Яйца учат курицу, или Заседание продолжается

Покойная воробьяниновская теща Клавдия Петухова играет в романе роль Бабы-яги. Кадр из фильма «Огонь, вода и… медные трубы». 1967

Иглы, яйца, самоцветы

В сказке «Хрустальная гора» Иван-царевич попадает в Тридесятое государство, «а того государства больше чем наполовину втянуло в хрустальную гору». Иван-царевич гуляет по горе с царевной, видит золотую козу, гонится за ней, не добывает козы и теряет царевну. Он переодевается старичком и нанимается пасти царские стада.

Появляются змеи о трех, затем о шести, затем о двенадцати головах. Герой побеждает их. В туловище главного змея он находит сундук, в сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, в яйце – семечко. Герой поджигает семечко и подносит к хрустальной горе; гора тает и освобождает царевну; Иван-царевич женится на ней.

Александр Афанасьев пишет: «Крестьяне уверяют, что, обрезывая ногти, не должно кидать их, а, напротив, собирать и прятать обрезки; на том свете они пригодятся: по смерти каждому придется влезать на высокую гору, столь же гладкую, как яйцо».

Рассмотрим упоминания яиц в «Двенадцати стульях». Во втором доме собеса висят издевательские лозунги: «Пища – источник здоровья», «Одно яйцо содержит столько же жиров, сколько 1/2 фунта мяса», «Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу» и пр. «Все эти святые слова будили в старухах воспоминания об исчезнувших еще до революции зубах, о яйцах, пропавших приблизительно в ту же пору, о мясе, уступающем в смысле жиров яйцам, а может быть, и об обществе, которому они были лишены возможности помогать, тщательно пережевывая пищу».

В сцене избиения И.М. после злосчастного аукциона Остап говорит: «Иногда яйцам приходится учить зарвавшуюся курицу». Солнце катается в позолоченном ситечке, как яйцо, прельщая Эллочку-людоедку. Слесарь Полесов стонет, словно курица, снесшая яйцо. В спектакле театра «Колумб» жениха Яичницу изображает большая глазунья на сковороде.

Заодно рассмотрим и романные иглы. Персицкий, разъясняя халтурщику Ляпису, что такое домкрат, зачитывает статью из Брокгауза, где упомянуты «Иглы Клеопатры». Это название нескольких обелисков, вывезенных из Египта и установленных в Лондоне, Париже, Ватикане и др.

В музее мебели И.М. не может узнать свои стулья. Остап заявляет: «Заседание продолжается. Стул – не иголка. Найдется». Значимыми представляются и сравнение голого инженера Щукина с пикадором в устах Остапа. И «агенты – пиковые короли», которые уводят гадалку Елену Станиславовну в казенный дом.

Что же до других атрибутов кощеевой смерти, то зайцы в романе попадаются только фальшивые (вегетарианские; имитирующие шиншилловый мех; убитые Гаврилой, героем Ляписа, и отвергнутые редакцией, «потому что не сезон»). Либо фигуральные (реплика Остапа «Из двух зайцев выбирают, который пожирнее», проезд его же безбилетным пассажиром). А утки у соавторов летают в облаках только в статистических таблицах. Хотя отец Федор носит картуз «с утиным козырьком», который может представлять неясную угрозу.

Размер яйца (гусиного, перепелиного, воробьиного) часто служит обиходным определителем величины драгоценного камня. Источником сюжета «Двенадцати стульев», как принято считать, стал рассказ Конан Дойля «Шесть Наполеонов». Шерлок Холмс здесь отыскивает «черную жемчужину Борджиа», спрятанную в одном из гипсовых бюстов.

Реже упоминают другой рассказ – «Голубой карбункул». Здесь преступник прячет уникальный камень в зоб одного из гусей, припасенных к Рождеству. Карбункул по-латыни – «уголек» (обычно так называли темно-красные рубины и шпинели). Смерть Кощея, напомним, может крыться в угольке.

Холмс в этом рассказе утверждает, что гусь уже после кончины снес яйцо – «прелестное, сверкающее голубое яичко». Этот гусь – вариация кощеевой утки. Конан Дойл вряд ли знал русскую сказку, но мифические мотивы сами сложились в сходную контаминацию.

