Холдинг «Голдинг»

От людоедства нас отделяет шаг. Теодор де Бри. Сцена каннибализма. 1592. Частная коллекция

В 1983 году Нобелевскую премию по литературе хотели дать Грэму Грину, но дали Голдингу – «за романы, которые с ясностью реалистического повествовательного искусства в сочетании с многообразием и универсальностью мифа помогают постигнуть условия существования человека в современном мире». Один из шведских королевских академиков – Артур Лундквист – остался при своем: Голдинг – явление чисто английское, и его произведения «не представляют существенного интереса». Другой, Ларс Июлленстен, возразил: «Романы и рассказы Голдинга – это не только угрюмые нравоучения и темные мифы о зле и предательских разрушительных силах, это еще и занимательные приключенческие истории, которые могут читаться ради удовольствия». «Нравоучения и мифы» – это в смысле «притчи». «Угрюмые и темные» – Голдинга миллион раз обвиняли в том, что он мизантроп, не верит в цивилизацию и прогресс, и, читая его романы, человека хочется убить, а не любить.

Как писатель Голдинг начал традиционно для прозаика – со сборника стихов, который опубликовал в 1934-м, за год до окончания университета. Когда стал известным, он постарался, чтобы о его ранних стихах никто не вспоминал. После Оксфорда Голдинг, работая в лондонском приюте для бездомных, неожиданно для себя начал писать пьесы. Сам их ставил в небольшом театрике. Успеха они не имели. В 1939-м он женился; в том же году они с женой оставят Лондон и навсегда переберутся под Солсбери, в графство Уилтшир – это самый юг Англии. Голдинг устроится в местную школу, будет учить детей английскому языку и философии, проработает 17 лет, до 1961-го. С перерывом на войну. В 1940 году он добровольцем записался в Королевский военно-морской флот и прослужил до конца войны. Командовал ракетоносцем, участвовал в высадке союзников в Нормандии. Демобилизовался в чине капитана третьего ранга, с орденом Британской империи.

После войны мир не стал таким же, как до нее. Война вообще поменяла все – и литературу. Сэлинджер, Целан, Голдинг показали, как можно писать после Освенцима – по-другому. «Я начал понимать, на что способны люди. Всякий, прошедший войну и не понявший, что люди творят зло подобно тому, как пчела производит мед, – или слеп, или не в своем уме». Об этом – его первый роман, «Повелитель мух», и все остальные романы, повести, эссе. «Повелителя мух» никто не хотел, его рукопись отвергло 20 издательств. Потом, когда в 1954 году роман все-таки вышел, Голдинг заставил к себе прислушаться. Через несколько лет «Повелитель мух» стал бестселлером, к началу 60-х был введен в программу колледжей и школ, в 1961-м Питер Брук снял по нему фильм, роман перевели на многие языки.

«Повелитель мух» открыл дорогу к издателю и другим романам Голдинга – «Наследникам» (1955), «Воришке Мартину» (1956), «Свободному падению» (1959). Ободренный литературным признанием, Голдинг наконец позволил себе распрощаться с ненавистной преподавательской деятельностью, чтобы заниматься только литературой, и шесть лет, до того, как замолчать навсегда, занимался ею: в 1964-м выходит лучший для кого-то его роман «Шпиль»; на следующий год – «Горячие врата», сборник публицистических и критических статей; в 1967-м – роман «Пирамида».

Их успех был таким, что самым честным для Голдинга было замолчать – как сделал за два года до этого Сэлинджер. Слишком много интервью, выступлений, встреч, впустую потраченных слов – модный писатель, завтра надо будет рекламировать мыло. Голдинг-затворник просто жил – на гонорары со всех новых изданий, проводил время с семьей, изучал древнегреческий язык и археологию, музицировал на фортепиано. Его уход из литературы был воспринят радостно, как сенсация. Его похоронили, везде говорили о «закате Голдинга», мировоззренческом кризисе, творческом тупике – что «усталый пророк из Солсбери» исписался, ему нечего больше сказать, его неверие в цивилизацию и человека поглотило его самого и литературу. В 1971-м Голдинг прервал молчание и выпустил сборник из трех повестей: «Бога Скорпиона», «Клонк-Клонка» и написанного еще в 1956-м «Чрезвычайного посла» – и потом замолчал окончательно.

