Завихрения и бураны

Александр Твардовский, 60-е годы.  Фото из архива Валентины Твардовской

Вячеслав Огрызко в статье «Напрасные надежды на Брежнева» (см. «НГ-EL» от 03.02. 21) по-своему объясняет причину расправы властей с журналом Александра Твардовского (далее – А.Т.). Рой Медведев, откликаясь на его выступление (см. «Литературная Россия» от 04.03.21) делится на эту тему своими воспоминаниями. Происходившее с «Новым миром» (далее – «НМ») на рубеже1969–1970-х годов в изложении этих авторов, на мой взгляд, нуждается в серьезном уточнении.

Обнаруженные Огрызко в РГАЛИ документы позволили ему заключить, что вопрос о замене редактора, занимавший партийное руководство с середины 60-х годов, в мае 1968-го был поставлен в ЦК КПСС конкретно и официально заведующими его отделами пропаганды и культуры. Они заявляли о необходимости поручить его безотлагательное решение секретариату СП. «Терпение функционеров лопнуло весной 1968 года», – пишет автор, объясняя, что партчиновников возмутила верстка апрельского номера «НМ», из которой потребовалось снять сразу три публикации.

Стоит заметить, что материалы, изъятые из № 4 – обычного, рядового, – особой остротой не отличались. «Деревенский дневник» Ефима Дороша печатался периодически не без придирок цензуры. Рассказ Виктора Некрасова «Дедушка и внучек» – о переписке автора с представителями трех поколений американской семьи – повествовал о дружеских отношениях с людьми иных понятий и образа жизни. Заметка Корнея Чуковского защищала от нападок критики повесть Грековой «На испытаниях». Огрызко называет не все изъятое из № 4: сняли также подборку писем читателей о повести Грековой, две рецензии из критического отдела и несколько – из раздела «Коротко о книгах». Апрельский номер оказался разорен, а материалы, которыми редакция пыталась изъятые заменить, снова выбрасывались. Сформированный в начале марта № 4 вышел в конце мая.

Объяснение, что обезглавить передовой демократический журнал в мае 1968 года побудил партийных властей его № 4, представляется несколько натянутым. Он якобы заставил их потерять терпение, свидетельствуя об игнорировании редколлегией «НМ» критики. Но терпения по отношению к печати у партаппарата и обслуживающей его цензуры изначально не было – за ненадобностью. С приходом А.Т. на пост редактора журнал быстро столкнулся с нетерпимостью властей к любым отступлениям от официальной идеологии, ее понятий и установлений. Противодействие цензуры только ужесточалось по мере роста авторитета и популярности «НМ». К концу 60-х годов редкая его книжка проходила без купюр, изъятий, требования переделок. Жалобы редакции в ЦК КПСС оставались без внимания. Казалось, выносливость редактора и его сотрудников грозит иссякнуть. Но он и все новомирцы продолжали тянуть груз своих трудностей и мытарств, зная, что журнал востребован, нужен и интересен.

Сам редактор не считал № 4 труднопроходимым в отличие от предыдущих книжек журнала с романом Федора Абрамова «Две зимы и три лета», миновавших цензуру неожиданно без особых осложнений. Однако цензурная агрессия против апрельской книжки журнала в контексте сложившейся внутренней и международной обстановки была для А.Т. объяснима. С этой обстановкой, думается, и связано решение партийных органов в мае 1968 года о смене руководства «НМ».

Это было время Пражской весны – активной демократизации общественного строя в Чехословакии. Расширялись демократические свободы, ограничивалась цензура, ликвидировался партийный диктат, свои изменения происходили и в области экономики. Все это внушало тревогу и опасения в правящих кругах СССР, не без оснований боявшихся воздействия чешских событий на общественное сознание в СССР. Отсюда – стремление укрепить идеологическую дисциплину, ослабить влияние передового популярного журнала, направление которого осознавалось в верхах как весьма близкое чешским социалистам-демократам во главе с Александром Дубчеком. Также, по сути, воспринимали Пражскую весну и новомирцы, связывая судьбу своего журнала с победой демократии и гласности в ЧССР.

