Сзади рухнул дом мой

Выплакала свою короткую глубокую жизнь стихами.

Когда я работала на Соловецких островах в археологической экспедиции летом 2003 года, то жила в бывшем детском бараке. Юлия с 1982-го по 1988-й – в женском. Мне говорили: либо человек здесь приживается, здоровеет и очищается, либо заболевает и гибнет. Я заболела. Юлия погибла (1963–1988).

Ореол таинственности окружает ушедшую поэтессу, погружая ее все глубже во мрак одиночества. Она выплакала свою короткую глубокую жизнь стихами. На фото – юная белолицая розочка, красотка и, как называет ее в своих воспоминаниях муж Василий Матонин, безбытная, «мы парили над бытом».

Парение на Соловках суровой зимой. Островитяне. Винно-водочная лавка и монастырь. Образцово-трагическая судьба романтического поэта.

Молодая семья отчаянно бедствовала. Работали в музее, организовали для школьников детский театр, издавали рукописный журнал «Штиль», кололи дрова и стирали пеленки в проруби. Трудно и счастливо. Вот и сторож Сергей, как он себя называет, недоумевает: «Я впервые прочитал эти стихи в соловецком райпо. В хозяйственном отделе. Книги там – не главный товар. Всё гвозди, мыло, веревка... Знакомые говорили: «да, что-то слышали... жена Матонина повесилась вроде…» «Повесилась... а вы попробуйте прожить на Соловках с тремя детьми... в 25 лет...»

Ее жизненное кредо, судя по всему, – переходить границы. От бесконечности к бесконечности. Василий Матонин: «Четверть века Юля считала сроком критическим, за которым ее ожидает либо гибель, либо переход в новое качество». Юлия Матонина: «Преследующая многих из нас мысль о самоубийстве является неосознанным желанием второго рождения. Необходимо выстроить себе смертельную ситуацию и преодолеть ее желанием жить или любовью: вот тут рождение!»

Стихи немногословны и насыщенны. Болезненно отчетливы образы. Сжатая пружина эмоций. Язык скуп. Короткие фразы. Простые цвета: по преимуществу: белый. Белый, черный, синий, синий, синий. И вдруг желтый (апельсиновый)! То, что Матонина изображает, – трогательно, задевает, сопереживательно. Тут нет игры – это исследование и эксперимент с собственной жизнью.

Не случайно упоминается в стихах Булат (Окуджава). Юлию также преследовали с детства малоприятные ситуации и неудачи. Страстная ее любовь к театру – и полный крах в театральной студии. В результате – фейерверк стихов! Таким же безнадежным был провал надежд Окуджавы снискать воинскую славу. Юлию в шестилетнем возрасте мать навсегда отправляет к отцу – из Пятигорска в Архангельск. Булат лишается надолго арестованной матери и навсегда – отца. Так же ютился он с молодой женой в монастырской келье в деревне Шамордино, голодая и прозябая, как и Юлия с Василием на острове. Но если Булата ждала полулегальная всероссийская слава, то Юлию – спуск по ступеням депрессии прямо в студеную неизбежность отчаяния. Впрочем, погибла и оставленная Булатом (первая) жена. А муж Юлии нашел счастье в другой женщине и детях. Такие перекрестья, впрочем, сплошь и рядом.

Итак, «грустную песню запел Булат», и Юлия, соприкасаясь с чужими мирами, застывает заколдованною и ждет. Беззащитная в любви. Плененная материнством. Провоцируемая стихиями. Какой пристрастный романтизм. Устрашающий романтизм. Бесхитростно, но в то же время стильно. Одиночество и вхождение в транс через созерцание природы или через акт социального общения. Юлия Матонина: «Чтобы вынести такую красоту природы и не расплющиться, необходимо стать ее частью, а не созерцателем». Чаемое, вожделенное слияние с природой переполняет и перехлестывает волной строки стихотворений: «…лес, пылая,/ Руки распростер»; «И меня расцеловала/ Первая волна до боли».

Но с людьми больнее, прикосновение к чужому – сразу глубокое проникновение и шок. Как в стихотворении «Мир одного человека». Вхождение в транс от погружения, как в опасную глубину, в чужой мир. Окунулась, теперь поздно, только ждать, «заколдованною застыть/ С веточками цветов». Невольное обращение за помощью к природным источникам. Слабые веточки, спасут ли? И «падает шарф с плеч» (ночи или гостьи?), а «глаза застилает мрак». В стихах Юлии с темой «лирической исповеди» всегда соединяется тема природы. Это могут быть чистые стихии: небо, вода, земля и огонь (костер) или ландшафты: леса, поля, реки и их фрагменты, вплоть до мельчайших. Это могут быть собирательные понятия: времена года, в том числе в их погодных характеристиках: буря, гроза, дождь, снег и прочее. И это не только среда обитания, на которую невозможно не реагировать, что в первую очередь и делают все лирические поэты, а язык души, перемещения состояний изнутри – наружу и извне – вовнутрь. «В долине сердца –/ Первый снег». Все переживания резонируют с различными состояниями природы. Почти полное слияние, не хватает только шага для пересечения заветной границы.

