Берегитесь гориллы

Он был очень популярен. Фото Роже Пика

А еще он был анархистом – самым настоящим. Писал статьи для анархистских журналов, состоял членом анархистской организации. Ненавидел чиновников и служителей церкви (хоть по-своему был весьма религиозен).

К сожалению, в СССР Брассенса почти не знали. Живи он в СССР, его бы точно записали в шестидесятники – и по времени, и по творческому кредо. Думаю, что наши шестидесятники его бы поняли. Что Брассенс личность, понимал Александр Дольский, а Юрий Визбор просто использовал мелодию песни Брассенса для одной из своих песен. Пытаться раскручивать Брассенса в России начали в 90-х, но тогда в России уже и своих дел хватало, без Брассенса. Марк Фрейдкин в 1997 году записал альбом на песни Брассенса в своем переводе «Песни Жоржа Брассенса и запоздалые романсы». К сожалению, поздновато.

А дальше возникает вопрос, на который невозможно дать определенный ответ, – является ли французский шансон старшим братом отечественной бардовской песни? Да вот и не ответишь.

Феноменологически – безусловно, да. А вот повлиял ли французский шансон на становление отечественной бардовской песни? Или из-за железного занавеса французского шансона у нас не знали, а наша бардовская песня просто заполнила нишу? Об этом можно спорить долго.

Во время немецкой оккупации Франции Брассенс был вывезен в Германию в трудовой лагерь. Оттуда бежал во Францию и долгие годы жил в провинции Оверни. Знаменитая песня «Chanson pour l’Auvergnat» посвящена хозяевам дома, где он жил в Оверни.

В «Песне для Овернца» («Chanson pour l’Auvergnat»), обращенной к безымянному жителю Оверни, лейтмотивом звучит пожелание, чтобы, когда он закончит свой жизненный путь, его встретили и сразу же повели к Господу в рай. За что? За то, что кто-то дал лирическому герою песни несколько поленьев для очага, за то, что какая-то хозяйка поделилась хлебом с ним – голодным, и всего лишь за сочувственный взгляд прохожего, провожавшего взглядом лирического героя Брассенса, когда того схватили и повели жандармы.

В послевоенные годы Брассенс жил в Париже, писал стихи и песни, работал в анархистских журналах. Он пробовал выступать со своими песнями в кабаре, но внимания на него не обращали. Так он дожил до тридцати с лишним лет. А дальше – случай, не случай? – на него обратила внимание известная певица Паташу. В марте 1952 года Паташу вывела на сцену своего кабаре Жоржа Брассенса (хотя, говорят, после многих провалов он на сцену выходить не хотел и сопротивлялся).

И именно в этот вечер звезды сошлись как надо. Это выступление неожиданно для самого Брассенса имело большой успех. Пошли концерты, стали выходить пластинки.

Публичным человеком анархист Брассенс не стал. Он общался только с узким кругом своих старых друзей, избегал светских тусовок и выступлений в прессе. Его религиозность (или, вернее, наивная детская вера в справедливость) удивительным образом уживалась с резким неприятием официальных властей, судей, жандармов и священников. Вот, например, пересказ очень популярной песни Брассенса «Le gorille» – про гориллу, или, точнее, юного самца гориллы в зоопарке:

В зоопарке посетители, особенно женская часть, с удовольствием наблюдали юного самца гориллы, находящегося в клетке в несколько приподнятом (эректильном) состоянии.

Опасайтесь гориллы!

Как случилось, что задвижку двери клетки не заперли, – непонятно. Когда юный горилл открыл клетку, все женщины от клетки кинулись наутек, хоть горилл не хотел ничего плохого, он всего-то мечтал расстаться со своей невинностью.

Опасайтесь гориллы!

Женщины убежали, у клетки остались старая бабуля и молодой судья в мантии. Очень странно, но горилл выбрал не старушку, а судью, и вопль судьи в объятиях гориллы звучал так же, как и вопль того человека, которого он накануне приговорил к гильотине.

Берегитесь гориллы!

Надо сказать, что тогда во Франции существовала смертная казнь, что крайне возмущало Брассенса. Вот он и написал. Романтика отверженных и просто маленьких людей. В этом сюжете – весь анархист Брассенс.

Вот еще одна песня, «Сбившийся с пути»:

Я притаился с дубиной на темном перекрестке и врезал прямо в лоб одному жирному карасю. Но ищейки быстро меня поймали, скрутили руки за спиной и отправили в тюрьму. Спустя вечность меня вышвырнули из тюрьмы, и поскольку я сентиментален, я отправился в родной квартал. Я шел на трясущихся ногах, прятался в тени стен и боялся встретиться с кем-нибудь глазами.

Но один прохожий мне сказал: «Привет! Мы уж не надеялись, что ты вернешься». А другой спросил, как мое здоровье. И тогда я понял, что свет еще не без добрых людей, и я плюхнулся на задницу и зарыдал (перевод Марка Фрейдкина).

А вот песня «Старый Леон» о том, как в рай (в понимании Брассенса) попадает старый аккордеонист:

Скоро семь лет, как тебя нет,

старый Леон,

Но как живой слышится

твой аккордеон.

Баловень муз, ты в рай

искусств отбыл… Окрест

Лучшего бог выбрать не мог

в райский оркестр.

Нынче зима или весна

в кущах у вас?

Лучше ль вино в мире ином?

В моде ли вальс?

Вы там на Вы или на ты

между собой?

Может, тебя, слышь,

старина, тянет домой?

Если у дам прекрасных там

веселый нрав,

Вряд ли ты, черт, был огорчен,

в ящик сыграв.

Если в цене в той стороне

аккордеон,

Чем там не рай, пой да играй,

старый Леон.

(Перевод Александра Аванесова)

Переводить Брассенса сложно. Он любил жаргонные словечки, намеки, при этом часто использовал экзотические формы старофранцузской поэзии. Пример – вирилэ – шестистрочная строфа, она разбивается на два трехстишия, в каждом из которых первые две строки рифмуются, а третья, как правило, укороченная строка, рифмуется с шестой. Эта форма требует немалого умения и виртуозности, а также подразумевает составные рифмы. Очень Брассенс это любил, но перевести такое сложно. Вот припев песни, которую Марк Фрейдкин перевел как «Сквернослов»:

Je suis le pornographe

Du phonographe,

Le polisson

De la chanson.

Подстрочник выглядит примерно так: «Я – скабрезная шуточка, песенка из фонографа». А Фрейдкин перевел как:

Я – подзаборник,

циник и ерник.

Груб, словно хряк, –

зато остряк!

А вот что поется Сквернословом (то есть в скабрезной песенке):

Как-то владельцу кабаре пел

я о розах на заре.

Он разрыдался, как дитя,

и промямлил грустя,

Что,

слушая скромный мой куплет,

вспомнил он грезы юных лет,

тот цветничок на

рю Блондель, где вход в бордель.

Я ж подзаборник,

циник и ерник.

Груб, словно хряк, –

зато остряк!

А далее в песне Сквернослова опять тема ада и рая (в понимании Брассенса):

Лучшие мне сулят умы скорую

встречу с Князем Тьмы:

дескать, придется мне

в аду сесть на сковороду,

Но

верю, Господь наш – не ханжа,

он, пожурив для куража,

выдаст мне пропуск в райский

сад – пинком под зад:

Входи, позорник, циник

и ерник!

Груб ты, как хряк, –

зато остряк.

Опять вход в рай. Между прочим, весьма нетрадиционным способом. Кто попадает в рай? Да те же самые отверженные люди, находящиеся внизу социальной лестницы, столь милые анархисту и шансонье Жоржу Брассенсу.