Стонет сизый голубочек

Станция метро «Фонвизинская». Витражи, посвященные «Недорослю». Фото автора

В конце ноября Денис Иванович Фонвизин вернулся из своего Витебского поместья и сразу почувствовал себя хуже.

После любого путешествия, долгого ли, короткого ли, здоровье его – и без того слабое – значительно ухудшалось. Всегда так. Однажды Денис Иванович полтора года кряду совершал поездку по Италии и Пруссии. Прибыв в каждый новый город, он был вынужден перво-наперво несколько дней отлеживаться. А возвратился на родину, то прямо в день приезда домой его разбил паралич, навсегда отнявший свободное употребление языка, левой руки и левой ноги. Это случилось 29 августа 1785 года, семь с лишним лет назад.

Тем не менее Фонвизин очень любил путешествовать. Любовь началась с той самой первой, захлестывающей сладкими впечатлениями поездки из Москвы в Петербург, когда он вместе с младшим братом Павлом в числе десяти лучших учеников университетской гимназии были взяты директором университета Иваном Ивановичем Меллисино для представления тогдашнему куратору Шувалову, тоже Ивану Ивановичу, двойному тезке директора.

Стоял январь 1760-го.

Из Москвы выехали в лютейший мороз на лошадях и больше десяти дней с трудом добирались до Петербурга. Зато там, в молодой столице, братья Фонвизины разом повидали столько, что иной за всю свою жизнь увидеть не сможет.

Они были на приеме в великолепном императорском дворце, там Денис познакомился с основателем университета Ломоносовым. Братья часами хаживали по городу, такому светлому и прямому. Они были, наконец, в придворном театре, где смотрели пресмешную иностранную комедию, в которой главную роль исполнял сам Шумский. А в доме дяди своего Дмитриева-Мамонова, где братья остановились, им удалось познакомиться с основателем русского театра Федором Волковым и самым на то время известным актером Иваном Дмитревским. Вокруг было шумно, ярко, блистательно изрядно. Было что рассказать дома юному гимназисту.

После же того как оставил университет, проучившись два года на философском факультете, и поступил на службу переводчиком в иностранную коллегию, ездить пришлось изрядно. В том же 1762 году его послали с поручением в Гамбург и Шверин, можно сказать, края предков. Часто приходилось ездить из Петербурга, где он служил, в Москву, где жили родители, четыре сестры и три брата – Денис был среди них самым старшим, первенец. Несколько раз ездил за границу для поправки здоровья супруги Екатерины Ивановны или своего. Однако ему эти поездки не помогали, только хуже делалось.

Тем не менее Денис Иванович страстно любил постоянную смену впечатлений, любил дорожную тряску не меньше, чем любил хорошую застольную компанию. Да, он по натуре чрезвычайно общителен, любил быть с людьми дома и в гостях, на славу поесть или угостить. Его гастрономические пристрастия не ослабевали даже во время болезни, и в путевых записках Денис Иванович скрупулезно фиксировал, где хорошо пообедал либо поужинал.

Сегодня, тридцатого ноября, его пригласили к себе на вечер Екатерина Яковлевна и Гаврила Романович Державины. По правде говоря, велик был соблазн отказаться и посидеть в домашнем покое. Однако Денис Иванович, зная, что там сегодня будет молодой поэт господин Дмитриев, с которым желал познакомиться, все же поехал.

* * *

Капитан-поручик Дмитриев пришел одним из первых. Как всякому молодому литератору, тем более что еще мало понюхавшему столичного пороха, ему была весьма дорога каждая минута, проведенная в обществе именитых собратьев. Державин встретил Ивана Ивановича, одетый нарядно – во фраке, коротеньких панталонах и гусарских полусапожках. Провел визитера в небольшую гостиную, которая была изукрашена рукоделиями Екатерины Яковлевны.

Вслед за Дмитриевым приехал известный зодчий Николай Александрович Львов – круглолицый крепыш с иронической улыбкой. За свои сорок лет он уже успел совершить чрезвычайно много – по его проекту было построено здание почтамта в Петербурге, а недавно закончены Невские ворота Петропавловской крепости. Львов наполнил Россию оригинальными почтовыми дворами, дворянскими усадьбами и сельскими церквями, он сочинял стихи и музыку, занимался экономикой и геологией, да так успешно, что однажды открыл в районе Валдайской возвышенности залежи каменного угля и организовал его добычу.

