Сумев отгородиться от людей

Официальный прорыв к читателю советскому автору давался с боем, как взятие высоты. А уж тем более Бродскому.  Борис Кустодиев. Плакат «Ленинградское отделение Государственного издательства (Ленгиз)».1925. Российская национальная библиотека, СПб

Когда начался роман Бродского с издателями? Один из биографов поэта Лев Лосев в своей жезээловской книге утверждал, что точной даты никто не знает, что в Ленинградское отделение издательства «Советский писатель» рукопись сборника «Зимняя почта» поступила примерно в конце 1965-го или в самом начале 1966 года. По словам Лосева, инициатива исходила от либерально настроенных редакторов, но при этом биограф поэта ни одной фамилии не назвал.

Дальше приходится апеллировать к воспоминаниям очевидцев. Один мемуар оставил бывший главный редактор Ленинградского отделения «Совписа» Михаил Смирнов (он теперь хранится в рукописном отделе Пушкинского Дома). Издательский начальник рассказывал, что в конце 1965 года его о намерениях Бродского посетить издательство предупредил кто-то из литературных генералов, посоветовав заранее начать подготовку к большой битве. Правда, фамилию генерала Смирнов почему-то не назвал, но в этом генерале легко угадывался тогдашний руководитель Ленинградской писательской организации Прокофьев.

Действительно, вскоре в кабинете Смирнова объявился и сам Бродский. Он, как вспоминал издатель, пришел «в аккуратном пиджачке, при галстуке, в хорошо отутюженных брюках. Был безукоризненно вежлив, интеллигентен, без всякого намека на дерзость или заносчивость».

Передав Смирнову свою рукопись, Бродский счел нужным сообщить, что в нее он не включил ничего из того, что вошло в книгу «Стихотворения и поэмы», выпущенную за несколько месяцев до этого в Америке. Но тут же поэт подчеркнул, что и ничего случайного в эту его рукопись не попало. Он думал о стройности и цельности «Зимней почты».

Несколько другую версию мне в личной беседе в октябре 2022 года изложил много лет проработавший редактором в Ленинградском отделении «Совписа» Игорь Кузьмичев. По его словам, в начале 1966 года Бродский пришел к нему в издательство в сопровождении трех «ахматовских сирот» – Бобушева, Наймана и Рейна, и передал свою рукопись. Почему пришел именно к нему? Вроде бы так то ли Бродскому, то ли «сиротам» посоветовала сама Анна Андреевна Ахматова, хотя Кузьмичев рукописи Ахматовой в издательстве никогда не вел (они проходили через другого редактора – Мину Дикман). А в издательстве существовал строгий порядок: сначала все поступавшие рукописи регистрировали секретарши, а потом начальство расписывало, кому кого и что читать. Но в данном случае Кузьмичев сделал исключение, согласился взять папку со стихами без регистрации и пообещал Бродскому долго с чтением рукописи не тянуть. Однако Смирнова он все-таки вынужден был поставить в известность о приходе в издательстве неудобного поэта, уже успевшего получить судимость и побывавшего в ссылке на Русском Севере. А Смирнов на это известие отреагировал весьма нервно. По словам Кузьмичева, он сразу сказал, что с изданием книги Бродского ничего не получится и надо будет подумать о форме отказа.

Однако оперативно завернуть молодому поэту стихи издательское начальство побоялось. А потом у руководства появились другие заботы. Вспомнило оно о Бродском лишь в середине лета 1966 года. А почему (кто-то на него надавил или у кого-то совесть проснулась) – этого выяснить пока не удалось. Осенью 2022 года я в питерском архиве ЦГАЛИ СПб в фонде Ленинградского отделения «Совписа» обнаружил сокращенную стенограмму обсуждения рукописи Бродского на редакционном совещании. Из нее видно, какая битва развернулась вокруг поэта.

Само обсуждение состоялось 26 июля 1966 года. Открыла его опытный редактор Фрида Кацас. «Бродский, – заявила она, – одаренный поэт, издание или неиздание этой книги – вопрос сложный и представляет общественное значение. Очевидно, было бы полезно издать небольшую книжку этого автора. В рукописи достаточно материала, чтобы работать с ним». Что следовало из этого пассажа? Издатели изначально не собирались оценивать стихи Бродского как поэзию. Они на все смотрели прежде всего сквозь призму политики. По их мнению, Бродский после суда и ссылки превратился в политическую фигуру. Он был взрывоопасен. И чтобы не допустить новых скандалов, связанных с его именем, часть издателей предложили сделать ход конем: отобрать 15–20 текстов с каким-нибудь нейтральным содержанием, тиснуть их малюсеньким тиражом и тем самым закрыть тему. Мол, вот вам книга, никакой мстительности за неправильное поведение автора, и вообще – весь вопрос исчерпан. А будет ли книга цельной, способной потрясти читателя, или проходной, никого и никак не цепляющей, – это уже неважно. Главное, к чему стремилась эта часть издателей, – избежать шума.

