную Россию – и настоящих крестьян в деревне Вергежа, неподалеку от Новгорода, и модников на Невском, и богомольцев в Кремле, и чайные, где из-под полы торговали водкой, и «Гамлета» в Художественном театре в постановке своего соотечественника Гордона Крэга, в которой блистал гениальный Качалов. Россия была разной – пестрой, разнохарактерной и разношерстной, и походила на калейдоскоп, в котором постоянно сменялись лица, явления и события.

Разобраться в этом было непросто, в публицистике не получилось, и он через четыре года напишет роман «Джоанна и Питер: история обучения», в котором герой во время пребывания в России побывал в Государственной думе, где оказался перед портретом государя-императора: «Перед ним стояла фигура самодержца, с длинным неумным лицом, в четыре раза больше натуральной величины, одетая в военный мундир и высокие кавалерийские сапоги, приходившаяся прямо под головой председателя Думы. Портрет этот был таким же явным оскорблением, вызовом самоуважению русских людей, каким был бы грубый шум или непристойный жест. «Вы и вся империя существуете для меня», – говорило глупое лицо этого портрета в сдвинутой набекрень папахе и с лежавшей на рукоятке сабли дряблой рукой».

Ошибся дверью (русский роман)

По прилете в Петроград Горький предложил гостю остановиться у себя на Кронверкском. В доме хозяйничала Мария Будберг. Это она показывала ему приходящий в себя от разрухи послереволюционный Петроград, водила в Летний сад, в Эрмитаж, а однажды веровавшего только в Человека (именно так – с большой буквы) завлекла в Исаакиевский собор, где проходила служба. Относившийся с долей изрядного скептицизма к вере, отвергавший христианское учение о Троице, поклонник Конта и Спенсера, проповедник научного гуманизма к проповеди остался холоден – восхитился лишь красотой творения Монферрана, но и этого было достаточно, чтобы между ними пробежала искра. А через несколько дней он «случайно» перепутал двери и оказался не в отведенной ему комнате, а в ее спальне. Она его не оттолкнула и любила в ту ночь так, как умела любить только она…

54-летний Уэллс влюбился как 21-летний юноша, не успевший стать мужчиной. Мария Закревская, которую близкие звали Мурой, а Горький «железной женщиной», показала известному в английских литературных кругах «великому бабнику», как может любить в Петрограде русская женщина, бывшая жена дипломата Ивана Бенкендорфа, бывшая любовница чекиста Петерса, больше чем секретарша автора поэмы «Девушка и смерть», о которой Сталин отзовется: «Эта штука сильнее, чем «Фауст» Гете (любовь побеждает смерть)».

Он позовет ее в Лондон, она откажется, но Уэллс не забудет о той ночи…

После 1925 года Мура не раз приезжала к нему из Сорренто, где жила с Горьким, и он каждый раз просил ее не возвращаться, а она, непостижимая и недостижимая, все равно возвращалась к своему «ангелу-хранителю». И только тогда, когда «бес» поманил «ангела» в Россию, посулив все мыслимые и немыслимые блага (бывший особняк капиталиста Рябушинского станет особняком пролетарского писателя; Нижний Новгород, где он родился, получит его имя, как и самолет АНТ-20; а когда Госиздат приступит к изданию первого полного собрания сочинений на родине, появятся большие деньги), она приедет к Уэллсу и останется с фантастом, сохранившим к ней фантастическую любовь, навсегда.

Ей, привыкшей к свободе, возвращаться в Советский Союз не хотелось. Даже при сознании того, что она будет кататься как сыр в масле. Каким-то обостренным, неженским чутьем понимала: жизнь там всегда висит на волоске. Тем более «подруги Горького», так много знающей о своем покровителе. И потому выбрала свободный Лондон, а не красную Москву.

А Горький, оставив часть архива на ее попечение, то, что нельзя было взять с собой по политическим мотивам, в 1928-м вернулся в СССР.