Среди гостей появился и молодой Оленин. Тот самый Алексей Оленин, про которого многие говорили, что именно этот дворянский мальчик послужил натурой для образа Митрофанушки. И будто бы сия фонвизинская карикатура произвела на юного Алексея такое впечатление, что он буквально набросился на учебу, окончил Страсбургский университет и дрезденское артиллерийское училище, проявил большие склонности к изобретательству и рисованию.

Оленин и Львов составляли почти ежедневное общество Державиных. С ними Иван Иванович знаком накоротке. А вот следующий гость – поэт Ипполит Федорович Богданович, автор нашумевшей поэмы «Душенька», не успевал приезжать сюда часто. После выпавшей на его долю известности Богданович сделался пленником большого света. Многие петербуржцы желали, чтобы сей стихотворец дремал за их поздними ужинами. Всегда аккуратный, даже щеголеватый, во французском кафтане, Ипполит Федорович выглядел много моложе своих пятидесяти. Он был университетским товарищем Фонвизина. Правда, он поступил учиться на два года позже. Денис же Иванович – тот из первого призыва, пришел в университетскую гимназию с первого дня ее основания – 27 апреля 1755 года. Тем же весенним утром в университет пришли и Николай Новиков, и будущий светлейший князь Григорий Потемкин, известные ныне дипломаты Яков Булгаков и Аркадий Морков… Глядя на невыспавшихся мальчишек в темно-зеленых или малиновых мундирах, мало кто решился бы предсказать многим из них столь громкую известность.

Постепенно гостиная Державиных наполнялась гостями. Некоторые уже играли в карты, другие беседовали.

Как всегда, Иван Иванович обрадовался приезду своего наперсника Карамзина, с которым они были знакомы еще с младенческого возраста. В 1770 году, когда Ване Дмитриеву стукнуло десять, он попал на свадьбу сестры своего отца тетушки Авдотьи Гавриловны и овдовевшего помещика Михаила Егоровича Карамзина. Там он и познакомился с очень красивым пятилетним Колей Карамзиным, у которого завтра как раз день рождения. Так что они, во-первых, земляки, а во-вторых, младшие братья Коли приходятся Дмитриеву уже свояками. После возвращения из заграничного путешествия Карамзин начал издавать «Московский журнал», в котором регулярно появлялись стихотворения Дмитриева.

Ожидая Дениса Ивановича, Карамзин и Дмитриев пошли пока в кабинет Державина, где вместе с хозяином читали вслух стихи и беседовали о литературе до шести вечера. В это время вошел камердинер Кондратий и доложил:

– Его превосходительство господин Фонвизин.

Гаврила Романович быстро встал с кресла:

– Пойдемте, молодые друзья, и воздадим должное автору «Недоросля».

Когда Дмитриев увидел этого немощного человека, он ужаснулся. Денис Иванович вошел, опираясь на руки двух молодых офицеров, служивших его поводырями и чтецами. Офицеры помогли ему поудобнее устроиться в большом кресле, полулежа. Говорил Фонвизин тоже с крайним усилием, голосом охриплым и диким, плохо контролируя его громкость. Иные слова получались сиплыми, а другие – слышались по всей зале. На болезненном лице выделялись лишь глаза нестерпимой голубизны. Все подходили к Фонвизину здороваться, и он старательно улыбался, глядя на знакомых снизу вверх.

Гаврила Романович подвел к нему высокорослого капитан-поручика с рябоватым лицом:

– Вот, Денис Иванович, дозволь представить тебе Ивана Ивановича Дмитриева. Это он сочинил «Стонет сизый голубочек, стонет он и день и ночь…» – полупропел басом Державин и, улыбнувшись, добавил: – Все мы, волгари, знатные, но грустные пииты – я казанская сирота, а Иван Иванович родом из-под Сызрани. Самарский.

Фонвизин не мешкая приступил к новому знакомцу с вопросами о своих сочинениях. Знает ли он «Недоросля»? Читал ли «Послание к Шумилову», «Лисицу-кознодейку», его перевод «Похвального слова Марку Аврелию»? Как он находит их? Казалось, слушая ответы собеседника, Денис Иванович с первого раза пытается понять свойства его ума и характера. Наконец, он спросил Дмитриева о чужом сочинении:

– Что вы думаете о «Душеньке»?