В 1979-м, когда он вернулся в литературу с новыми романами, о нем уже позабыли. Вероятно, он этого и хотел – чтобы новый Голдинг был не вторым, а новым. Преследование славой, конечно, не закончилось, наоборот: «Зримая тьма» (1979) получила премию Джеймса Тейта Блэка – старейшую литературную награду Великобритании; «Ритуалы плавания» (1980) – Букера (соперником Голдинга был – с романом «Силы земные» – Энтони Бёрджесс, в самом знаменитом произведении которого – «Заводном апельсине» (1962) та же идея, что и в «Повелителе мух»: агрессия присуща человеку, он «так задуман», и ничего с этим не поделаешь, – и герои тоже подростки, ненамного старше голдинговских), а потом и Нобелевскую; в 1988-м Голдинг был возведен королевой в рыцари. Но за 12 лет молчания он научился относиться к славе как к чему-то отдельному от себя и литературы, может быть даже неживому. И писал много без оглядки на нее: сборник эссе «Движущаяся мишень» (1982), книга путевых очерков «Египетский дневник» (1985), романы «Бумажные людишки» (1984), «Тесное соседство» (1987), «Пожар внизу» (1989), оставшийся неоконченным и опубликованный в 1995-м «Двойной язык».

Даром что учитель, Голдинг никого не учит и не морализирует, а все, что надо, у него в подтексте. Хотя основная мысль везде одна: зло – в природе самого человека, к нему он идет разными путями. Точнее, со всех сторон сразу. Их пять, основных мотивов, сплетающихся по ходу повествования в клубок: театр и игра; жертва и палач; замкнутое пространство; пыль; тьма.

Игра и театр, маска – это совсем не весело, наоборот, страшно. Человек беззащитен перед собой, когда надевает маску: все, что есть в нем плохого, глубоко упрятанного, она вытягивает наружу – это разрешение себе стать другим, жестоким, агрессивным, возможно, настоящим – вне культуры, цивилизации, социальных конвенций. Когда ты в маске, можешь делать что угодно: убить, предать – это не будет нарушением законов, потому что их для тебя уже нет, одна только адская свобода.

Палач и жертва у Голдинга не меняются местами, все еще хуже. Надетая маска делает палачом или жертвой, чаще палачом. Нормально для Голдинга, когда палач и жертва – один человек, в маске и без. И когда они заняты друг другом, а весь мир вокруг ни при чем. Ему тоже достанется – обязательно, – но по касательной, он тут не главный, главный – человек, во всем своем величии мерзости и блистательной, восхитительной подлости. Нет, Голдинг им не любуется – не до любований, когда столько крови и боли, – он его анализирует. И для пущего анализа помещает в почти всегда враждебное к человеку замкнутое пространство. Пустая коробка пространства у Голдинга не пуста. В ней – тьма и полно пыли. Тьма разговаривает. В основном на языке страха: опасность – лучший собеседник; неизвестность – тоже. Возможности мира непознаваемы, глубин человеческой души не постичь – это тьма у Голдинга. От нее никуда не деться, подавлять ее бесполезно, выволакивать наружу, на свет, ее не надо – пожалуй, лишь при этих условиях есть шанс оставаться человеком. И то ненадолго, все равно тьма поднимется и накроет.

Но Голдинг знает, и мы знаем, что не все так просто, что тьма в человеке – это творческое начало. Она заставляет человека быть жестоким, убивать, но она же заставляет его писать романы или возводить шпиль над готическим собором – вообще что-то делать, преобразовывать мир. И все, что мы сейчас имеем: наука, культура, цивилизация, – создано ею. Вот и пыль, грязь в романах Голдинга говорят о том же – о человеке: из праха, пыли он создан и в прах обратится; для Голдинга, конечно, особо важна первая часть этой фразы: из пыли, что, поднимаема ветром, застилает свет, погружая все во тьму, создан не только сам человек, но и его душа.