Кроме Кацас на этой позиции стояли и два других редактора: Игорь Кузьмичев, до этого готовивший к печати первые поэтические сборники Александра Кушнера и Виктора Сосноры, и Мина Дикман, работавшая с текстами Ахматовой. «Бродский, – подтвердил на редакционном заседании Кузьмичев, – талантливый человек. Рукопись дает основания для того, чтобы отнестись к ней внимательно. В ней можно видеть основу небольшой будущей книги. Ряд вещей для печати явно непригоден, например длинная и скучная поэма на библейские темы «Исаак и Авраам» и другие.

Рукопись следует тщательно прорецензировать, после чего поговорить с автором. Рукопись должна быть резко сокращена. Если же Бродский будет настаивать на данном составе без изменений – книги не будет».

Дикман во многом согласилась с Кузьмичевым: мол, да, у человека есть талант, и, конечно, печатать его надо, но не потому, что стихи уж очень хороши, а прежде всего для того, чтобы не допустить новых скандалов. Но она тут же высказала свою обиду: зачем гнать лошадей? Дикман предложила Бродского, во-первых, поставить в общую очередь, а во-вторых, разбавить его лирику какими-нибудь переводами, скажем, дать что-нибудь из прогрессивных англичан. Приведу полностью ее выступление – без каких-либо изъятий.

«Целиком разделяю точку зрения Кузьмичева. Стихи Бродского вполне профессиональны. Будет полезно, если широкий читатель узнает, что такое поэзия Бродского, это поможет разрушить легенды, возникшие вокруг его имени, нужно будет хорошенько подумать над тем, кому послать рукопись на рецензию. А вообще рукопись следует рассматривать в общем порядке, как заявку на книгу. Может быть, имело бы смысл при составлении книги включить в нее перевод». Чуть позже Дикман добавила: «Мы не должны ставить Бродского в исключительное положение. Прохождение сборника должно быть обычным. Предварять рецензирование беседой с автором не стоит».

Что же получалось, по Мине Дикман? В таком случае следовало и Анну Ахматову поставить в общую очередь. При этом в издательстве тогда вне всякой очереди выходили сборники Сергея Орлова, Олега Шестинского, Михаила Дудина, Ильи Авраменко, Всеволода Азарова… А кто теперь помнит этих авторов ?

Кстати, а кто из редакторов предлагал создать Бродскому не то что комфортные условия, а хотя бы просто повнимательнее отнестись к этому автору? Александр Рубашкин (он потом стал известен своими статьями, в которых умудрялся одновременно похвалить двух непримиримых оппонентов – Федора Абрамова и Даниила Гранина). Признавшись в том, что лично ему стихи Бродского не понравились, он тем не менее выступил за выпуск книги неудобного поэта («Если бы мы издали Бродского, – сказал этот редактор, – мы тем самым сняли бы ненужный ажиотаж вокруг этого имени»). Рубашкин предвидел, что во всех инстанциях рукопись Бродского будут разве что не просвечивать рентгеном. Поэтому он предложил сначала еще раз вместе с автором пройтись по рукописи, изъять все сомнительные вещи, почистить «блохи» и только потом пустить ее по привычному кругу. «Но считаю, – заявил Рубашкин на редакционном совещании, – что до рецензирования следовало бы поговорить с Бродским, уточнить состав и уже затем рецензировать».

Как полагала редактор Кира Успенская, даже после всех придирок и после исключения из рукописи всех сомнительных вещей оставалось не менее 700 строк. То есть на книгу в любом случае объем набирался. И тут слово попросил Михаил Марьенков. Его собственную прозу уже никто не помнит. Вряд ли ее кто-то читал и в 70-е годы. Но в свое время он дал зеленую улицу сборнику повестей Федора Абрамова «Безотцовщина». И уже только за одно это Марьенков достоин благодарности. Однако в случае с Бродским он повел себя, как бы поточнее сказать… как слон в посудной лавке. Смотрите, что он заявил: «Кредо поэта – «сумев отгородиться от людей, я от себя готов отгородиться». Характер творчества Бродского вызывает недоумение: бог, ангелы, серафимы. Все это – литературные реминисценции, читать сборник скучно».