Сидевший за карточным столом Богданович услышал почти выкрикнутый вопрос, однако не подал и вида. Он не любил разговаривать о своих стихах, никогда первый не начинал таких разговоров, но в глубине души ценил себя весьма высоко и был довольно щекотлив к малейшим замечаниям насчет его творений. Сейчас, когда лицо Ипполита Федоровича ничуть не выразило то, что он услышал фонвизинский вопрос, рука его, взявшаяся за карту, застыла на ней чуть дольше обычного.

– Она из лучших произведений нашей поэзии, – ответил Дмитриев.

Денис Иванович подтвердил, выразительно подняв брови:

– Прелестна.

Богданович сделал очередной ход.

Иван Иванович заметил, что Фонвизин на мгновенье прикрыл глаза и сжал правой рукой подлокотник кресла. Наверное, почувствовал сильную боль. «Сурово обошлась ты, судьба, с веселым автором «Недоросля», – подумал Дмитриев и вспомнил, что после первого представления комедии в придворном театре светлейший князь Григорий Александрович Потемкин беспардонно хлопнул драматурга по плечу и пробасил при всех: «Умри, Денис, или больше ничего уже не пиши!»

Да, тяжел на пророчество оказался светлейший князь Таврический. Фонвизин всегда писал между делом и обязанностями службы, оттого и получалось немного. Выйдя же в отставку, он, как ни печально, тоже не смог писать в охотку – здоровье не позволяло. Он и мальчиком-то был отнюдь не крепким, не богатырь, пропускал многие лекции в университете из-за головных болей, а последние десять лет хворал вообще беспрерывно, что мешало писать. «Хотя не мог же он совсем не сочинять, – думал капитан-поручик Дмитриев, – этот неистощимый на анекдоты и эпиграммы человек, буквально созданный природой для того, чтобы улучшать настроение людей».

И, словно угадав его мысли, Фонвизин старательно улыбнулся, обращаясь к хозяевам:

– А я не с пустыми руками – привез свою новую комедию «Гофмейстер». Еще неоконченную.

Екатерина Яковлевна и Гаврила Романович изъявили желание послушать. Когда все расселись кружком, Фонвизин здоровой рукой подал знак одному из провожатых офицеров, и тот начал читать веселую издевку над семейством Слабоумовых, занятых выбором гувернера для своего Васеньки.

Когда присутствующие смеялись, Денис Иванович пытался улыбкой подкрепить силу нравящихся ему выражений. Однако плохо удавалось пересилить то и дело наступавшее головокружение. После чтения продолжили общую беседу, центром которой, как всегда в подобных случаях, оказался Денис Иванович. Устроившись с помощью своих спутников поудобнее, драматург начал рассказывать о пребывании в Белоруссии.

– Во всем Шкловском уезде мне довелось разыскать лишь одного литератора – городского почтмейстера. Между прочим, назвался большим почитателем Ломоносова. Ладно, почитатель так почитатель. «Какую из его од, – спрашиваю, – вы считаете лучшей?» – «Ни одной пока не читал».

Фонвизин с видимым удовольствием выждал, покуда стихнет смех, и продолжил:

– Зато, доехав до Москвы, я уже не знал, куда деваться от молодых стихотворцев, которые с утра до вечера вились вокруг меня роями. Однажды докладывают: «Приехал сочинитель». Ладно, велю принять. Входит автор с эдаким пуком бумаг и просит выслушать трагедию в новом вкусе, – Денис Иванович поднял указательный палец, как бы иронично подчеркивая последние слова. – То есть предупреждает, мол, у всех трагедия оканчивается убийством или самоубийством, а его героиня умрет естественной смертью. И точно – от акта к акту она чахла, чахла и, наконец, издохла. Боюсь, зрителям сей трагедии тоже не поздоровилось бы.

Говорил, двигался и улыбался Фонвизин с видимым усилием. Его знакомые уже давно свыклись с мыслью, что этот веселый по натуре человек очень страдает от разных болячек. Ему нет еще и пятидесяти, а это уже старик. Время пролетело незаметно. В одиннадцать часов вечера Денис Иванович признался, что несколько притомился, и поехал домой.

Этой же ночью он умер.

Дмитриеву передали печальное известие в тот момент, когда он собирался ехать в гости к Карамзину, у которого первого декабря был день рождения.

Иван Иванович опустился на стул возле окна и долго-долго, не шевелясь, смотрел на зимнее небо, шепча одними губами свое собственное: «Стонет сизый голубочек, стонет он и день и ночь».