Демонический человек

Исключенная соавторами глава «Предыстория регистратора загса» углубляет образ И.М. Невесту его Мари Петухову здесь именуют «долговязым и кротким скелетом». Эротические похождения И.М. создают ему репутацию «демонического человека». На банкете в охотничьем клубе «в честь двухтысячного волка» он примеряет «шкуру юбиляра» (мотив волка-оборотня и репетиция «крика простреленной волчицы» в финале романа).

На протяжении романного действия И.М. меняет личины и амплуа: регистратор загса, «барин из Парижа», «актер без ангажемента», концессионер на паях, член союза совторгслужащих Конрад Карлович Михельсон, «особа, приближенная к императору», обольститель Лизы Калитиной, судебный исполнитель, «мальчик» на агитпароходе, кассир в Васюках, нищий в Пятигорске, опять «отец русской демократии», «адмирал-любитель» в Тифлисе и оформитель уличных табличек по возвращении в Москву. Конечно, до Остапа ему далеко, но список все же выглядит внушительно.

Смысл жизни И.М. составляют женщины и деньги: без них он впадает в оцепенение. Так, подземное царство Аида оживлялось лишь в присутствии Персефоны, проводившей в преисподней только часть года; без нее все подземные богатства лежали под спудом.

Благосостояние И.М. дважды рушится, а воспрянуть к жизни ему помогает приданое жены и завещание тещи. А внезапная страсть к комсомолке Лизе заставляет его растратить деньги, которых в итоге не хватает на покупку аукционных стульев.

Инфернальная образность наполняет роман. Уже в первом абзаце «грязь под луной блестит как антрацит». Слесарь Полесов изображается как «оперный дьявол». Остап упоминает «пещеру Лейхтвейса» – образ из бульварного романа («Пещера Лейхтвейса, или 13 лет любви и верности под землею»).

Одноглазый председатель шахматной секции – киклоп, мечущий камни, как в «Одиссее». Инженер Брунс требует: «Не устраивайте в моем доме пандемониума». Упоминаются «нимфы» мужеского пола из похоронного бюро и общежитие имени Бертольда Шварца – баснословного изобретателя пороха.

Добавим сюда землетрясение в Ялте; картинку с Везувием в сундучке отца Федора; вулкан Фудзияму, который снится Остапу; «центр земли» и «подземные вулканы» в радиотрансляции; «бутоны, извергающие лаву» в изображении рассвета на Волге. И это далеко не весь список.

Смысл жизни Кисы – женщины и деньги.  Кадр из фильма «Двенадцать стульев». 1971

Более того, Клавдия Ивановна выступает в конкретной пропповской функции Яги-дарительницы. К тому же фамилия Петухова напоминает о нечистой силе, а имя Клавдия значит «рогатая».

Чертами Яги в романе наделена и Елена Станиславовна. Это гадалка с неверной походкой (колченогая), обитательница запущенного логова с репродукцией «Острова мертвых», хозяйка молчаливого попугая в красных подштанниках (вещая птица – экзотический эквивалент ворона).

Алхимия и бессмертие

Воробьянинова сопровождают как мотивы смерти, так и мотивы бессмертия. В уездном городе N проступают черты обители бессмертных: граждане здесь родятся и женятся, но не хотят умирать, гробовщики и аптекари ведут напряженные дискуссии, парикмахер «Пьер и Константин» рассуждает о таинственных силах гемоглобина.

В московских сценах упоминается «секаровская жидкость» (средство для омоложения из тестикул животных – скрытый мотив яйца). Фамилия Ляпис означает по-латыни «камень». Это и философский камень алхимиков, и «адский камень» (нитрат серебра) для прижигания ранок. Бравый солдат Швейк использовал ляпис для перекрашивания краденых собак.

К теме перекрашивания имеет отношение и Хина Члек, возлюбленная Ляписа. В имени Хина слышится хинин (лекарство от малярии) и хна (краски для волос). Лиля Брик, прототип Хины Члек, была рыжей и крашеной. Фамилия Члек, по мнению комментаторов Одесского и Фельдмана, созвучна аббревиатуре ЧК: Осип Брик там служил открыто, а Лилю считали осведомительницей-сексоткой. Эти мотивы подхватывают тему перекрашивания и конспирации И.М.

