Валентина Рогова
Наследник Чингисхана в исполнении Валерия Инкижинова прошел путь от батрака до красного партизана. Кадр из фильма «Потомок Чингисхана». 1928
Феномен снайперского киновидения Осипа Мандельштама, воспитанного эстетикой Серебряного века, чрезвычайно любопытен и в XXI столетии. «Мы отправились в кино смотреть «Потомок Чингисхана». У Мандельштама была записка к администратору, – запечатлела память Эммы Герштейн, в ту пору начинающего литературоведа. – Но знаменитый фильм Пудовкина вовсе не понравился Осипу Эмильевичу. Я восхищалась лиризмом монгольского пейзажа, на фоне которого шло действие, а Мандельштам пожимал плечами: «Гравюра…» Он объяснял недовольно: кинематографу нужно движение, а не статика. Зачем брать предметы из другой области искусства? Какая-то увеличенная гравюра». (Изобразительная интерпретация не опубликованной ко времени экранизации повести «Потомок Чингисхана» принадлежит Анатолию Головне, кинооператору с удивительным световым ощущением, а художником на картине был Сергей Козлов. Они и создали на целлулоиде ауру горького полынного настоя азиатского мира.)
Конечно, для людей классической культуры этнографическая лента «Потомок Чингисхана» (зарубежное прокатное название – «Буря над Азией») – очередной пропагандистский монстр, а по визитному определению Мандельштама – «общесоветский Пудовкин», что есть «…мать всех российских фильмов». Тем более увиденная на кинополотне консерватории под звучание симфонического оркестра Давида Блока да в контексте музыкальных предпочтений Осипа Эмильевича! Вероятно, киносеанс осени 1928 года, промелькнувший в мемуаре Герштейн, стал трудным испытанием художественного вкуса поэта, но вместе с тем украшением истории советского боевика. Ибо до сих пор фильм ценен открытием бурятского самородка Валерия Инкижинова, создавшего на экране мощный человеческий образ (и вскоре сбежавшего из СССР); авторством сибирского самородка Ивана Новокшонова, подарившего картине художническую жизнь (репрессированного и расстрелянного); и …киновзглядом Мандельштама. (Весьма достоверен в образе начальника партизанского отряда, самого Новокшонова, актер Александр Чистяков.)
При жизни оберчекиста Ивана Михайловича Новокшонова экспроприировать его историю (а может быть – сказку) о потомке Чингисхана в рядах иркутских партизан не посмели даже Брики. А вот после его ареста и последовавшего физического уничтожения на ниве литературной основы картины развернулся эксклюзивный триллер по всем законам киножанра. Университетами Новокшонова были торговый тракт (подростком перегонял скот из Монголии), колчаковский плен и ВЧК. В хрущевскую оттепель альманах «Ангара» информировал про его будни Гражданской войны: «Военно-полевой суд приговорил красного комиссара к смертной казни.
На кладбище перед расстрелом Новокшонов, выбрав удачный момент, сваливает конвоиров в яму, приготовленную для него, и бежит. Лес укрывает его. Наконец он на территории расположения частей Красной армии. Оборванный, без документов, он не внушал доверия: его арестовали. А на рассвете белые заняли ту деревню, где находились красные. Колчаковцы связали уцелевшего Новокшонова и бросили в вагон в числе других пленных. Поезд шел на восток. Вспоминая это «путешествие», он говорил потом: «Спустя 43 дня неволи в этом вагоне нас осталось только двенадцать живых, трое сумасшедших и восемнадцать мертвых». Живых направили в тюрьму – это был Александровский централ.
Иркутская белогвардейщина вербовала добровольцев для борьбы с партизанским движением. Офицеры говорили, что ценою ревностной службы Колчаку искупится «вина» красных, попавших в централ. Но вербовка шла плохо, – результаты были ничтожными. И тогда колчаковцы провоцируют побег из тюрьмы. Пустили по камерам слух: [Нестор] Каландаришвили освободит заключенных, ждите сигнала, действуют ваши друзья. В назначенный час (вечером) сотни людей ринулись во двор тюрьмы. Но толпа жаждущих свободы была встречена пулеметным огнем, а когда люди спрятались по камерам, по тюрьме был дан артиллерийский залп.
Тяжело раненный во время расстрела и брошенный в глубокий овраг за тюрьмою, Новокшонов, придя в себя, выбирается наверх из-под горы трупов. Чудом спасенный, он скрывается в тайге, в районе города Зимы. Там он организует партизанский отряд». Вскоре он становится кавалерийским полком. «Новокшонов был одним из самых замечательных командиров, человеком большой личной доблести, – вспоминали его однополчане. – Ладно скроенный и крепко сшитый, Иван Новокшонов притягивал бойцов и командиров, как магнит, живым и ясным умом, юмором, веселым общительным характером и романтикой мечтаний».
