Дед Щукарь и Небытие

Деревенский солдат Швейк – дед Щукарь. Кадр из фильма «Поднятая целина».1961

В 1932 году, в печать вышел первый том «Поднятой целины» – романа Михаила Шолохова о насильственном внедрении колхозного строя на примере отдельно взятого хутора в донской степи.

Широкое и красочное полотно, рассказывающее о грандиозных переменах (а также о том, что им не поддается), эта книга сразу привлекла к себе внимание. Роман экранизировали, играли в театрах, включили в школьную программу.

Самым ценным в этом развернутом художественном репортаже на актуальную историческую тему оказалось как раз то, что является главным достоинством всякого репортажа и что советская критика сразу объявила основным недостатком – «объективизм». Война (названная «раскулачиванием») тогдашних силовиков и чиновников с наиболее трудоспособной, самостоятельной, а потому неудобной для «народной» власти частью крестьянства описана в романе относительно достоверно.

Причины этой войны тоже указаны без обиняков. Один из «отрицательных» героев – белогвардеец Половцев – едва ли не с первых страниц говорит крепкому хозяину, работяге, способному обойтись без всяких колхозов и потому, разумеется, тоже «отрицательному» Якову Лукичу (автор предпочитает называть его по имени-отчеству) пророческие слова: «Крепостным возле земли будешь…»

Действительно, вершители перемен часто всего лишь копируют на свой лад то, с чем беспощадно борются. В данном случае – с помощью колхозов государство «рабочих и крестьян» превращалось в одного из своих вчерашних врагов – помещика, даже суперпомещика. Жестокого, хитрого, с армией недалеких, как правило, «управляющих». Без тотального насилия здесь было не обойтись. Советская же власть, и возникшая благодаря насильственному свержению законного строя, насилием никогда не стеснялась. Насилия и в романе – с избытком.

На это «положительный» герой, устраивающий колхоз коммунист Давыдов отвечает (читателю), что мол, не помрут раскулаченные, поедут куда-нибудь на Соловки, «будут работать, будем кормить», а дети их уже не будут кулаками.

Врал «положительный» герой. Сотнями тысяч, включая стариков и младенцев, крестьянские семьи высылали в Сибирь, на Север, многие из них погибали, не доезжая до мест высылки. А на детях (если те выживали) оставалось клеймо.

Едва ли не единственное, чем красные и белые у автора неотличимы, – жестокость. «Всматриваясь в борющиеся стороны... Шолохов как бы хочет взвесить на весах гуманизма – какая из них больше крови в борьбе пролила» (журнал «Знамя», 1933 год).

Одному из «плохих» соотечественников чекист на допросе выбивает глаз. Второму при аресте обещают: «ты у меня еще попляшешь перед смертью». Вряд ли в советской литературе еще есть произведение, не только опубликованное, но и вошедшее в разряд канонических, где читателю так ясно дают понять, что пытки в ЧК-НКВД – дело обычное...

Белые ведут себя не лучше. Свидетеля, который собирается донести, убивают вместе с женой. Чтобы привлечь на свою сторону «дружественные» закордонные армии, готовы положить сколько угодно своих сограждан...

Но есть в этом романе на острую историческую тему, и потому перенасыщенном «историческими» персонажами, очень яркая «внеисторическая» фигура. При всей своей неоднозначности она здесь главная.

Дед Щукарь возникает в одной из первых глав и остается с читателем до конца. Появляется он безличным («в белой бабьей шубе дед»). Подчеркнуто дистанцируясь от важнейшего героя, писатель указывает на него как архетип. Прием не новый (Чичиков в «Мертвых душах», например, преподносится так же), но действенный.

Щукарь простодушен, слаб, труслив и многословен. Задача этого персонажа на первый взгляд проста – забавными выходками и рассказами оттенять трагический сюжет. Тем боле что «положительным» героям он, как может, сочувствует. Последние слова в своей жизни смертельно раненный коммунист Давыдов говорит не коммунистам, а деду Щукарю.

Потому что этот смешной старик и отвечает в романе за человека. Не «исторического» человека, «властителя судеб» и пр., а человека вообще. Масса, обыватель, мещанин, народ, быдло – как только его обычно ни называют! Однако именно он является тем самым балластом Истории, который тормозит ее движение (к большому неудовольствию «исторических» людей и художников) и в то же время балансирует эту самую историю, не давая ей свалиться в антиутопию.