Все, что дает Голдинг, есть уже в первом его романе. Замкнутое пространство – необитаемый остров, где, оказавшись, мальчики предоставлены самим себе, отрезаны от мира. Они могут наладить жизнь, построить цивилизацию, но они наладят только смерть: первым – в устроенном пожаре – погибает малыш с родимым пятном; затем первое убийство живого существа – свиньи; потом – человека, Саймона; потом камень Роджера убивает Хрюшу; дальше была бы очередь Ральфа, на которого устраивают всеобщую охоту и который спасается лишь благодаря высадившимся на остров военным (что не значит хеппи-энда).

Жертвы в романе все, палачей меньше, но если есть выбор, жертва становится палачом: просто так легче выжить. Изначально в палачах только Роджер и Джек, но вскоре ради предложенного Джеком куска мяса туда переходят все хористы, кроме Саймона, и даже близнецы Эрик и Сэм, которых берут в плен и заставляют участвовать в травле Ральфа. Что касается театра и игры, то сначала хористы играют в охотников, а охотничьи вылазки Джека остаются безуспешными – до тех пор, пока он не размалевывает лицо цветной глиной. Маска дикаря меняет личность, делает Джека настоящим дикарем, вычеркивает из цивилизации. Цивилизация – это труд; значит, игра – дикость, – у Голдинга все четко. Недаром Ральф жалуется на то, что все остальные играют, в то время как он строит шалаши. Игра все дальше уводит детей во тьму: страх перед выдуманным во время игры Зверем материализует его – теперь им есть кого бояться всерьез, а не понарошку, игра больше не игра.

Человека цивилизации от дикаря отличает у Голдинга не только труд – еще и чистота. С каждым днем на острове дети становятся грязнее, и это их мало заботит. Ральфа – да, угнетает, что он не может отмыться от грязи; Джека и остальных, решивших быть охотниками, – наоборот: размазанная по лицу грязь придает им сил и уверенности в своем праве убивать. Первое, что бросается в глаза офицеру с приставшего к острову военного корабля, – насколько грязны дети.

Рассматривая «Повелителя мух» как аллегорию, критики сошлись во мнении, что, пугая читателя, Голдинг все же имеет в виду нацизм, доведший немцев до морального скотства и превративший культурный народ в племя дикарей. Но мальчики на острове – англичане. В вышедшем за пять лет до «Повелителя» романе «1984», где тоже вроде о чужом – о советском тоталитаризме, место действия – Англия: ангсоц, английский социализм. Как и Оруэлл, Голдинг не верит, что выкованный в кодексе джентльмена британский характер выдержит испытание варварством, и боится, что после России, Италии, Германии очередь за Англией. Поэтому и говорит об Англии – тем самым как бы заклинает, отводит беду.

Притча притчей, а всегда хочется знать, что происходило на самом деле: факты, данные, конкретику. Например, как и почему мальчики оказались на острове, как долго там пробыли, сколько их было и какого они возраста. Указания на это в тексте есть, но их нужно поискать. Самолет, на котором летели несколько десятков мальчиков, был подбит, спикировал на остров и попытался приземлиться, но удобной для посадки площадки не оказалось, и самолет, прочесав брюхом по деревьям, рухнул в океан и затонул.

По всей видимости, воспитатель или тот, кто присматривал за детьми во время полета («человек с мегафоном»), начал эвакуацию детей, когда самолет пытался приземлиться в джунглях; должно быть, воспитатель выбрасывал детей из самолета на ходу (об этом говорит то, что изначально дети оказались рассеяны по острову и только клич Ральфа – звуки найденной им и Хрюшей морской раковины-рога – собрал всех на берегу; если бы самолету удалось приземлиться и высадить детей, а потом его уже «сволокло волнами» в океан, то и все эвакуированные дети очутились бы вместе). И воспитатель, и летчик погибли. Почему дети оказались на самолете: в романе есть четкое указание на ядерную войну (Хрюша спрашивает Ральфа: «Ты что – не слышал, чего летчик говорил? Про атомную бомбу? Все погибли») – и кстати, изначально было ее описание, но издательство «Фабер и Фабер», принявшее роман (тогда он назывался «Незнакомцы изнутри») к публикации, поставило автору условие выкинуть первые несколько страниц, где как раз и изображались ужасы ядерного взрыва и объяснялось, как дети попали на самолет.