Правда, потом Марьенков опомнился, совсем уж дорогу книге Бродского закрывать он не собирался и поэтому оговорился, что все-таки «отобрать небольшой сборник можно». Итоги редакционного обсуждения подвел Михаил Смирнов. Что это был за человек и насколько весомым было его мнение? Кузьмичев в личной беседе мне признался, что за 38 лет его работы в «Совписе» он пересидел больше 10 главных редакторов, но вменяемым был только один – Смирнов. По словам Кузьмичева, Смирнов прекрасно разбирался в современной литературе, у него был замечательный вкус, но уж очень он боялся начальства, и не того, которое сидело в Смольном в обкоме партии, а прежде всего того, кто занимал большие кабинеты на Воинова (а на Воинова тогда размещалась Ленинградская писательская организация). Похоже, Смирнов так и не смог оправиться от той взбучки, которую ему осенью 1946 года устроили в Ленинградском обкоме партии. Смирнов тогда готовил к печати очередную книгу Михаила Зощенко. Ничто не предвещало никакой бури. И вдруг появилось страшное постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград». По сути, Зощенко объявлялся врагом народа. Ну а Смирнов в глазах обкомовцев выглядел пособником этого врага. За взбучкой замаячила угроза ареста. И не с тех ли пор Смирнов, как только начинало пахнуть чем-то жареным, сразу мчался на Воинова консультироваться к Прокофьеву, который, в свою очередь, просто слышать не мог имени Бродского?

«…так как автор (Бродский. – В.О.), – отметил Смирнов в своей заключительной речи на редакционном совещании, – человек с не совсем обычной судьбой, вокруг имени которого было много всяческих разговоров, нам следует действовать, с одной стороны, осмотрительно, но в то же время принципиально и максимально объективно».

И как это было понимать? Расшифровал эту хитроумную формулу сам Смирнов. Он дал понять, что вообще-то сделать небольшую книгу лирики возможно. Но стоила ли игра свеч? Не случайно он тут же выставил три условия: 1) Бродский обязан будет прислушаться к оценкам редакторов; 2) редакторам до особого распоряжения ни в какие разговоры с неудобным поэтом не вступать; 3) рецензенты не должны быть случайными людьми. Дальше, по мнению Смирнова, редакторам следовало собрать воедино все замечания, продумать сценарий беседы с Бродским и только потом приступить вместе с автором к пересоставлению рукописи. «Сочтет наши замечания приемлемыми, – заявил Смирнов, – будем работать. Нет – вернем ему рукопись». И кто тут был большим волюнтаристом – главный редактор издательства или бесправный поэт?

При этом Смирнов так и не объявил, кому из редакторов поручает вести рукопись Бродского. Кузьмичев мне признался, что его от работы с Бродским отстранили, но передали ли кому-то другому папку со стихами поэта или все оставил у себя Смирнов, он не помнит. Вообще-то по существовавшим правилам издательство должно было завести отдельное дело о прохождении рукописи Бродского и регулярно пополнять его всеми отзывами. Но в ЦГАЛИ СПб в фонде Ленинградского отделения издательства «Советский писатель» я такого дела не обнаружил. Вряд ли его уничтожили. Скорее кто-то куда-то его спрятал, а время вытащить его на божий свет, видимо, еще не пришло.

Из переданных в Пушкинский Дом оставшихся после смерти Смирнова бумаг известно, что осенью 1966 года руководство Ленинградского отделения «Совписа» попросило ознакомиться со стихами Бродского одного из старейших ленинградских поэтов Всеволода Рождественского. Однако старый мэтр поступил как дипломат. С одной стороны, он признал несомненный талант Бродского. А с другой – нашел в его стихах много путаного и усложненного. «Автора, – написал Рождественский Смирнову, – нельзя лишать надежды, что он может подготовить книгу».

Ну, спасибо хотя бы за это. Старик, что называется, утешил: предложил неудобного поэта не лишать иллюзий. Но кто должен был укрепить в Бродском надежду? Рождественский считал, что эту миссию должен был взять на себя главный редактор Смирнов. 10 октября 1966 года он сообщил в издательство, что возможность издания книги Бродского, как и состав этой книги, должна определить личная встреча Смирнова и молодого автора.