«Искренний, порядочный и честный…» (заблуждения фантаста)

В 1934 году, после своей поездки в Вашингтон и беседы с Франклином Рузвельтом, Уэллсу захотелось сравнить американского президента и советского вождя: «…понять, – вспоминал автор «Облика грядущего», – насколько эти два мозга стремятся к созданию социалистического Мирового государства, в котором я вижу единственную надежду для человечества».

22 июля он прилетел в Москву.

Если говорить сегодняшним языком – она похорошела, от полуразрушенного мегаполиса не осталось ни следа. Он увидел город, охваченный строительной лихорадкой: повсюду возводились новые жилые каменные кварталы, сквозь старые деревянные прорубались широкие магистрали, строились заводы, фабрики и клубы.

Все было бы замечательно, если бы не незнание языка и «дружеские объятия» «Интуриста».

На следующий день его принял Сталин, который нашел для английского писателя три часа времени: пусть автор книги «Война миров» донесет до буржуазного Запада, что думает о войне и мире Кремль.

Уэллс начал со своего недавнего разговора с президентом Рузвельтом, изложил свои взгляды на мировое сотрудничество между Востоком и Западом и идею создания мирового государства, целью которого станет высокоорганизованное мировое сообщество, избавленное от политических разногласий. Ему показалось, что в Соединенных Штатах думают о создании планового, социалистического общества. Не усматривает ли мистер Сталин идейного родства между Вашингтоном и Москвой, спросил Уэллс. Кремлевский затворник, неторопливо попыхивая трубкой, вперяясь ястребиными желтоватыми зрачками в своего наивного собеседника, пригладил жесткие усы, бросил взгляд на вызванного в Кремль в качестве переводчика заведующего отделом печати и информации НКИД СССР Уманского, старающегося не пропустить ни единого слова, ответил, что такой связи он не усматривает: у страны, откуда приехал его гость, другая цель, чем в его стране, и о социализме там, где на банки и заводы сохраняется частная собственность, не может быть и речи.

Затем началась продолжительная дискуссия по самым разным вопросам на самые разные темы – о бедности и богатстве, роли научно-технической интеллигенции, советской пропаганде в странах Запада. Писателя Уэллса интересовал вопрос свободы слова в Советском Союзе. Он обобщал, Сталин сделал вид, что не понял, или понял так, как понял, – признал ее необходимость, критика, безусловно, нужна, но только в пределах парторганизаций, где критикуют свободно и бесцеремонно. Критику извне категорически отверг: зачастую бывает предвзятой.

В «Опыте автобиографии» Уэллс признается, что беседа получилась «нескладной», но там же напишет о впечатлении, которое произвел на него хозяин Кремля: «…ожидал встретить безжалостного, жестокого доктринёра и самодовольного грузина-горца, чей дух никогда полностью не вырывался из родных горных долин…» – увидел «человека искреннего, порядочного и честного», в котором «нет ничего темного и зловещего».

Чем и объяснил «его огромную власть в России».

Сталин очаровал собеседника, фантаст разглядел в нем не фанатика и доктринера «черствого, самонадеянного человека», а «одинокого властолюбца», наделенного «чудовищным, невыносимым характером» и умом, «свободным от шор догматизма», и был вынужден признать, что «он не просто угнетал и тиранил Россию – он управлял ею, и Россия под его руководством набирала силы».

Какие силы «наберет» Россия, покажет 41-й год.

Высшей точки «угнетения и тиранства» «верный ученик Ленина, лучший друг советских физкультурников, врачей, железнодорожников, учителей, механизаторов, колхозников» и так далее достигнет в 37-м.

Такую близорукость можно объяснить только тем, что эмигранты из России в Англии, твердившие, по словам Уэллса, о «зверствах большевиков», ничего, кроме презрения, у него не вызывали. Очевидно, он считал все их истории фантастическими выдумками и вряд читал статьи и книги выброшенных на другой берег русских писателей и советских невозвращенцев, выходившие в других европейских столицах – Берлине, Париже или Варшаве.