Все дети – англичане. В «Повелителе мух» нет ни намека на причины ядерной войны и на то, когда она происходит: во время Второй мировой войны или имеется в виду не прошлое, а будущее. Ничего не говорится и о военном противнике Англии, сбросившем на нее атомную бомбу: фашистская Германия? Советский Союз? США?

Перед стершим Англию ядерным взрывом англичане успевают собрать и эвакуировать несколько десятков детей, Голдинг ничего не говорит, были ли на самолете девочки или девочек не эвакуировали, скорее всего он нарочно высадил на остров исключительно мальчиков, чтобы не отвлекаться по ходу и без того сложного повествования еще и на гендерную или, пуще, сексуальную проблематику. Самые старшие – все в школьной форме (или другой – как мальчики-певчие из церковного хора, одетые в длинные черные плащи), следовательно, их спешно забирали из школ и т.п., не дав времени переодеться дома и собраться.

Практически все дети, кроме хористов и близнецов Эрика и Сэма, незнакомы между собой: их забирали из разных школ, по-видимому, большого города. Куда везли эвакуированных детей? В Америку? В Индию? Ясно одно: самолет перелетал через океан и потерпел крушение на тропическом коралловом острове. Возраст детей тоже вычисляется весьма приблизительно – только Ральфа указан вполне определенно: «12 с лишним лет». Ральфа на общем собрании выбирают старшим, значит, хористам также не больше 12. Как и Хрюше. Близнецам Эрику и Сэму, возможно, чуть меньше – лет 10–11. Самым младшим – Джонни и Персивалю – 6 лет.

Нигде в романе не называется точное количество детей, а Ральф с Хрюшей как не удосужились пересчитать всех на первом собрании, так не сделали этого и потом. Четко указано количество певчих – восемь человек, включая их старшего – Джека Меридью. Исходя из того что хористы «в явственном меньшинстве», можно предположить, что общее количество мальчиков никак не меньше 25–30. Но возможно, и больше, до 40–50: малышей ведь никто не считал. Характерно, что первым упреком со стороны морского офицера, в финале романа высаживающегося на остров и встречающего Ральфа, было, что дети не знают, сколько их.

Никому из мальчиков также не пришло в голову вести счет проведенным на острове дням: то ли по детской безалаберности, то ли потому, что они постоянно ожидают, что их вот-вот спасут. В романе ни одной обмолвки по этому поводу. Но, судя по тому, как обносились и одичали дети, как их волосы отросли, можно допустить, что со дня авиакатастрофы до дня, когда на английском военном корабле увидели дым, поднимающийся над островом, и спасли оставшихся детей, прошло не менее трех-четырех месяцев.

Остров Повелителя мух необитаем: ни туземцев, ни пиратов, ни людоедов – ни одного врага, рай, – но как же человеку, даже маленькому, «невинному», без врага? – и вскоре мальчики находят врагов внутри своего коллектива, племени, стаи. Враг – это тот, кто несет цивилизацию. Зачем она дикарям? Дети быстро понимают, интуитивно ощущают, что выживет сильнейший, а сила не за тем, кто придерживается правил и закона – они сковывают, ослабляют волю, – а за тем, кто делает что захочет, прислушиваясь только к своему внутреннему голосу – инстинктам, из которых первый – инстинкт агрессии. Так на острове появляются дикари с боевой раскраской на лице – бывшие хористы под предводительством Джека, они же пираты, устраивающие набеги на «цивилизацию» и похищающие сначала горящие головешки из костра, потом Хрюшины очки, при помощи которых дети добывают огонь. Не приди вовремя военный корабль – на острове появились бы и людоеды.