Схематика предопределения вела ее к этому неизбежному шагу. Юлия выстраивала ситуации и комбинировала их в заявленном плане. Как художник-стратег рисовала в своем воображении картину действия, которое должно быть совершено во исполнение данного самой себе приказа: «либо гибель, либо переход в новое качество». Спасти может только любовь, только она для Юлии обуславливает желание жить. А вот тут, видимо, не сложилось: длящийся, непреходящий конфликт между реальной действительностью и мечтой оказался, в конце концов, нестерпим до полного неприятия и неприемлем для максималистских установок молодой женщины-поэта. Нечто прекрасное, совершенное, но недостижимое и непостижимое разумом обязано было воплотиться в реальность во что бы то ни стало. Дисгармония движет прогресс, это неустойчивая основа жизни и всякого развития. Но для Юлии раз за разом скатывание в быт, приземление, узы обыденности становились все более мучительны и невыносимы. «Мое механическое существование едва ли сделает кого-то счастливым. Всю физическую работу я выполняла на духу. Теперь – по инерции и по обязательствам перед жизнью своих детей». Казалось бы, семья: муж, дети, общая борьба за выживание, только скреплявшая этот союз. В их с Васей семью в ветхом домике на острове было хорошо приходить. Что-то вроде паломничества. Но романтический герой всегда одинок. Сердечные встречи с друзьями были отдушиной на фоне провинциального быта в комнатке бывшего женского барака. Впрочем, Юлия и в компании отмалчивалась, оставалась в себе, разве что читала стихи. Как у настоящего поэта это был почти единственный способ общения, способ преодоления чувства дисгармонии.

Светлана Логинова: «Вне стихов ее участие в разговорах принимало форму отдельных реплик, каких-нибудь замечаний (часто ироничных), комментариев. Но вот если число беседующих с нею сокращалось до одного-двух человек, тогда происходил настоящий разговор – событийный, на уровне откровения».

Как бы ни впечатляли нас рассказы об этом прекрасном, хоть и трудном совместном бытовании, чему очень хочется верить, но что-то они упускают или недоговаривают. Как бы то ни было, Безответная (беззаветная) Любовь совершает предательский ход и не спасает Юлию, приблизившуюся к границе Гибели / Возрождения.

Говорят, что на Севере невероятное количество оттенков серого. Я сама помню, что серенький мрак был основным августовским цветом на Соловках. Немало его и в стихах Юлии Матониной. И вдруг – нарядный, заряжающий энергией оранжевый! Это апельсины, перекатывающиеся из стихотворения в стихотворение. «Брызнув из сетки, солнцами/ Падают апельсины»; «Апельсиновый пес в дыму сигарет».

Легко очистить

спелый апельсин

И умирать легко, когда живой.

Под высшим напряжением

всех сил

Легко понять себя:

кто ты такой?

Легко взлететь, когда

не чуешь ног,

Остаться чистым даже

без воды.

Легко со всеми, если одинок,

И трудно за пределом

немоты.

Белла Ахмадулина и Борис Полевой вынесли вердикт: учиться не надо, тебя испортят. Фото из архива семьи Матониных

Ангельское личико и горькая усмешка. Юлия выходит из дома. Дом ветхий. Он – сзади. Впереди разгул стихий. Буря рушит хрупкие стены дома. Небо с морем сливаются в дерзких поцелуях. Четырех стен, в которых была зажата лирическая героиня, «будто вовсе не бывало». Ее зацеловывает море. Слияние с опасным и манящим великим миром.

В ряде стихов Юлии Матониной встречаются интонации и ритмы национального фольклора. Это колыбельные, причитания, стилизации народных песен. Сама она отвергала мысль о подражании, считая, что этот язык для нее естественен. Юлия Матонина: «Обвинение в подражательстве народным песням необоснованно, если причиной так называемого «подражательства» является сходство условий, в которых состоялись стих или песня. У нас довоенный быт». Конечно, не всякая техника находит применение, выбирается поэтом для включения в свой арсенал средств выражения. Однако народный говор лишь иногда используется Юлией, причем явно в переработанном виде, вписанном в стихотворение для своих поэтических нужд: усиления, замедления, всхлипа, пропевания и т.д. Собственный язык и интонации у Юлии совсем другие. Рубленая речь. Максимальная выразительность минимальными средствами. Плотно прижатые друг к другу строки, ничего лишнего. Вполне современное звучание.

Религиозные искания, «вечные вопросы», для чего нужно жить, откуда всё и зачем – Юлия пребывала постоянно в напряженной душевной работе.