Пока другие «С потом и кровью» (первый вариант названия романа) разгоняют события по очередному «единственно правильному» пути, не поддающиеся учету разнополые Щукари, вольно, а чаще невольно возвращают их в те рамки, в которых находится сейчас история человека, а не история человечества. Притом что история человечества и история человека, человека как такового со всеми его рядовыми особенностями, слабостями и стремлениями, – очень разные истории. Щукарь, как по нему ни прохаживается история человечества, посетившая в недобрый час его страну, живет в истории человека. Которая движется так медленно, что в пределах одной жизни каких-либо изменений здесь отследить невозможно.

Как большинство из нас, Щукарь – внеисторический человек в конкретных исторических обстоятельствах. Которые тебя касаются и даже очень. Но, как это ни удивительно, волнуют слабо. Особенно по прошествии, когда становится ясно, что все эти «небывалые эпохи», «ключевые этапы», «новые эры» и пр. – еще одна плохая вариация на старую тему. Глубинных, коренных – и прежде всего собственных – изменений жаждет человек, прекрасно понимая, что никогда их не дождется. К этой тоске по действительно Историческому взывают все реформаторы. На ней в свое время сыграли и большевики.

И как раз через деда Щукаря Шолохов объясняет – кем и чем советский период отечественной истории, например, который долго преподносился как самый важный этап истории человечества, будет возвращаться в обычные рамки.

Это эпизод, когда Щукарь хочет поступить в коммунисты: «затем и пришел, чтобы узнать, какая мне выйдет должность, ну и прочее...». Читатель, конечно, понимает, что дело не в Щукаре. Комический персонаж (ему дозволено) просто озвучивает стандартные мотивы слияния с правящей партией. Для непонятливых Шолохов еще в самом начале романа описывает вполне сформировавшееся к тому времени руководящее большинство, которое бежит по жизни «мимо людей, прижав портфель»... Коммунистическая идеология для них – прикрытие. Рано или поздно они от нее избавятся.

Интересно, что отказывают Щукарю даже не в силу его «никчемности». Решают всё куда более важные вопросы: попам жертвуешь? В Бога веруешь? Отвечает деревенский солдат Швейк столь же показательно – верую, когда прижмет.

В романе Шолохова о том, как история человека тормозит историю человечества, можно обнаружить и другие подходы к теме Истории. Когда, например, она рассматривается как смешение несоединимого и, кстати, внеисторического – Бытия (добро) и Небытия (зло). Того, что всегда было, есть и будет. И того, чего нет, не будет и никогда не было, сколько бы оно ни прикидывалось грозным и настоящим. В этом смысле история человека и человечества состоит лишь, упрощенно говоря, в сепарации – окончательном отделении одного от другого.

Иллюстрация к такому подходу – опять же веселая «история» с дедом Щукарем. Его отправляют готовить обед для полеводческой бригады. И он, набирая воду из пруда, случайно зачерпывает лягушку и варит кашу вместе с ней. Другими словами, мешает нужное с неприемлемым. Что потребители в конце концов обнаруживают и указывают на это Щукарю в довольно экспрессивной форме. Его реакция показывает отношение «вечного» (внеисторического) человека к Небытию, злу как таковому.

«Это вам видение», – убеждает едоков дед Щукарь. Но сам пробовать «видение» категорически отказывается. И он прав. Небытие – не просто несуществующее, но «активно несуществующее». Бороться с ним нужно соответственно: никогда не забывая о нем, даже не смотреть в его сторону. Зло перестает быть, только когда его игнорируют (для начала – про себя). Чего нет, того нет. Есть то, что есть.

Об этом, собственно, и написан роман «Поднятая целина», показывающий, сколь грандиозно и трагично может быть то, что уже через несколько мгновений по историческим меркам растворится, будто не было. Когда с одной стороны человек, а с другой – вредная химера, смертоносная чушь.

Не было колхозов, а дед Щукарь был.

Появились колхозы. Что только с бедным Щукарем ни делали, он никуда не исчез.

Зато исчезли колхозы. Дед Щукарь остался.

И пока исторический с внеисторическим, Давыдов с Щукарем «один у одного учатся», жизнь, как всегда, больше зависит не от Давыдовых, а от Щукарей, не от человечества, а от человека. Насколько широко он черпает для общего котла.