Судя по всему, Смирнов перед новой встречей с Бродским еще раз внимательно перечитал рукопись сборника «Зимняя почта». Он ни в одном стихотворении не нашел прямой антисоветчины. Тем не менее рука у Смирнова так и не поднялась дать положительное редакционное заключение. Как он вспоминал, рукопись Бродского создала у него впечатление, что автор все-таки был чужд советской действительности. И идти на Голгофу из-за пусть и талантливого, но идейно сомнительного автора он был не готов. Повторю: ему хватило тех страданий, которые он перенес из-за Зощенко в 1946 году.

Однако даже после этого некоторые редакторы в издательстве считали, что еще не все потеряно и что оставались шансы добить издательское начальство и заслать стихи Бродского в набор. Так, Игорь Кузмичев в беседе со мной утверждал, что он убедил директора Ленинградского отделения «Совписа» Кондрашева организовать еще одну внутреннюю рецензию на рукопись Бродского. По идее Кондрашев как бывший партработник, хорошо знавший нравы партаппарата, должен был сразу этот план отвергнуть. Но тут-то прежний опыт Кондрашева как раз сработал во благо. Знавший всю партийную кухню (а Кондрашев когда-то был не каким-то рядовым функционером, он работал секретарем Ленинградского горкома по пропаганде и погорел-то в свое время на том, что проморгал какую-то крамолу), он решил прощупать почву у помощников секретаря обкома Зои Кругловой. Ну и бывшие коллеги дали понять, что Круглова сильно упираться не будет: если ничего антисоветского Бродский в рукопись не включил, то она готова закрыть глаза на выпуск его книги.

В качестве нового рецензента рукописи Бродского, по совету Кузьмичева, был выбран Вадим Шефнер. Многим этот поэт казался аполитичным, но у него был вкус, а главное, безупречная репутация. Но Шефнер поддержал не всю рукопись Бродского. Он отвел, в частности, поэму «Исаак и Авраам». «Может быть, – признался поэт, – я ее недопонял, но она меня не взволновала, слишком она обстоятельна. В самой Библии эта притча гораздо короче и значимее по своей глубинной сути». Тем не менее отзыва Шефнера оказалось достаточно, чтобы в самом начале 1968 года Кондрашев созрел для того, чтобы заключить с Бродским договор на издание сборника «Зимняя почта». Но вскоре в Ленинграде случился вечер творческой молодежи, который почему-то напугал многих литфункционеров, да и не только их.

Вообще-то по нынешним меркам на том вечере ничего особенного не произошло. Были обычные выступления. Перед народом выступили Сергей Довлатов, Владимир Уфлянд, Валерий Попов, другие молодые авторы. Там же впервые после своей ссылки перед большой аудиторией свои стихи прочитал и Бродский. И в чем была крамола? Похоже, только в том, что большинство выступавших еще не имели ни одной книги, а зал принял их как больших звезд, что сильно возмутило некоторых литературных генералов и их молодых подпевал. Сразу посыпались доносы во все инстанции. Главные выступающие были обвинены в идейных шатаниях. Позже выяснилось, что доносчики просто искали повод убрать с поста руководителя комиссии по работе с молодыми писателями Веру Кетлинскую, а заодно искали рычаги воздействия на сына Веры Пановой – Бориса Вахтина. Но, как у нас в народе говорят, лес рубят – щепки летят. Часть щепок прилетело и молодым. В частности, прослышавший о случившемся скандальном вечере Смирнов сильно испугался и на всякий случай зарубил выпуск первой книги Бродского. За молодого поэта попытались заступиться несколько чиновников из ленинградской писательской организации. Сразу три функционера – Даниил Гранин, Олег Шестинский и Владимир Орлов, стоявшие на абсолютно разных платформах, вдруг затребовали рукопись Бродского и после прочтения пришли к единому выводу, что ее надо печатать. Обрадовавшись, поэт в марте 1968 года поспешил в редакцию. Но Смирнов, продолжавший ориентироваться на Прокофьева, повторил свой отказ. Правда, вскоре Смирнова самого убрали из издательства. Но не из-за Бродского. Ему поставили в вину пропуск крамолы в нескольких томах выпущенной издательством «Библиотеки поэтов».

Так что трехлетняя битва за первую книгу Бродского закончилась поражением. Проиграли все: и издательство, и поэт, и великая русская литература.