8–10 апреля прошел пленум ЦК КПСС, посвященный международному положению, отметивший «резкое обострение идеологической борьбы между капитализмом и социализмом». Пленум потребовал «активно выступать против протаскивания в отдельных произведениях литературы, искусства… взглядов, чуждых социалистической идеологии советского общества». Решения пленума, по-видимому, и подтолкнули к преобразованию «НМ», воспринимавшегося властью чужеродным и вредным, а в условиях Пражской весны – опасным.

Огрызко никак не связывает записку из ЦК в секретариат СП о необходимости смены руководства «НМ» с событиями в Чехословакии, о которых не упоминает. Отсюда и некоторые неясности в изложении им происходящего. Он полагает, что запланированную расправу с журналом А.Т. приостановил Михаил Суслов. Если так, то стоило бы сказать о причине его заступничества за «НМ». К А.Т. и его журналу симпатий Суслов не питал, предъявляя те же требования, что и аппарат ЦК. Возможно, главный идеолог КПСС понимал, что смена редактора «НМ» могла бы оказаться раздражающим фактором на фоне чешских событий, вызвать нежелательный резонанс в стране и за рубежом. Задачу преобразования «НМ» весной 1968 года осуществить не решились, но она была лишь отложена.

Судя по изложению событий Огрызко, можно подумать, что журнал получил почти полтора года передышки после вмешательства Суслова. Она будто бы прервалась лишь «после появления крамольной поэмы «По праву памяти», когда «все изменилось». По мнению автора, поэма окончательно определила конец «НМ»: ведь редактор не только не признал ошибок, не покаялся, «но переступил черту».

Думается, что появление запретной поэмы за рубежом явилось лишь добавочным обоснованием давних замыслов против журнала А.Т., их поддержкой и опорой.

Сам А.Т. предполагал, что отношение к нему в верхах окончательно определил его отказ подписать «Открытое письмо чешским писателям». Подпись вымогали у А.Т. долго и угрожающе, приезжали и на дачу в Пахру. Он так и не подписал этот документ, в котором введение войск в Чехословакию объяснялось угрозой делу социализма. Это уже было прямым противопоставлением своей позиции властям.

Здесь не место рассказывать, как пережил А.Т. вторжение в Чехословакию советских танков в августе 1968 года. У редактора «НМ» тогда установилась уверенность в самом близком конце его «журнального пути». Но журнал продержался еще почти полтора года. В этот его последний срок, о котором Огрызко почти ничего не сказал, на «НМ», казалось, излились вся злоба и раздражение партийных властей, накопленные за предшествующие годы против «неподдающегося» журнала. Не было номера, который бы вышел без изъятий или опоздания. В январе 1970-го подписывали к печати № 11.

Все номера журнала в это тяжелейшее для «НМ» время готовились к сдаче в печать без опозданий, за что редакция получала очередные квартальные премии – параллельно цензурным задержкам. Несмотря на небывалый цензурный натиск, подписка на 1970 год возросла на 25 тыс., принеся государству большую прибыль. Но охранители идеологической дисциплины свою выгоду понимали в другом.

К началу 1970 года были отредактированы № 1–3, из которых А.Т. подписал лишь № 1. Огрызко сообщает, что А.Т. «рассчитывал, что ему дадут подписать еще один или два номера журнала. Но играть с журналом поэту больше не позволили». А.Т. как раз опасался, что поставят его подпись под этими двумя-тремя номерами, страшился увидеть ее рядом с новой редколлегией…

Рой Медведев, заявив, что в статье Огрызко «все хорошо и почти точно», посчитал неудачным лишь ее название. По его мнению, на Брежнева у А.Т. больших надежд не было, а вести разговоры с его помощниками он считал «ниже своего достоинства». Но какой толк мог быть от разговоров с помощниками, которые лишь информировали об отсутствии генсека на месте и ничего не решали. Ничего не решал и Петр Романов – начальник Главлита, который спорные, с его точки зрения, материалы отсылал в ЦК. Не решал самостоятельно сколько-нибудь важных вопросов и завотделом культуры ЦК Василий Шауро, обращавшийся за инструкциями к вышестоящим чиновникам аппарата ЦК. Генсек Брежнев также не взял бы на себя решение проблем печати и цензуры, тем более те, по которым мнение в партийных верхах обозначилось. Определение Огрызко позиции Брежнева как находившегося «над схваткой» и все передоверившего отделу культуры ЦК представляется не совсем верным. Все определяла сплоченная и неразборчивая в средствах группировка партаппаратчиков, осуществлявших отход от решений ХХ съезда КПСС и взявших курс на сталинизацию.