О своем появлении на политической сцене Страны Советов, а конкретно – на перроне станции Зима в январе 1920 года Новокшонов рассказал сам: «Я и мой адъютант Соседко были одеты в длинные бурятские шубы, с нашитыми на груди широкими красными лентами, на которых было написано «Вся власть Советам», на шапках были нашиты красные треугольники, не говоря уже об оружии, которым мы были увешаны, что называется, с головы до ног». Так начались с прибытием поезда № 58-бис первые 28 часов его мировой славы. В офицерском вагоне эшелона союзники эвакуировали британского подданного, царского вице-адмирала Александра Колчака. Его охраняли белочехи, известные сибирякам как карательный спецназ Колчака (они его и сдали красноармейцам 15 января).
Прямо с колчаковских фронтов, имея только публикации в газете «Бурят-Монгольская правда», Новокшонов прибыл в гущу литературных баталий Москвы. Он пользуется доверием в писательской среде: Новокшонова избирают ответственным секретарем месткома профсоюза писателей Москвы. Опираясь на архивные фонды, его биограф резюмирует: с «непримиримостью относился он к тем, кто пытался противопоставить себя Коммунистической партии, разглагольствуя о свободе художественного творчества. Его настораживают нездоровые взаимоотношения литературных организаций, богемные настроения молодежи, хлынувшей в Москву из провинции…»
Новокшонов получает весточку от Теодора Драйзера, «особо желающего познакомиться» с автором повестей и рассказов, посвященных Гражданской войне в Сибири. В поисках истории для киносценария с Новокшоновым встречается Осип Брик. Из его текста 1936 года известно: «Был такой случай. Английские оккупанты поймали одного монгольского парня, который дрался вместе с партизанами. При обыске у него нашли «ладанку», а в ней грамоту, в которой по-монгольски было написано, что владелец сего – потомок Чингиз-хана. Англичане хотели было раздуть из этого целое дело и провозгласить парнишку монгольским царем. Но из этого, кажется, ничего не вышло». Возбудившись козырным сюжетом, Брик поблагодарил: «Это прекрасная тема для киносценария». Крестьянская смекалка не подвела рассказчика. «Новокшонов насторожился, – свидетельствует Брик, – и ответил: «Еще бы. Я об этом пишу целую повесть». Вскоре он был арестован, изъят из киноведения, а автором «оригинального» сценария «Потомок Чингисхана» назначен Брик.
Разумеется, растолковать привлекательность советской системы ценностей Брику, обветшавшему в трудоднях на Лубянке, не удалось: он смог предложить пролетарскому экрану лишь тенденциозное искажение исторической перспективы. Режиссер фильма Всеволод Пудовкин, сын крестьянский, предпочел не участвовать в крысиных гонках хозяев жизни и ушел в «чистое искусство», что не ускользнуло от проницательного Мандельштама. А «искусство синема» отработал Инкижинов. (На его фоне в роли английского солдата стушевался даже Борис Барнет.)
Настроение и дух киновремени сохранили подшивки старых газет: «Увидеть снова Инкижинова, конечно, большая радость… Увидеть это скуластое лицо, запечатлевшееся в памяти как вихрь монгольских пустынь» («Возрождение»); «Показали несколько его изображений в «Буре над Азией», таких изображений, где он особенно «дик». И вдруг экран тухнет, зал освещается, выходит сам Инкижинов в смокинге. Сопровождающий его конферансье говорит: «Позвольте вам представить цивилизованного варвара, не только цивилизованного, но настоящего парижанина» («Последние новости»).
А страсти только нарастали. «Французская обработка «Тайфуна» сделана дочерью бывшего советского полпреда Красина, – счел важным сообщить парижский корреспондент Cinema Bonapart. – Замысел у Роберта Вине был большой: сочетание и борьба двух душ – Востока и Запада. Правильно в этой картине подобран актер с азиатским лицом, Инкижинов. Эта маска, полная безмолвной силы и напряжения, эти иногда вспыхивающие рысьи глаза – превосходны».
Или: «Очень любопытен лепной Инкижинов, с его пролетающей усмешкой и бесшумной гибкостью. Его китаец-студент отдаленно напоминает Раскольникова. Инкижинов так и играет его с привкусом Достоевского, – отозвался зритель Cinema L`Ermitage-Pathe, – играет очень «насыщенно» в мимическом смысле. Личность малопонятная, плохо укладывается в житейские условия, но в каждый данный момент своей роли исполнитель дает мимическую полноту, исчерпывающую до дна психологическое задание».
