Ленинград. Блокада. Шварц

Евгению Шварцу пришлось пережить в своей жизни многое.  Фото из книги Евгения Шварца «Позвонки минувших дней»

…Евгений Шварц призыву на фронт не подлежал. Но засобирался в народное ополчение сразу, как только началась запись добровольцев, то есть в первые же дни войны. Назначенная в июне 1941 года ответственным секретарем Ленинградского отделения Союза писателей СССР Вера Кетлинская позже вспоминала, что записывать его не хотели. Все знали – у Шварца есть проблема, у него сильно тряслись руки, он не мог владеть пальцами. Тремор – такой вот печальный «привет» от времен Гражданской войны и жизненных коллизий. В 1918 году Щварц в составе юнкерского добровольческого отряда штурмовал Екатеринодар, был тяжело контужен. Треволнений тоже хватало, как и у всех советских людей, а особенно у ленинградских интеллигентов: один 1937 год чего стоил.

А написавшего заявление Евгения Львовича стали убеждать, что он не сможет держать в руках винтовку и тем более стрелять. И удивительно мягкий, даже застенчивый Шварц проявил неожиданную твердость: «…в армии не только стреляют из винтовки. Я могу пригодиться. Я не могу иначе. Вы не имеете права отказать мне».

Ему не посмели отказать. Но на медосмотре, конечно, забраковали.

Когда 8 сентября кольцо блокады сомкнулось, Шварц и его жена Екатерина могли уехать из Ленинграда незамедлительно. Они были в первоочередных списках на эвакуацию. Но остались. Писателю казалось непорядочным бросать любимый город, когда над ним «занесена коса». Вера Кетлинская писала:

«…весь период ожесточенной круглосуточной бомбежки они с Катей простояли на посту, на крыше нашего дома. Евгений Львович – пожарным, Катя – санитаркой. Они спускались вниз после отбоя и поднимались на крышу при первом сигнале тревоги всегда вдвоем.

Если бомба – так вместе».

А днем – работа. Вместе с Михаилом Зощенко в считаные дни была написана комедия «Под липами Берлина» – для поднятия боевого духа ленинградцев. По решению обкома партии группа Союза писателей поступила в распоряжение радиовещания, и Шварц писал антигитлеровские сценки, пьесы для радио. И успевал выступать в госпиталях, на призывных пунктах. Как-то ночью на крыше во время очередного дежурства поделился с поэтом и переводчиком Сергеем Спасским: «Главная подлость в том, что если мы выживем, то будем рассказывать о том, что пережили, так, будто это интересно. А на самом деле то, что мы переживаем, – прежде всего неслыханные, неистовые будни».

Голод Шварц переживал стоически. Пытался шутить: «Вы подумайте, как просто похудеть! А в мирное время чего я только не предпринимал!» Но один раз сказал очень серьезно Вере Кетлинской: «Кажется, идет к концу, Вера? Сколько мы еще продержимся?»

Его не раз пытались убедить уехать из Ленинграда. Он согласился на эвакуацию только в декабре 1941 года, когда так ослабел, что едва мог передвигаться самостоятельно. С собой было разрешено вывезти только 10 килограммов. Писатель взял в самолет самую важную свою вещь – тяжелую пишущую машинку. А перед этим уничтожил целый чемодан рукописей, дневники, которые вел с 1926 года. Не захотел их оставлять в неизвестности, а ну как эти откровенные записи попадут в лапы чекистов? После жалел, что сжег.

…На стене в их крохотной квартирке в доме на канале Грибоедова, 9, остался висеть настенный календарь. Заведующая отделом выставок и программ Государственного литературного музея «XX век» Татьяна Рамшакова рассказала, что этот самый отрывной календарь чудом дошел до наших дней. И на нем остался неоторванным листок за 10 декабря 1941 года. Календарь передала в дар музею внучка драматурга Мария Крыжановская вместе с записными книжками, письмами, фотографиями и многими другими реликвиями. К слову, на музейной выставке одного предмета в честь грядущего 125-летия Шварца покажут один из его рабочих инструментов – любимую чернильницу, помогавшую создавать шедевры.

Друг Евгения Львовича, драматург Леонид Малюгин вспоминал, как, приехав в Киров и поселившись в общежитии, Шварц «…на следующее утро отправился на базар. После ленинградской голодовки, микроскопических порций, он ахнул, увидев свиные туши, ведра с маслом и медом, глыбы замороженного молока. Денег у него не было, да торговцы и брали их неохотно, интересуясь вещами. Шварц в первый же день, видимо, думая, что это благоденствие не сегодня-завтра кончится, променял все свои костюмы на свинину, мед и масло – он делал это тем более легко, что они висели на его тощей фигуре, как на вешалке.

