Дьявол валяет дурака

Дьявол может заговорить с вами в любом обличье.  Хуго Симберг. Жена фермера и бедный дьявол. 1899. Художественный музей Атенеум,   Хельсинки

Эпиграф у романа появился, когда работа над ним писателя близилась к завершению и первоначальный замысел фантастической сатиры претерпел мутацию в направлении моральной философии и апокрифического сочинения. Перевод знаменитой автохарактеристики Мефистофеля был сделан самим Булгаковым и взят первыми публикаторами из его рабочей тетради. Поскольку в немецком языке не существует отдельных слов для различения понятий «добро» и «благо» (то и другое Gute), русские переводчики трагедии Гёте давно поймали Сатану на слове и подмене понятий. Как становится ясно из дальнейшего разговора в кабинете Фауста, куда он проник под видом черного пуделя, приняв затем облик Мефистофеля, дьявол считает отрицание и разрушение не менее творческим и важным делом, чем созидание, смерть – чем рождение, зло – чем добро, и утверждает, что тьма первичнее и первоначальней света. Скрепя сердце трудно с ним не согласиться, хотя бы в отношении материальной стороны мироздания. Так, лесные пожары, удобряя почву золой, служат обновлению леса, и страшно подумать, каким «благом» для каждого из нас обернулось бы обретение нами физического бессмертия. Дьявол смертельно уязвлен тем, что в замысле мироздания ему отведена подчиненная роль – что он лишь режиссер, а не драматург творения и полноправный соавтор Создателя. Ему и хотелось бы всех людей скопом погубить и загнать в преисподнюю, но это задача обреченная и неисполнимая. По причине существования души и свободы воли человечество даже после грехопадения уж больно ненадежный материал, не годящийся не только для установления Царства Божия на земле, но и для создания на ней глобального Идеального Концлагеря, который иначе был бы уже давно построен.

Никогда не разговаривайте с неизвестными

В названии первой главы обыгрывается насаждавшийся советской властью с конца 1920-х годов коллективный психоз шпиономании и борьбы с внутренними и внешними врагами. Поскольку начатый тогда Булгаковым роман дописывался и неоднократно переписывался уже в 1930-е годы, атмосфера подозрительности следующего десятилетия не могла не наложить печать задним числом на год «великого перелома», отказа советского государства от НЭПа и перехода к осуществлению сталинского плана построения социализма «в одной отдельно взятой стране», находящейся во враждебном окружении.

На Патриарших прудах…

Михаил Булгаков нанес Москву (как перед тем в «Белой гвардии» родной Киев) на литературную карту мира, как это сделали ранее для Петербурга Пушкин, Гоголь, Достоевский и Андрей Белый; для Дублина – Джойс; для Праги – Кафка и Гашек, для Одессы – Бабель, а «польский Кафка», Бруно Шульц, для местечкового Дрогобыча галицийских нефтебаронов. Благодаря своему роману «Мастер и Маргарита» Булгаков сумел превратить этот город в миф, почитаемый не только в России, но и в остальном мире. До него образ Москвы в литературе имел преимущественно местное значение (как в превосходных очерках Батюшкова и Гиляровского или полуэтнографическом «Лете Господнем» Шмелева) и на большее не посягал, служа подмостками и фоном для представления некой истории (как в несомненно великих романах Толстого, пьесах Грибоедова и Островского). Чтобы вывести какой-то город из тени на авансцену, необходимо сделать его своего рода действующим лицом, с особой судьбой и определенным характером, что для реалистической прозы почти непосильно без подключения воображения. (В связи с чем невозможно не вспомнить замечательный путеводитель Вайля «Гений места», в котором разные знаменитые художники и города мира служат ключом друг к другу.) Булгаковский фантастический роман позволяет читателям в себя «играть» (как в современных квестах и ролевых играх), а самой российской столице себя мифологизировать. Оттого такое гипертрофированное значение его современными читателями придается знанию топографии Москвы, а интернет переполнен бессчетными путеводителями по булгаковской Москве с маршрутами похождений по ней его литературных героев.

Уже в первой фразе романа отправной точкой для развития сюжета становятся Патриаршие пруды – топоним, сделавшийся культовым для фанатов Булгакова. Когда-то на этом месте находилось Козье болото, образовавшееся из-за выхода здесь из-под земли грунтовых вод, питавших ручей Черторый. Жители слободки, выпасавшие вблизи него мелкий рогатый скот, не раз пытались болото осушить, а зловредный ручей закопать или отвести, освящали место и по распоряжению патриарха сооружали каскадные рыбные пруды, но после отмены патриаршества те недолго просуществовали и быстро заболотились. Тогда лет через сто два меньших засыпали, а оставшийся третий так и продолжали звать во множественном числе и по старой памяти Патриаршими прудами, невзирая на их переименование на седьмом году советской власти в Пионерские.