Может быть, и поэтому в 1934 году недоучившийся семинарист Сталин обвел выпускника Педагогической школы наук Уэллса вокруг пальца, как через три года обведет и выпускника Мюнхенского университета, интеллектуала Фейхтвангера, посетившего Советский Союз и написавшего книгу «Москва, 1937», в которой, по сути, оправдал репрессивную политику «кремлевского горца».

Из всех западных интеллектуалов – «полезных идиотов», сочувствующих первой в мире стране социализма (авторство броской и удивительно точной формулы приписывается Ленину), «величайшему гению всех времен и народов» не удалось обмануть лишь французского писателя Андре Жида, который вместо ожидаемых славословий СССР и «вождю мирового пролетариата», под чьим «мудрым руководством» (из тогдашних газет) и был построен социализм (при котором в лагерях сгинули сотни тысяч человек), написал в 1936 году книгу «Возвращение из СССР», где рассказал про общество, лишенное свободы мыслить, говорить и писать правду – про жизнь, где правят страх, насилие и ложь.

Сталин всегда с каким-то пиететом относился к слову, может быть, это шло с его семинарских времен, когда мальчишкой он изучал Библию – помните первую строку Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»? Семинарист вырос, стал «богом», и слово его стало «богом» для миллионов подданных, и потому к слову, им сказанному, относился более чем серьезно. Тем более в случае, когда его слово будет донесено до западного мира.

30 августа вождь послал исправленную им стенограмму своему помощнику Двинскому с припиской: «Т. Двинский! Посылаю просмотренную стенограмму беседы с Уэльсом. Снимите копии (оригинал оставьте в архиве – моем) и отдайте три копии Уманскому (Уманскому покажите оригинал и мои поправки в тексте) – одну из них для Уэльса, другую для Майского, третью для него самого, – остальные же экземпляры разошлите членам Политбюро для сведения. Сделать все это надо немедля... Привет!»

Уэллс внес свою правку, Сталин с ней согласился, только указал, что в «заголовке вместо «Беседа с английским писателем» нужно сказать: «Беседа т. Сталина с английским писателем» и т.д.», но авторскую «надпись над заглавием – «И. Сталин» – вычеркнуть» (вождь был необычайно скромен).

В таком виде беседа и появилась в сентябре в теоретическом и политическом журнале ЦК ВКП(б) «Большевик».

В октябре ее опубликует левый британский еженедельник New Statesman and Nation.

Из «Опыта автобиографии», Лондон, 1934 (без комментариев)

«Я ожидал увидеть Россию, шевелящуюся во сне, Россию, готовую пробудиться и обрести гражданство в Мировом государстве, а оказалось, что она все глубже погружается в дурманящие грезы советской самодостаточности. Оказалось, что воображение у Сталина безнадежно ограниченно и загнано в проторенное русло; что экс-радикал Горький замечательно освоился с ролью властителя русских дум. Для меня Россия всегда обладала каким-то особым очарованием, и теперь я горько сокрушаюсь о том, что эта великая страна движется к новой системе лжи, как сокрушается влюбленный, когда любимая отдаляется.

Лишний раз подтвердилась все та же истина: теперь, в нашу эпоху, всеобщей свободе и изобилию способны помешать только оковы мышления, эгоцентричные предубеждения, навязчивые идеи, неверные толкования, алогичные принципы, подсознательные страхи, да и просто непорядочность, возобладавшая над человеческими умами, в особенности – над теми, которые занимают ключевые позиции. Всеобщая свобода и изобилие вполне достижимы, но не достигнуты, и мы, Граждане Будущего, бродим по сцене современности, как пассажиры на палубе корабля, когда порт уже ясно виден, и только неполадки в штурманской рубке мешают в него войти. Многие люди, занимающие ключевые позиции в мире, для меня более или менее доступны, но мне не хватает силы, которая могла бы соединить их. Я могу с ними говорить, даже выбить из колеи, но не могу сделать так, чтобы они прозрели...»

P.S. Эпоха кончилась…Рассеялась ли мгла?..