Не кольцом Единым, или Загадки персидского дедушки

«Властелин колец» много лет дает поклонникам пищу для обсуждений и споров. Кадр из фильма «Властелин колец: Братство Кольца». 2001

Знаменитая трилогия «Властелин колец» Джона Рональда Руэла Толкина много лет дает поклонникам пищу для обсуждений и споров. Одно из любимых развлечений интеллектуалов – искать мифологические заимствования в тексте трилогии и сопутствующих произведениях, к которым относятся «Хоббит», «Сильмариллион» и «Книга забытых сказаний», а также материалы обширной переписки, интервью и свидетельств современников. Попытаюсь и я вставить свои скромные пять копеек в этот мощный хор.

Гендальф – Один – Мерлин

Гендальф Серый, пожалуй, один из самых хорошо изученных героев «Властелина колец». Этот странствующий волшебник совместил в себе образ земного воплощения скандинавского бога Одина из саги о Вёльсунгах и чародея Мерлина из цикла Артурианы. Есть и менее очевидные аналогии. Например, с чародеем Просперо из шекспировской «Бури» или ветхозаветным полководцем Иисусом Навином, который молитвой останавливал солнце (помните историю с троллями?). Но есть, как мне кажется, одна интересная аналогия, которую не упоминают даже такие известные исследователи творчества писателя, как британский филолог-германист, автор одной из самых знаменитых биографий Толкина «Дорога в Средиземье» Томас Алан Шиппи. Связано это, по всей видимости, с пресловутой европоцентричностью, свойственной многим западным аналитикам и ученым. Вполне понятное желание сделать мир проще привело цивилизованных европейцев к стройной и довольно ограниченной концепции наследования просвещенным народам прошлого. От древних греков через Рим к современной цивилизации.

Парфянка гадит

О том, что совсем рядом с эллинами и квиритами (римлянами) располагалась огромная поликультурная и не менее просвещенная Персидская империя, вспоминали только по случаю. Например, когда нужно было показать безумные амбиции восточных деспотов, повелевающих высечь море за шторм или проследить за похождениями ловкого эллина Фемистокла, который, как тот Фигаро, везде поспел. Однако хоть и окольным путем, но восточная мудрость все-таки проникала в каменный замок западной культуры. Мощнейшим средством для этого была и остается христианская религия, ключевые тексты которой во многом являются синтезом самых влиятельных религиозных учений Малой Азии, Месопотамии и Северной Африки. Среди них основное значение имеет персидский зороастризм. Персы, избавившие иудеев от вавилонского пленения, очевидно, цитировались и трактовались охотнее прочих.

Католицизм – вау!

Последовательный католик, Толкин, вне всяких сомнений, изучал Писание и даже участвовал в значительной научной работе по переводу Септуагинты (то есть «Перевода семидесяти» – собрания переводов Ветхого Завета на древнегреческий язык) с древнегреческого языка на английский. Так как свод художественных текстов, стихов и зарисовок («Легендариум») профессора во многом и есть отражение его жизни, то вполне вероятно, что восточная мифологическая традиция проникла в него если не на равных правах с западноевропейской мифологией, то уж, во всяком случае, на правах доброго соседа и желанного гостя. Принял ведь Толкин к себе финнов – это на языке «Калевалы» говорят у него высокие эльфы, а Том Бомбадил и вовсе напоминает рунопевца Вяйнемёйнена. И даже далекие и странноватые славяне нашли в текстах профессора свое место: волшебник Радагаст, дракон Смауг («смауг» – в польском языке «smok» – «змей» или «дракон»), а в ранних версиях хоббита – могучий Бьорн-Медвед. Нет сомнений, что внутри своей космогонии писатель действует вполне свободно. Так почему не обратиться к иным мифологическим системам? Тем более что к 30-м годам XX века в Европе уже более 100 лет был известен ирано-туркменский эпос «Шах-Наме». Еще один памятник персидской мифологической традиции – средневековый текст Бундахишн («Творение») был переведен на английский и находился в Оксфорде с 80-х годов XIX века. Возможно, именно из него заимствовал Толкин? Стоит также отметить, что первая половина XX века была ознаменована большим количеством археологических открытий, в том числе совершенных британцами. Открытые тайны минойцев и хеттов, народов Месопотамии и Египта не могли пройти незамеченными даже для такого консерватора и домоседа, как Толкин. С точки зрения археологов, мифологов, лингвистов эти открытия имеют едва ли не большее значение, чем запуск первого искусственного спутника Земли или изобретение двигателя внутреннего сгорания. Интерес писателя выглядит тем вероятнее, что многие из этих открытий принадлежат британцам. Не стоит также забывать, что друг и коллега Толкина Клайв Стейплз Льюис (автор знаменитого цикла книг о Нарнии) увлекался восточным преданием и, разумеется, делился своими изысканиями с друзьями. Отсутствие упоминаний о «персидском следе» у биографов Толкина может говорить лишь о том, что профессор по каким-то личным соображениям решил держать эту карту в секрете.