Но не меньшую роль играет у Булгакова указание не только на место, но также на время событий, что в совокупности зовется в литературоведении «хронотопом». Мало кто сегодня подвергает сомнению, что все описанные в московской части повествования события происходят на Страстной неделе, с вечера среды по вечер субботы накануне Пасхи – от появления нечистой силы в Первопрестольной до ее поспешного исчезновения перед очередным светлым праздником Воскресения Христова. Если в романе речь идет о мае, то, согласно православному календарю пасхалий, это могли быть дни с 1 по 5 мая судьбоносного для Булгакова и переломного для страны 1929 года. В личном плане для Булгакова то был год начала двух его главных романов – любовного и литературного, впоследствии получившего название «Мастер и Маргарита». И такое совпадение позволяет считать эту Страстную неделю отправной точкой и своего рода «портом приписки», где и когда все начиналось и откуда произошло. Другое дело, что начатый Булгаковым на пороге сталинизма роман продолжал писаться и неузнаваемо изменяться в последующем десятилетии, но так и не был доведен им до окончательной беловой редакции в машинописной рукописи, из-за чего возникло много трудностей и недоразумений с его посмертной публикацией. Публикаторы и издатели оказались бессильны завершить чужой труд и прийти к единому мнению даже по поводу первой фразы романа («Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в черной роговой оправе…» vs «В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось два гражданина. Первый из них – приблизительно сорокалетний, одетый в серенькую летнюю пару, – был маленького роста, темноволос, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а аккуратно выбритое лицо его украшали сверхъестественных размеров очки…»), отчего это произведение продолжает издаваться массовыми тиражами в слегка отличающихся версиях, не говоря о сомнительных попытках восстановления и реконструкции его промежуточных редакций по черновикам. Но не это главное – роман «Мастер и Маргарита» в некотором смысле представляет собой текст-палимпсест, и оттого он сам с собой часто не совпадает «по фазе». Похожим образом в старину переписчики наносили на пергамент новый текст поверх прежнего. Попросту говоря, реалии 1930-х годов и впечатления от все более тревожных событий тех лет, накладываясь на предыдущие, дополняли и изменяли общую картину событий. Булгаков как бы спрессовал время, упаковав в него целый исторический период, не придавая значения нестыковкам и разночтениям по мелочам. Возможно, он вообще не верил в реальность существования времени, что является главным условием для появления по-настоящему великого произведения. Его знаменитая фраза «рукописи не горят» – как раз об этом.

Берлиоз

Респектабельная внешность Берлиоза, шляпа в его руке («Еще и шляпу надел!» – бранная идиома послереволюционных лет), очки устрашающего размера в роговой оправе и пост главного редактора журнала и руководителя писательской организации МАССОЛИТ (по аналогии с реально существовавшими МАПП, РАПП, Пролеткультом и прочими ассоциациями литераторов рабоче-крестьянского происхождения) говорят, что сам он вряд ли мог похвалиться пролетарским происхождением и являлся типичным преуспевающим интеллектуалом, готовым верно служить любому в принципе политическому режиму, пока ему не отрежут специально, за компанию или нечаянно голову.

Москва иностранцев и любит, и боится. А вдруг – шпион? Или чего похуже.  Казимир Малевич. Англичанин в Москве. 1914. Городской музей,  Амстердам

Но куда интереснее другое – это выбор фамилии персонажа, чему Булгаков всегда придавал большое значение. Знаменитый французский композитор, музыкальный критик и дирижер эпохи романтизма мог заинтересовать писателя тем уже, что в юности точно так же решительно отказался в пользу музыки от медицины, как сам Булгаков изменил ей с литературой, только не без колебаний и уже в тридцатилетнем возрасте. Но куда большее впечатление на писателя-меломана могло произвести то, что в «Фантастической симфонии» и опере «Осуждение Фауста» Берлиоза уже фигурировали и были обыграны в фантасмагорическом ключе некоторые темы, к которым Булгаков подступался, нацелившись на создание собственного opus magnum, но долго не мог справиться с композицией и оркестровкой непослушного романа. Но при чем здесь Миша Берлиоз – такая разновидность профессионально и социально близкого Михаилу Булгакову литератора, которую он мог только ненавидеть?! Вероятно, разгадка состоит в том, что «композиторской» фамилией писатель наградил также лечившего Мастера с Бездомным психиатра Стравинского, вероятно, таким образом намекая на музыкальные принципы построения собственного романа, который перенасыщен музыкальными аллюзиями – именами композиторов или их однофамильцев, отрывками из оперных арий и т.п. Об этом существует серьезное исследование советско-американского филолога и музыковеда Гаспарова, который первым обратил внимание на роль лейтмотивов в организации материала и построении сюжета в романе «Мастер и Маргарита» Булгаковым.

Бездомный

Бездомный – комсомольский поэт-самородок с характерным для такого сорта литераторов псевдонимом, свидетельствовавшим об их классовом происхождении (ср. поэты Придворов – «Бедный», Овчаренко – «Приблудный», Гершанович – «Безыменский», не говоря уж о Пешкове – Горьком). Об этом говорят также демонстративно заломленная им на затылок кепка и заправленная в штаны рубашка-ковбойка, сделавшиеся популярными у советской молодежи, решительно отказавшейся от косовороток навыпуск, сарафанов и прочей «старорежимной» одежды.