Юлия Матонина: «Всегда знаю одно, а верю в другое, и сила веры рушит даже самые прочные логические построения. Бог – это естественность человеческая. Я это всегда чувствовала и знала, но обряды, олицетворяющие Его, меня смутили».

Матонина не была совсем неизвестным поэтом. Литературная судьба начала каким-то образом складываться. В 1986 году Юлия и Валерий Чубар представляли Архангельскую область на конференции молодых поэтов и прозаиков в Ленинграде. Стихи ее печатают авторитетные питерские литературные журналы – «Нева» и «Аврора». Еще раньше актриса Ия Саввина во время творческой поездки на Соловки с курсом народного артиста СССР Олега Ефремова, прослушав стихи юной поэтессы, решила показать ее в Москве. Сводила к Борису Полевому, тогдашнему ректору Литературного института, затем к Белле Ахмадулиной, которые вынесли одинаковый вердикт: учиться не надо, тебя испортят. Вроде бы правильное решение, но и несколько подозрительно казуистическое: один работал в Литературном институте, другая его окончила, что вряд ли помешало стать известными литераторами, найти друзей на всю жизнь, проторить дорогу к сцене и большой аудитории и прочее. Кто знает, как сложилась бы жизнь Юлии: во всяком случае – получить высшее образование, попасть в творческую среду и другие плюсы в этом были. Может быть, ее яркое начало получило бы не менее интересное развитие? Неизвестно…

Я помню, примерно то же самое мне, начинающей, говорили в Москве известные литераторы: зачем вам печататься? Что это даст? И после того, как я не прошла ни в Литинститут, ни в Суриковский, я, так же как и Юлия, начала рожать детей, одного за другим. Что само по себе прекрасно. А из творческой жизни выпала на несколько лет, окунувшись в непроходимо жестокий коммунальный быт и семейные неурядицы. Юлия же со своим трепетным уникальным даром была поставлена лицом к лицу, один на один с могучим дыханием Севера на острове с непростой, зловещей историей, многомерным и противоречивым воздействием на любую душу, а тем более такую тонко чувствующую и отчаянно ранимую. И она не выдержала нагрузки, этого чрезмерного вызова: одновременно – жестоких природных стихий, только кажущихся милыми сердцу ландшафтами и романтическими пейзажами, и испытующего вязкого, выматывающего прессинга быта.

Из дневников Юлии: «Стою на коленях перед иконой и пишу инвентарный номер на оборотной стороне… Разбавляю белую эмаль скупой слезою и ацетоном. В обед за мной забегает Вася, успешно «загнав» Бальзака, Айтматова и Герцена. И мы, подхваченные снежным вихрем, спешим в столовую, где проедаем деньги, вырученные за книги. Мы сыты благодаря произведениям знаменитых писателей и вспоминаем о пище духовной. Библиотека наша тает на глазах… На острове – штормовые ветра: ни самолеты, ни птицы не летают. Читаю Платонова. Кутаюсь в пальто. По мне уж лучше печки топить».

Возвращаясь к стихотворению «Буря», которое мне кажется одним из лучших, замечаю, что в первой строфе: «Вы не выйдете на берег» – недоверие к другому, констатация неспособности другого человека (может быть, любимого?) совершить важный шаг, соответствовать ей. Во второй строфе: «Выйду –» – принятие решения, в одиночестве, взяв на себя всю ответственность, сделать то, что единственно имеет смысл для тебя сейчас. И прекратить бессмысленную низменную суету. В третьей строфе – «Вышла». Твердая точка. Смогла: это не пустое сотрясение воздуха словами. Поэзия реальна, произошло слияние лирического героя и автора, чего, например, тщательно избегают концептуалисты, которые по-своему правы. Граница под ногами. Подвиг и безрассудность, пусть разрушится дом, туда ему и дорога. Если невозможно постичь непостигаемое человеческим разумом, постоянно пребывающим в заблуждении или завороженно созерцающим апорию, проще и честнее слиться с неведомым, принять вызов и быть зацелованным до смерти.

Василий Матонин: «Юля воспринимала жизнь, как ребенок – игрушку, которую нужно сломать, чтобы понять ее устройство. В марте 1988 года Юля улетела в Москву с одной из случайных подруг, которую провожала в аэропорт. Из Москвы – в Среднюю Азию. Уезжала навсегда. Вернулась в июле. Ее преследовали навязчивые идеи, галлюцинации, прогрессирующее депрессивное состояние. Жизнь на острове и в стране стремительно менялась. Юля не понимала происходящего и 19 сентября снова ушла. На этот раз действительно навсегда».

Буря

Ветхий дом. Буянит море.

Вы не выйдете на берег.

Поднялись на море волны,

Ветер в окна – стекла

в брызги.

Выйду – в дом ворвалась буря,

От нее не схорониться.

Небо пухлыми губами

Море в брызги расцелует.

Вышла. Сзади рухнул дом мой,

Будто вовсе не бывало,

И меня расцеловала

Первая волна до боли.