Слово за слово

Давайте обратимся к толкиновскому космогоническому мифу. Прежде всего можно сказать, что сотворение мира по Толкину не имеет ничего общего с германской и скандинавской традицией, где креация происходит за счет разделения и поименования частей убитого хтонического божества. На первый взгляд можно сказать что толкиновские айнур и творец Илуватар схожи с традиционной связкой: библейский Бог-отец и ангелы. Однако если присмотреться, то можно увидеть, что в отличие от чисто служебных ангелов и архангелов (как и положено у иудеев) айнур обладают свободой воли, как и свободой выбора. После сотворения мира часть из них по собственному желанию спускается в мир, чтобы улучшать его, другие же остаются с Творцом. В Ветхом Завете, как и в Танахе, об этом говорится иначе. Зато параллели есть в Бундахишне, где от престола Ахуры Мазды устремляется в мир армия сияющих духов-фраваши, чтобы оберегать и устраивать бытие.

Сильнейшие из айнур образуют не что иное, как политеистический пантеон с богом-погодником Манвэ (Энлилем?) во главе. И снова ничего подобного нет в Писании и тем более в Танахе. А в Бундахишне, напротив – кроме армии фраваши появляются еще и язаты-заступники, по сути – планетарные божества, имеющие связь с различными стихиями, то есть те самые валар – стихии. Среди прочих – воитель Митр, или Митра, божество договора, дружбы, солнечного света и борец с темными силами. Любитель спускаться в подземелья и сражаться с демонами. Уж не оттуда ли взялось эльфийское имя Гендальфа – Митрандир? А вот еще одно слово – «Арда». По Толкину – это название созданного айнур мира, а в Бундахишне Арда, или Аша, – справедливость (правда), это важнейшая сущность-миропорядок, связывающая все мироздание, защищая его от зла. Да и само слово «айнур» обнаруживает если не индоарийские, то тюркские аналоги. Например, имя Айнур с татарского переводится как «лунный луч» или «лунный лик». То есть тот, кто всего лишь отражает истинный свет. Знал ли об этом невольном кённинге (сложном метафорическом ряде скальдической поэтики, в котором один смысл вложен в другой, точно части матрешки) оксфордский филолог-германист, знаток эпосов и мифов? Думаю, что такая вероятность есть.

Теперь обратимся к главному верховному богу-создателю, носящему у Толкина двойное шумеро-семитское имя Эру-Илуватар (приставка «ил», «эль» или «илу» у семитских народов обозначает принадлежность к божественному. «Эн» или «Эр» – эпитет «господин», определяющий ряд древнейших шумерских богов – Эну, Энлиль, Энки и т.д.). В «Сильмариллионе» сказано, что вся Арда и сами айнур были созданы Эру из Тайного пламени. То есть – пламя по Толкину является силой креации, а значит, и святости. Именно этого пламени взыскует главный антагонист Эру и прочих айнур – Мелькор. В Библии творение связано скорее с водой, нежели с пламенем. Зато в зороастризме святое пламя господа Ахуры Мазды – ключевой элемент религии. Наряду с другими существует в мире Толкина и особый вид посмертия – очищения через огненную купель, расположенную в Валиноре.