В ранних редакциях Никифор Ляпис появлялся также в главе «Могучая кучка, или Золотоискатели». Мотив «золотоискателей» пародийно продолжает тему алхимии. В главе упоминалась Сухарева башня (связанная с алхимиком Яковом Брюсом) и Пробирная палата (определяющая содержание драгметаллов в сплавах).

В «Могучей кучке» сочиняли оперу «Луч смерти» на сюжет, принесенный Ляписом: «Советский изобретатель изобрел луч смерти и запрятал чертежи в стул. И умер. Жена ничего не знала и распродала стулья. А фашисты узнали и стали разыскивать стулья. А комсомолец узнал про стулья, и началась борьба».

В «Двенадцати стульях» упоминаются и другие загадочные зелья и таинственные приборы. Стойкий запах ализариновых чернил в уездном загсе. Вежеталь – растительный лосьон на спирту. Средства для окраски волос «Титаник» и «Нимфа». Строптивый огнетушитель-пеногон «Эклер». Порошки и приборы для борьбы с клопами. Кружки Эсмарха и «клистирный батальон». Журнал «Гигроскопический вестник» и т.п.

Нельзя пройти молчанием и гробовщика Безенчука, который лечится спиртом от побоев («Нам растираться ни к чему»). И монтера Мечникова, измученного нарзаном (мертвою водой) и употребившего деньги за проданный стул на покупку водки (живой воды). В одной из редакций романа приводилась богатая номенклатура водочных мер и доз: две полбутылки, диковинка, соточка, гусь, четвертуха, полшишки, двадцатка, мерзавчик, сороковка.

Наконец, Конек-Горбунок, с которым сравнивают И.М., в поэме Ершова владеет секретом омоложения, позволяющим сказочному герою выдержать испытание кипятком, студеной водой и кипящим молоком. Это тоже алхимия, но народная и сказочная.

Двойники и сундуки

Воробьянинов наделен своего рода двойниками. Это обычный результат разложения мифического образа в линейном романном повествовании.

Самый явный двойник И.М. – это отец Федор Востриков. Как и Воробьянинов, он проходит путь от прозябания в уездном городе до финального безумия. Как и Воробьянинов, пускаясь в погоню за сокровищем, отец Федор изменяет наружность. Причем в его случае это еще более символический акт: расстрижение, добровольное снятие сана.

Воробьянинов и Востриков порою даже перехватывают функции друг друга. Помыслы отца Федора сводятся к жажде обогащения – отсюда его коммерческие проекты. В рассуждении предприимчивости он затмевает И.М. и приближается к Бендеру. Зато И.М. берет на себя функции жреца – отправителя ритуалов в загсе.

Другой неполноправный двойник – гусар-схимник Буланов. Это «сильный вариант» фигуры И.М. Один носит «лошадиное имя», другой – «лошадиную фамилию». Граф Буланов – столичный аристократ, венец карьеры И.М. – пост уездного предводителя дворянства. Буланов – заядлый бретер и герой-кавалерист, Воробьянинов уклоняется от военной службы «по слабости здоровья». Граф обольщает первых столичных красавиц, И.М. – уездных чиновниц и провинциальных актрис.

Все это похоже на соперничество миллионерши Вандербильдихи и Эллочки Щукиной. Но на протяжении романного действия И.М. гоняется за сокровищем, Буланов же служит кучером в подотделе ассенизации (дерьмо – устойчивая инверсия золота).

Смерть сказочного Кощея упрятана во множество оболочек. Такое пространство называют футлярным. Явных футлярных объектов в «Двенадцати стульях» несколько.

Это сундучок отца Федора. Это ящик мороженщика, «полный майского грома». Это ящичек с табличкой «Этим полукреслом мастер Гамбс начинает новую партию мебели», найденный в одном из стульев на тиражном пароходе. Это «допровская корзинка» нэпмана Кислярского.

Юрий Щеглов считает прообразом востриковского сундучка знаменитую шкатулку Чичикова со множеством закоулков. Но, исходя из всего сказанного, мы вправе считать не менее важным прообразом сундук со смертью Кощея.

Наконец, общежитие имени Бертольда Шварца, нарезанное на фанерные пеналы, – также несомненное футлярное пространство. Именно там доживают свой век выпотрошенные стулья – титульные герои романа.