А.Т. это понимал, и надежды на Брежнева были донельзя слабые, но ведь больше не на кого было надеяться. Он не мог пренебречь даже малейшим шансом на сохранение журнала, как и на публикацию «По праву памяти». А.Т. не в Брежнева верил, а в силу и справедливость своих доводов в защиту «НМ» и своей поэмы. Верил, что сумел бы убедить генсенка в недостоверной и несправедливой информации о «НМ» и о поэме «По праву памяти». Ему ведь надо было вырвать от Брежнева лишь разрешение на обсуждение «НМ» и поэмы.

По мнению Роя Медведева, А.Т. «хорошо понимал, что поэма попадет за границу», и все делал для этого. Напечатав 50–60 экземпляров верстки запрещенной поэмы, он якобы щедро раздавал ее друзьям, зная, что стихия самиздата неизбежно вынесет поэму за рубеж. Но у А.Т. была определенная и твердая позиция по отношению к конфликтным ситуациям с властью. Он считал, что все споры и противоречия с ней надо решать в своей стране, на родной почве, не жалуясь на свои трудности за границей, не прибегая к ее помощи. Он, разумеется, допускал утечку из самиздата за рубеж, но как раз боялся этого, понимая, что положение журнала тем самым еще более усложнится. Характерно, что А.Т., по свидетельству Алексея Кондратовича, расстроился, узнав, что за границей напечатано его письмо к Константину Федину, где он критиковал главу секретариата СП за отношение к Солженицыну. Мысли А.Т. о «бремени запрещенной поэмы, которая может быть издана за границей», записаны в его дневнике и в дневниках Кондратовича и Владимира Лакшина. Требуя у секретариата обсуждения поэмы «По праву памяти», поэт предупреждал, что она может оказаться напечатанной за рубежом. Друзья знали об этой его позиции, но знали о ней и в партийных верхах, где были свои источники. В содействии переправки поэмы в зарубежные издательства поэта не обвиняли.

Считая оплошностью А.Т. то, что он не организовал как надо переправу поэмы за границу, Рой Медведев по-своему и подтверждает, что А.Т. не замышлял издавать ее там. Иначе он бы действовал путем, указанным Медведевым, и, конечно, советовался бы с ним об этом. Пример Солженицына, который сам организовывал и держал под надзором свои заграничные публикации, приведенный Медведевым в качестве образца, был явно непригоден для А.Т. – его антипода по идейно-политическим и нравственным взглядам. Солженицын при первых цензурных трудностях с публикациями в «НМ» сделал ставку на издание своих произведений за рубежом. И пока «НМ» бился за них, подвергая угрозе свое положение, Солженицын, не сообщая А.Т. о своей «переориентации», успешно налаживал связи с европейскими и американскими издателями. А.Т., в противоположность ему, как и Шаламов, не хотел быть «орудием холодной войны».

Сомнительно, что А.Т. раздал 50–60 экземпляров верстки поэмы – столько он и иметь не мог. В дневнике он отмечал, что и два десятка экземпляров трудно получить – это уже считается как тираж. Верстку, разумеется, получили члены редколлегии и некоторые сотрудники редакции. Раздавал поэт ее очень внимательно и осторожно – только тем близким «НМ», кого намечал в участники задуманного обсуждения поэмы и чьим мнением дорожил. В его дневнике зафиксировано лишь несколько таких человек, в том числе и Рой Медведев. Так, А.Т. записывает 10 апреля 1969 года, что послал верстку поэмы в Смоленск, Адриану Македонову и «дал Рою: пусть будет хоть на сохранении текст в разных руках». Судя по дате записи, он дарил Медведеву поэму одновременно с представлением ее в цензуру, предчувствуя ее участь. Это был первый набор «По праву памяти», над которым он продолжал работу после запрета поэмы, внося новые строфы, а что-то сокращая. Кое-кому поэт только сам читал правленую верстку, не давая на руки, – например Григорию Бакланову, с которым был в дружеских отношениях. Некоторым из окружения «НМ» верстка давалась только для прочтения. Так, пианисту Эмилю Гилельсу (соседу по даче) в середине июля 1969 года А.Т. дал – «с возвратом» – экземпляр «последний, сверочный с нанесенными поправками», то есть в запасе у него больше ничего не было.