Возможно, зороастрийский Ариман стал прототипом толкиновского Мелькора. А может, и Сарумана.  Страница из книги Бундахишн. Фото из Национальной библиотеки Франции

Перейдем к антагонисту – Мелькору. Этот мятежный дух, напоминающий мильтоновского Люцифера, носит, однако, подозрительное семитское имя. А если покопаться, и не очень-то глубоко, в мифологии жителей финикийского города Тир, то можно легко отыскать в ряду прочих божеств верховного баала (владыку) и покровителя этого древнего поселения по имени Мелькарт. Впоследствии этот морской бог-воитель трансформируется в греческого Геркулеса, а выдающиеся скалы у выхода из Средиземного моря, которые раньше назывались Столпами Мелькарта, переименуют в Геркулесовы столпы. «То есть бог выходит как будто положительный?» – подумали все. Однако если проследить его биографию в прошлое, то мы находим, что сходный (ну, очень сходный) набор подвигов (да-да, те самые быки, гидры и птицы) приписывают куда более мрачному и древнему шумеро-аккадскому божеству Нергалу, имя которого переводится скромно: «убийца всего», а деятельность очень напоминает Мелькора-Моргота (в имени которого уже не шумерский, но праславянский и, вероятно, индоарийский корень «мор», то есть смерть). Словом, как говаривал один британский сыщик, «вот так начнешь изучать фамильные портреты и уверуешь в переселение душ».

Армянское радио

Цитадель Моргота Утумно, к слову, находилась в ледяной пустыне. Именно так, по представлениям огнелюбивых зороастрийцев, и выглядит ад, где правит главный антагонист творения и вечный соперник Ахуры Мазды – Ангро Майнью, или Ариман.

Соперничество валар с Мелькором и случившаяся первая война до начала времен, «Война гнева», которая полностью изменила ровный и приятный ландшафт Арды, во многом повторяет борьбу язатов с Ариманом. Точно так же, как и Мелькор, Ариман создает и внедряет в мир дэвовских существ, вредителей, хищников и кровососов. Точно так же нарушает ровные пространства мира горами и пропастями. Дэвы – демоны, прислужники Аримана, подобны отколовшимся майар, примкнувшим к Мелькору. Кажется, в зороастрийскую традицию не вписываются только связанные с огнем балроги. Однако из легендарного материала и одного из поздних сасанидских кодексов Видэвдата (что-то типа персидского «Молота ведьм») мы узнаем и про огненных дэвов, владеющих неблагим огнем, противоположным истинному очищающему пламени Ахуры Мазды. Ну, как тут не процитировать старину Митрандира: «Я служитель тайного огня, повелитель пламени Анора, твой багровый огонь не поможет тебе, пламя Удуна!» Огненных дэвов можно встретить также в сказаниях народов, воспринявших ирано-персидскую мифологическую традицию. Например, у армян и грузин (сказка про Иванэ и огненного дэва). Позднее при контакте с арабской сказочной традицией персидские огненные дэвы слились с джиннами и ифритами.

Бессмертный смертный

Продвинемся вперед от момента творения и «Войны гнева» к началу времен, когда в мир являются дети Илуватара. По Толкину, их две разновидности: эльфы и люди. В Бундахишне первого человека зовут Гай Омарт, что означает «бессмертный смертный». Оцените: бессмертный смертный! Никого не напоминает? Скептики могут сказать, что Гай Омарт один, а эльфов целый народ, однако его одного хватает, чтобы пленить Аримана и ездить на нем, как на коне, 10 тысяч лет. Второе поколение людей – это Мартиа и Мартианах, смертный и смертная. То есть истинно смертные, мы с вами. Конечно, глупо утверждать, что Толкин опирался исключительно на Бундахишн. Да может, никакого заимствования и вовсе не было. Разумеется, писатель держал в голове и племена богини Дану, и обитателей британских бругов, и разнообразных легендарных предтеч у европейских народов. Однако мы должны понимать, что в 30-е годы, когда профессор по собственному почину взялся реставрировать величественный образ перворожденных, у него не было под рукой накопленного литературного материала. У него не было даже «Властелина колец»! Так что привлекательную идею бесконечной жизни в потенциально смертной оболочке он вполне мог почерпнуть у восточных мистиков. Например, у зороастрийцев или гностиков.