Вместе с детьми на острове Повелителя мух появляется Зверь (в Откровении Иоанна Богослова два дьявольских зверя в конце человеческой истории выходят один из моря, другой из земли, первый считается Антихристом, второй – лжепророк) – придуманный в страхе детьми гигантский змей, который выползает по ночам, чтобы сожрать их. На собрании один из малышей (он и станет первой жертвой, сгорит в пожаре) – щупленький шестилетний мальчик с багровым родимым пятном в пол-лица рассказывает о «большущем» змее, которого он «видел» ночью. И хотя дети постарше принимаются доказывать ему, что никакого Зверя нет, что больших змеев на таких маленьких островах не бывает и это просто страшный сон, – все, Зверь уже появился, и теперь ни одна ночь не проходит без вскриков и стонов детей, которых мучают кошмары, а вскоре дети увидят его и днем: разлагающийся труп летчика, над которым ветер вздымает парашют.

Страх, тем более такой сильный, первобытный, – материален, вернее, всегда найдет себе форму для воплощения. А когда находит, то уже не только подчиняет себе всего человека, но и требует от него поклонения и жертвоприношений. Чтобы задобрить, хористы-охотники, убив животное, делятся со Зверем добычей – насаживают на кол свиную голову и пускаются в ритуальную пляску, где – все как у первобытных племен – имитируются сцены охоты. Вскоре доходит и до человеческой жертвы.

«Lord of the Flies» («Повелитель мух») – дословный перевод с древнееврейского «Вельзевул» (Веельзевул, Бааль звув) – имени сирийско-финикийского языческого божества. Ветхий Завет: «Охозия же упал чрез решетку с горницы своей, что в Самарии, и занемог. И послал послов, и сказал им: пойдите, спросите у Веельзевула, божества Аккаронского: выздоровею ли я от сей болезни? Тогда Ангел Господень сказал Илии Фесвитянину: встань, пойди навстречу посланным от царя Самарийского и скажи им: разве нет Бога в Израиле, что вы идете вопрошать Веельзевула, божество Аккаронское? За это так говорит Господь: с постели, на которую ты лег, не сойдешь с нее, но умрешь» (4-я Книга Царств, 1: 1–4). Новый Завет: «И дивился весь народ и говорил: не Сей ли Христос, Сын Давидов? Фарисеи же, услышавши сие, сказали: Он изгоняет бесов не иначе как силою Веельзевула, князя бесовского» (Евангелие от Матфея, 12: 23–24)». Происхождение имени Вельзевула связано с тем, что изначально ему молились как защитнику от мух – одной из самых больших напастей в жарком климате Востока. Позже, с утверждением единобожия и вытеснением мелких божеств в ранг демонов, Вельзевул стал восприниматься как бог не только мух, но и того, что их привлекает, – навоза, грязи, нечистот; а еще время спустя – не только грязи как таковой, но и духовной скверны, в том числе отступничества, идолопоклонства и т.п.

Повелитель мух в романе – это голова убитой охотниками Джека свиньи, насаженная на кол и действительно запахом крови и разложения притягивающая к себе рои насекомых. Но это еще и первобытный страх, живущий в душе любого, и одновременно – сколь цивилизован он ни был – древнейший зов крови к убийству, непреодолимый инстинкт хищника. Страх и ненависть; то, что древние греки называли одним словом «фобос». Голдинговские мальчики – те же мухи, слетающиеся на запах крови. Ощущение, что ты убил или можешь убить, пустить кровь живому существу, или как-то причастен к убийству, магнетизирует их настолько, что они ни на йоту не задумываются, что делают, что будет дальше, а когда в конце романа, встреченные морским офицером, вдруг осознáют, что с ними произошло, – расплачутся. Но до этого пока далеко.

Причащением Вельзевулу на полном фруктов тропическом острове будет кусок жареного мяса, который Джек с охотниками предложат каждому, кто согласится покинуть цивилизованную стоянку и перейти в их дикое – как они сами себя называют – «племя», на другую часть острова. Никто, даже Ральф с Хрюшей, не в силах преодолеть соблазн. Тонкая, почти невидимая грань между человеком цивилизованным и дикарем проходит, согласно Голдингу, именно здесь – по первой пролитой крови, неважно, чья она, человека или свиньи. Теперь никто уже не остановится.