Да и когда бы он мог распространять эти 50–60 экземпляров верстки поэмы? Запись 10.04. была сделана в день отъезда в Абхазию после предложения, переданного от секретариата СП, уйти с поста редактора на работу в секретариат. А.Т. потребовал обсуждения этого на заседании секретариата, а сам взял отпуск на месяц. Вскоре после возвращения, в конце июля, попал в больницу, где пробыл почти месяц. Здесь его застало письмо 11 литераторов «Против чего выступает «Новый мир», опубликованное в «Огоньке». Журнал А.Т. объявлялся противником главных ценностей советской жизни, проводником буржуазной идеологии. Ряд изданий, начиная с «Литературной газеты», поддержали «Огонек». Мог ли в такой обстановке А.Т. стремиться издать свою запрещенную поэму на Западе? Он был занят подготовкой вместе с новомирцами ответа «Огоньку» и борьбой за его опубликование: обычно «НМ» не давали отвечать на нападки. Отвечал А.Т. и на письмо «рабочего» Захарова (оказавшегося членом ЦК КПСС), обличавшего его в «Социалистической индустрии» в отрыве от рабочего класса. А затем, в начале ноября, он бросился на защиту Солженицына, исключенного из рязанской организации писателей. Дальнейшие солженицынские действия резко обострили нерешенные проблемы «НМ».

Все эти «завихрения и бураны» вокруг журнала, по словам А.Т., отодвинули в сторону поэму. Рой Медведев оказался одним из последних из не более чем десятка человек, получивших верстку первого набора. Второй набор был готов в январе 1970-го – когда уже было ясно: «Новый мир» идет ко дну.// Честь и совесть на кону». Чести и совести, присущих А.Т., как и его приверженности к правде, даже враги не отрицали. И когда в письме в секретариат СП он, требуя обсуждения поэмы, заявлял, что она «против его воли» оказалась в зарубежных издательствах, можно не сомневаться, что говорил он правду.

Возмущение А.Т. произвольными искажениями изданного текста «По праву памяти» не могло бы быть столь искренним и сильным, если бы он сам способствовал появлению поэмы за границей. Ему одинаково были ненавистны и противны как цензурные запреты в своей стране, так и произвол заграничных переводчиков и издателей, в политических целях распоряжавшихся попавшими в их руки произведениями советских авторов.

Весьма странными представляются сведения Роя Медведева о «расчистке» архива «НМ» его редактором перед его отставкой. По словам мемуариста, А.Т. часть материалов взял себе, рукописи умерших писателей раздал в другие журналы. Друзьям якобы достались от А.Т. рукописи репрессированных писателей.

Если верить Медведеву, получается, что в архиве «НМ» ничего и не осталось с уходом А.Т.: все было им распределено и роздано. Но такая «расчистка» архива «НМ» была невозможна: А.Т. не считал его своей собственностью. В записях накануне ухода из журнала А.Т. отмечал, что приводит архив в порядок, имея в виду передачу новому редактору. А.Т. и передал ценнейший архив «НМ» в полном порядке и целостности, что подтверждается записями Лакшина и Кондратовича, По их наблюдению, на протяжении 70-х годов в «НМ» использовался запас, полученный от старой редакции. Произведения новомирских авторов из этого запаса печатались более десятилетия вперемежку с новыми авторами журнала Валерия Косолапова, а затем Сергея Наровчатова, поднимая уровень издания, остававшегося все же далеко позади «НМ» 60-х годов.

А.Т. восхищался братьями Медведевыми – Роем и Жоресом, – о них много хороших слов в его дневнике. Рой был тесно связан с «НМ» в последние тяжелейшие годы журнала, но, по-видимому, не все понял и разглядел в редакторе «НМ» и поэте. А может быть, ему изменила в чем-то и память. Он правильно замечает по поводу статьи Огрызко, что архивные документы сами по себе «не всегда дают полную и точную картину» событий и нуждаются в подкреплении другими свидетельствами. Это соображение справедливо и по отношению к мемуарному жанру. Собственные воспоминания желательно, в частности, дополнять и проверять свидетельствами других современников, их дневниками, письмами и тем, что было в печати тех лет. Тогда воссоздание происходившего в прошлом по памяти будет более верным. Последние публикации о «НМ» по-своему это подтверждают.