Персидский дедушка

В конце своего сумбурного рассуждения я хочу рассказать, с чего, а точнее, с кого начались мои изыскания. Во «Властелине колец», кроме главного антагониста Саурона, существует еще один злодей, волшебник-предатель Саруман. В своем юмористическом переводе кинотрилогии Дмитрий Пучков (Гоблин) в шутку окрестил колдуна Сарумяном. Теперь мне кажется, в этой шутке есть доля правды. Дело в том, что Армения долгое время входила в состав Персидской империи и исповедовала зороастризм. Такие имена, как Арташес или Артабан, и вовсе имеют персидское происхождение. Эти же древние корни гуляют и в армянских фамилиях, а почитаемые армянские святые Анаит и Мехр – не кто иные, как зороастрийские боги-язаты Ардвисура Анахита и уже упомянутый воитель Митра. Это, конечно, не делает Сарумана армянином, но определенная связь с Востоком, по всей видимости, есть. В ранних версиях текста и письмах Толкина Саруман называется то Соромундом, то Соромондом. В соответствии с Шиппи, имя это восходит к словечку «sareu», которое на диалекте древней Мерсии имело амбивалентное значение: «искусство/предательство». В русском разговорном языке есть такое слово «хитровыпендренный» и его более грубые аналоги. А еще есть слово «ковать» и однокоренное слово «коварство».

Однако почему все же не Соромунд? Откуда взялась эта восточная приставка «ман»? Читатель, не знакомый с филологами, скажет: подумаешь! Ну, понравилось ему, как звучит, и все тут. Может, и так, но вряд ли. А уж когда Толкин начинает называть коммунизм «саруманизмом»... Помните, как Пастернак говорил про Сталина – «Гигант дохристианской эры»? И вот северное Соромунд (Sareomond) превращается в восточное Саруман (Saruman). Еще одно загадочное созвучие Саруман–Ариман прекрасно встраивается в текст саги. «Что кроме этого?» – спросите вы. Прошу вас обратить внимание на странную ситуацию в лесу Фангорн, когда соратники Гендальфа не узнали его. А ведь маг всего лишь сменил одежду и посох. То есть человек, гном и эльф, которые провели много дней в походе с волшебником, не смогли узнать его, и более того, приняли за другого! За врага! Как же так? Получается, что Гендальф и Саруман похожи как братья? И еще эти загадочные слова Гендальфа: «Я и есть Саруман. Вернее, таким он должен быть». Речь здесь, похоже, идет о «близнечном» мифе, одной из характерных разновидностей мифов, свойственных очень многим традиционным культурам. Ахура Мазда и Ариман – это тоже «близнечный» миф. Причем в данном случае дуализм проявляется в соперничестве близнецов. И наконец, все в том же пресловутом Бундахишне описано подобие христианского грехопадения. Ариман является к Мартиа и Мартианах в образе благообразного старика с белой бородой, который смущает зороастрийских Адама и Еву сладкими речами. После разговора с Ариманом они пожирают собственное потомство, начинают предаваться разнообразным грехам и теряют благодать, а вместе с ней и бессмертие. Как вы помните, у Толкина Саруман также владеет особым даром убеждения. Таким образом, выходит, что Гендальф-Мерлин-Один, кроме всего прочего, воплощает у Толкина доброго близнеца Ахуру Мазду, зороастрийского бога благого пламени и создателя мира. В этом свете кажется неслучайным, что эльфийское кольцо, которое носит Гендальф, называется «Нарья» – кольцо огня.

Конечно, все эти выкладки могут оказаться беспочвенными, а мнение авторитетных исследователей об отсутствии у Толкина восточных заимствований, напротив – бесспорным. Либо, возможно, восточные аналогии ограничиваются синтезом библейских сюжетов и греческой мифологии, также весьма синкретичной. Бог весть! Ведь что есть наш мир, как не цепочка удачно составленных слов?