Редактор заказал поэту для очередной книжки журнала…

Заказанную Бездомному перед православной Пасхой антирелигиозную поэму Берлиоз скорее всего планировал опубликовать в одном из популярных сатирических журналов воинствующих безбожников, таких как «Безбожник у станка» и др., где охотно публиковались комсомольские поэты. Но и такие зубры советской литературы, как Демьян Бедный, сочинивший поэму «Новый Завет без изъяна от евангелиста Демьяна», не упускали возможности заработать подобным агитпропом. Да что Демьян – сам Маяковский этим даже гордился, перед тем как застрелиться.

Первой странностью этого страшного майского вечера…

Не исключено, что, пережидая нежданно свалившуюся на Москву несносную жару и не выходя из домов до наступления вечерней прохлады, народ отмечал за накрытыми столами так называемую «красную пасху» – День труда и международной солидарности трудящихся 1 мая, объявленный нерабочим днем еще в 1918 году. Возможно, и Берлиоз в этот вечер собирался, да так и не попал на торжественное заседание по случаю этого праздника, плавно переходящее в банкет до утра в писательском ресторане.

Иностранец

Дьявол (а это был Он, как очень скоро выяснится) предпочел предстать перед литераторами в облике любознательного интуриста и приглашенного профессора, которого все же выдают некоторые детали его прежних воплощений. От роли Мефистофеля у него сохранились ренессансный берет, артистично заломленный им на одно ухо, и набалдашник трости в виде головы черного пуделя. Зеленый левый глаз достался ему от некогда низринутого с небес лучезарного Люцифера, а от властелина Преисподней и «повелителя мух» Вельзевула черный правый глаз, бездонный и пустой.

Ишь, и не жарко ему в перчатках…

Еще одна косвенная улика, которая помогла бы литераторам легко разоблачить подозрительного иностранца, будь они посообразительней. Тогда через пару страниц романа им захотелось бы не документы проверить у него, а всего лишь попросить снять перчатки. Что наверняка сделал бы на их месте тот легендарный в литературных кругах коллега Берлиоза, что, редактируя чью-то рукопись, выносил на поля рабочие пометки такого рода: «Есть ли у дьявола когти? Проверить».

С доказательствами бытия Божия…

Речь идет о краеугольном камне западной католической мысли – трактате «Сумма теологии» доминиканца Фомы Аквинского, где представлены были пять логических доказательств существования Бога. Позднее подобный вид богословия получил название катафатического, в отличие от восточного апофатического, утверждавшего принципиальную непостижимость Бога – невозможность постичь сверхъестественный абсолют средствами рассудка и соответственно ошибочность наделения его какими бы то ни было свойствами и характеристиками.

Доказательство Канта…

Профессиональный философ Кант, с которым якобы завтракал Сатана, камня на камне не оставил от рациональных построений Фомы, и его собственное «шестое доказательство» состояло в опрокидывании аргументации богослова и переводе проблемы извне внутрь. Существование Бога он находил не в сколь угодно разумном устройстве мироздания, а в непостижимом, но несомненном и ощутимом присутствии внутри нас самих некоего морального закона, так называемого «категорического императива», вынуждающего нас становиться, быть и оставаться людьми. Его кредо: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне».

Вчерашний номер «Литературной газеты»…

Первый номер «Литературной газеты», начавшей издаваться по инициативе Горького, вышел 22 апреля 1929 года, то есть за неделю до предполагаемой встречи героев на Патриаршем пруду с нечистой силой. Члены МАССОЛИТа еще не догадываются, что сулит им появление этой предвестницы грядущей коллективизации в советской литературе после ликвидации всех прежних писательских союзов. Черт его знает!

Меркурий во втором доме…

Дьявол пока что с удовольствием валяет дурака. На демонстрацию начетнической учености Берлиозом он отвечает имитацией предсказаний астрологов и неожиданно сбрасывает маску, напугав Берлиоза. Одним из таких астрологов и чернокнижников был Герберт Аврилакский, для консультации по поводу обнаруженных рукописей которого Сатана, по его словам, был приглашен в Москву (но и тут соврал – никаких рукописей того не было никогда в библиотеке Румянцевского музея, с 1924 года Ленинке).

Этот ученый и видный церковный деятель раннего Средневековья накануне ожидавшегося в 1000 году от Рождества Христова конца света неожиданно для многих стал папой Римским Сильвестром II и оказался оклеветан завистниками как чернокнижник и создатель говорящей медной головы, которая отвечала на все вопросы только «да» или «нет» и умела предсказывать будущее и судьбу. Злые языки утверждали, что папе помогал дьявол, с которым он заключил сделку, за что и поплатился. Он сам пал жертвой предсказания говорящей головы и уже на смертном одре приказал и завещал кардиналам разрубить свое тело на части, чтобы черти не смогли уволочь его в ад. Не отсюда ли столько расчлененки и отрезанных и оторванных голов в романе Булгакова?