Читатель ждет уж рифмы розы

Вячеслав Всеволодович Иванов появился у нас в Институте иностранных языков на странном его отделении – отделении математической лингвистики. Фото Родриго Фернандеса

Это произвело на меня ошеломляющее впечатление. А вскоре Вяч. Вс. скончался, и я так и не знаю, успел ли он описать это знаменательное действие.

Он появился у нас в Институте иностранных языков на странном его отделении – отделении математической лингвистики и машинного перевода – с чтением лекций по общему языкознанию. Он читал в переполненной аудитории, где кроме студентов было немало вольнослушателей, не только математиков. Тогда это было обычным, математики слушали лекции филологов, а филологи приобщались к математике на лекциях Юрия Шихановича. О последнем у меня самые лучшие воспоминания, он, видимо, за какие-то решения мною во время сессии текущих математических задач благоволил ко мне и перед экзаменом объявлял, что отлучаться даже в туалет мне будет не положено, однако тройку он мне поставит, но вот две задачи, если решу обе – пятерка, если хоть одну – четверка. Экзамены же (их было два на двух семестрах) длились однажды 12 часов, еще однажды – почти 13 часов, нас двоих с преподавателем выгнал за полночь институтский сторож, а к спасительной тройке мы пришли уже на эскалаторе в метро «Парк культуры».

К Вячеславу Всеволодовичу мы прибились вместе с Борисом Хлебниковым как увлеченные литературой, Хлебников – впоследствии переводчик немецкой прозы и поэзии, член редколлегии журнала «Иностранная литература». Да и стихи он писал тогда веселые:

Никакого нет резона

У себя держать бизона,

Так как это жвачное

Хмурое и мрачное.

Вяч. Вс. предложил мне тему курсовой работы: «Структурный анализ анекдотов». Для затравки он унылым голосом пересказал известный еврейский анекдот о многодетном еврее, который жил со всеми чадами и домочадцами в одной тесной комнатушке, дышать было невмоготу. Он попросил совета у раввина, как быть, и тот ему предлагает поселить у себя еще и козла. Еврей послушался, поселил. Через неделю раввин спрашивает: каково теперь? Совсем жизни нет, отвечает. А ты выгони козла, советует раввин. Так и сделал. Раввин спрашивает: а как теперь? Что ты, много легче стало, отвечает еврей, теперь жить можно стало.

Вяч Вс., рассказывая анекдот, не смеялся, я тоже. Ну, вот структура: плохо, плюс один – еще хуже (хуже некуда), а теперь – минус один, и уже хорошо. Единица в плюсе не равна той же единице в минусе. Так я подумал, но что дальше? Я должен создать алгоритм. Вяч. Вс. рекомендовал к прочтению Фрейда «Остроумие и его отношение к бессознательному» (теперь в новом издании переведено как «Острота…»). И еще трактат Анри Бергсона «Смех». Перебирание несоединимых или случайных элементов. Есть свидетельство, будто Есенин писал на бумажках эпитеты, а на других существительные, к которым они должны относиться. Перемешав бумажки, он наугад строил из них пары. Помогло ли это ему в сочинительстве, неизвестно. Я, недолго думая, придумал подобный алгоритм, в результате которого возникает множество странных сочетаний, но это множество в результате требует еще некий алгоритм, который из «странных» сочетаний» будет отбирать удачные, действительно остроумные. А такой алгоритм уже не «структурируется», отбор следует за вкусом, за интуицией, а это вещи расплывчатые. В результате я заявил, что алгоритм такой невозможен. Вяч. Вс. промолчал, но был скорее всего недоволен.

Затем он отправил меня в МГУ в обучение к академику Андрею Колмогорову, великому математику, который тогда занимался энтропией текста применительно к поэзии. Это как бы угадывание продолжения текста, когда рифма и подсказывает, и обманывает читательское ожидание. Это понимал Пушкин:

И вот уже трещат морозы

И серебрятся средь полей...

(Читатель ждет уж рифмы

розы;

На, вот возьми ее скорей!)

Колмогоров дал мне задание на лето – просчитать энтропию текста в «Облаке в штанах» Маяковского. И тут коллеги мне подсказали – попросить у академика избавить меня в связи со сложностью задачи от отправки на работу в колхоз. Андрей Николаевич подписал мое прошение, проворчав: «Мы в 20-е годы гордились, когда нас отправляли в колхоз…»

Как-то получается, что я со своей привязанностью к поэзии только и делал, что сопротивлялся ее математическому исследованию. Хотя и сейчас остаюсь при убеждении, что крах коммунистической идеологии вызван именно тупым сопротивлением всему, что связано с информационной революцией. Иначе бы страна сейчас зарабатывала продажей благородного программного обеспечения больше, чем торговлей сырой нефтью.

Но вернемся к спасению от тюрьмы. Дело было так. В гардеробе нашего иняза царила часто неразбериха – то дежурные студенты выдают одежду, то какие-то тетушки. И вот я увидел очередь из милых девушек, и никого внутри. Недолго думая, я проник через амбразуру внутрь и стал обслуживать очередь. Как только очередь исчерпалась, я взял свое пальто, и тут-то меня схватили два мужика в халатах: «Вот он, наконец-то попался!» Как я потом сообразил, видимо, эти работники и воровали. Меня повели по коридору, и мимо шел со своим толстым портфелем Вяч. Вс. Иванов, я успел крикнуть: «Вот, Вячеслав Всеволодович, в тюрьму повели!» Затем уже меня допросил следователь, начав очень просто: «Что ж ты, сволочь, у своих же ребят крадешь!» Взяли расписку о невыезде и какое-то дело завели. Я в отчаянии даже пошел в партком, хотя в партии не состоял. Секретарь парткома, филолог, выслушав меня, покачал головой: «Да, трудно нам придется вас вытаскивать…» Я подумал, трудно было бы, если бы я действительно украл, а то свое же пальто… Но как-то все завершилось.

И вот теперь к словам Вячеслава Всеволодовича. Ведь он тогда ни словом не обмолвился, что принял участие в этом казусе. Так что я должен благодарить его не только за науку, но и за свою свободу. Но узнал от него об этом только более чем через 60 лет.