В эту же ночь все сказочные запасы продовольствия, оставленные им на кухне, напоминавшей по температуре холодильник, были украдены. Украли их, вероятно, голодные люди; кто был сытым в эту пору – только проходимцы да жулики. Но все равно тащить у дистрофика-ленинградца было уж очень жестоко.

Однако Шварц не ожесточился, успокоил жену, которая перенесла эту кражу как бедствие, и сел писать пьесу».

Сам писатель сделал в дневнике такую запись:

«…с утра 1 января 1942 года уселся я за работу. Писать пьесу «Одна ночь». Я помнил все. Это был Ленинград начала декабря 1941 года. Мне хотелось, чтобы получилось нечто вроде памятника тем, о которых не вспомнят. И я сделал их не такими, как они были, перевел в более высокий смысловой ряд. От этого все стало проще и понятней. Вся непередаваемая бессмыслица и оскорбительная будничность ленинградской блокады исчезли, но я не мог написать иначе и до сих пор считаю «Одну ночь» своей лучше пьесой: что хотел сказать, то и сказал».

В те дни 1942 года Большой драматический театр имени Максима Горького находился в Кирове. Заведующему его литературной частью Леониду Малюгину очень понравилась новая пьеса Шварца. «Одну ночь» начали воодушевленно готовить к постановке. Назначили режиссера, распределили роли. Художник подготовил эскизы костюмов. Но репетиции не начинались. Ждали одобрения из Москвы, а ответа из Комитета по делам искусств все не было.

Потом, уже в Москве, выяснилось, что высокие театральные начальники пьесу зарубили. И так объяснили свой отказ на постановку – «величественная блокада Ленинграда должна быть воплощена в жанре монументальной эпопеи, а в пьесе «Одна ночь» отсутствует героическое начало, ее герои – маленькие люди, и этот малый мир никому не интересен».

Леонид Малюгин потом спрашивал у Шварца, почему он не возражал чиновнику во время обсуждения? И знаете, что ответил автор пьесы? «Спорить с ним – это все равно что возражать репродуктору». Не зря говорили, что переделывать пьесы Шварц не умел. Он умел только писать, «прятал в стол отвергнутое произведение и, пережив аварию, принимался за следующее».

Опубликована «Одна ночь» была только в 1956 году в единственном прижизненном сборнике «Тень» и другие пьесы». А поставлена на сцене еще почти через двадцать лет – в 1975 году в Ленинградском театре комедии…

Шварцу пришлось пережить в своей жизни многое. Но друзья считали, что самыми трудными были именно годы эвакуации. Хотя ему и так всегда приходилось как-то вмещаться между «все» и «ничего». И в Киров он приехал «с естественной радостью человека, обманувшего собственную смерть, ускользнувшего от нее в самый последний момент». Но жил только мыслями о своем городе, испытывая неизбывную боль за него. Стремился туда вернуться. В письмах говорил постоянно: «Все больше и больше склоняюсь к мысли ехать в Ленинград, несмотря ни на что». И добавлял со свойственной шутливостью: «Умирать – так с музыкой и в компании».

Шварцу и Екатерине было тяжело не только морально. Не хватало элементарного. И все же они приютили у себя жену и двоих детей находившегося в лагере друга – поэта Николая Заболоцкого. И помогали его семье всем, чем могли.

Вдали от Ленинграда работалось тяжело. Хотя были написаны две пьесы, сказка для кукольного театра, Шварц продолжал начатую работу над «Драконом». А в письмах сетовал: «Я тут сделал открытие, мелкие периферийные неприятности хуже артобстрела. Они бьют без промаха. Если не верите – приезжайте к нам и поживите зиму-другую. Не могу я тут больше писать. Хочу писать в боевой обстановке».

В январе 1944 года, когда писатель находился уже в Сталинабаде (сегодня это город Душанбе), он писал в дневнике: «…не могу сейчас понять, куда девалась прежняя уверенность, что вот-вот, сейчас-сейчас все будет хорошо». В Сталинабад Шварца уговорил приехать его друг, режиссер Ленинградского театра комедии Николай Акимов. Он считал писателя душой театра. И хотел, чтобы Евгений Львович был рядом с единомышленниками. В Средней Азии ему и правда дышалось легче. Удалось завершить пьесу «Дракон», сложная судьба которой хорошо всем известна…

И однажды наступил долгожданный день, когда писатель сделал такую счастливую запись в своем дневнике: «…итак, после блокады, голода, Кирова, Сталинабада, Москвы я сижу и пишу за своим столом у себя дома, война окончена, рядом в комнате Катюша». Шло лето 1945 года. Впереди писателя ждали новые испытания…

Санкт-Петербург