Инкижинова хвалили даже в бесцеремонной экранизации «Капитанской дочки» Александра Пушкина, озаглавленной «Волга в огне» (режиссер Вячеслав Туржанский, 1934; дублирующее название «Волга в пламени»). В франко-чешском фильме выступили Наталия Кованько и русский ансамбль «Золотой петушок». Однако в киноверсии уцелел только скелет повести, а пушкинская история считывалась как клокочущая реальность «этих сумасшедших русских». «Картину можно понять и принять как попытку изображения русской революции, вернее, очень благородную попытку изображения судьбы ее гонимых и мучеников, русских офицеров, застигнутых в каком-то волжском городе революционным пожаром, – извещал Cinema Marignan-Pathe. – Единственный, кто играет подлинного человека, которого мы знаем и помним – и по Пушкину, и по истории, – это Инкижинов в роли Емельяна. Несмотря на пулеметы, и телефоны, и возлюбленную в парижских туалетах, он сумел проникнуть в образ, воплотиться в него… Контраст между ним и другими так велик, что под конец веришь только ему одному, и, когда его ловят и уводят, закованного в кандалы, на мгновение сжимается сердце…»
Случай Валерия Ивановича Инкижинова (1895, Иркутск – 1973, Париж) в истории мирового кино и чекистских нравов до сих пор не прояснен. Мистика в том, что в СССР он с 1925-го по начало 1930-х – директор Института театрального искусства в Киеве, штатный режиссер на студиях «Пролеткино», «Совкино» (во времена Ольги Ваксель), «Востоккино». Однако уже в феврале 1930 года он дебютировал на западном экране в фильме «Желтый капитан» (реж. Серж Зандберг), а еще ранее стал невозвращенцем.
После того как Инкижинов заблистал в эмигрантском кино и сделал карьеру в Голливуде, в СССР озвучили «Потомка Чингисхана» (уже без Брика) и выпустили повторно в кинопрокат. Но возвращение фильма на экран не стало художественным явлением.
Инкижинов родился в семье учителя. После гимназии поступил в Петроградский политехнический институт. В эмиграции он снимается у режиссеров Жака де Баронселли, Жюльена Дювивье, Фрица Ланга, Федора Оцупа, Георга В. Пабста, Владимира Стрижевского, Луиджи Фредди, Генри Хатауэя… Он безнаказанно раздавал нестандартные интервью, например, пародируя статью Максима Горького «Рабочий класс должен воспитать своих мастеров культуры»: «Моя жизнь – ряд приключений. Я окунулся в новую социалистическую культуру России, видел театр, созданный для масс, видел писателей, работающих за фабричным станком, рабочих, пишущих драмы. Это было интересно… Моя российская карьера не удалась».
Но был еще на галльской земле инкижиновский Стенька Разин. От руки этого бунташного героя погиб стольник Давыд Фаустович, потомок крещеного «салтанеича» из Золотой Орды. И если бы Роже Вадим (в миру Вадим Игоревич Племянников), его наследник, воскликнул (вслед за персонажем нашей лагерной прозы): «Я не люблю Советскую власть со времен Стеньки Разина!», это прозвучало бы исторически верно. Тем более что отец Вадима «четырнадцати лет принял участие в борьбе с большевиками».
Летописи «Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи» рассказывают о доблестном служении бояр Племянниковых, осевших в Киевском княжестве, Полонии и Загорье (Восточном Бирюлеве) на Московии, царскому престолу. Постельничий и дворцовый дьяк, воеводы, наместники, сенаторы… Генерал-аншеф Петр Племянников – кавалер ордена Александра Невского, первый кавалер ордена Святого Георгия II степени…
А у трона десятой музы биологических царевичей из клана Чингисхана представил Роже Вадим, его жены и дети: Натали Племянникова (дочь куртуазной Аннетт Стройберг, воспитанная отцом). Кристиан Вадим (сын божественной Катрин Денев), Иван Племянников (сын Кристин Шнайдер). Ванесса Вадим (дочь оскароносной Джейн Фонды). Подрастают внуки… К слову, Расим Даргях-заде справедливо полагает, что фамилия Ханжонков тоже слагается по степени родства: сын жены хана.
Сватовство потомственного кочевника за Брижит Бардо, старшую жену, отразилось в эмоциональных строках его гениальной книги «В постели со звездами. Брижит Бардо, Катрин Денев, Джейн Фонда»: «Я никогда не мог себе представить, что благодаря своему предку, сжигавшему города и отрубавшему головы, буду принят в парижском буржуазном салоне ХХ века/ Я был странной прививкой на древе этой семьи. Я не принадлежал к их расе» (перевод Александра Брагинского).
Изумление Вадима легко объяснить: на респектабельную семью Бардо не произвела впечатления карьера его отца Игоря Николаевича Племянникова, родившегося в 1904 году в Киеве. Он стал первым некоренным французом – вице-консулом и послом Франции! «Фамилия восходила к Чингиз-хану. На смертном одре тот разделил империю между сыновьями. Младший сын получил часть Польши и Украины. Но после него все досталось не его сыну, а племяннику. Фамилия Племянниковых так и осталась за нашим родом и после того, как тот перестал быть царствующим» (перевод Евгения Тирдатова). Но мало кто дивился, что пацифист Роже Вадим никому не позволял забывать: он потомок Чингисхана! То есть имеет право на высшую власть. (Хотя еще к началу XV века таких чингизят насчитывали сотнями.)
Да и первую свою кинотерриторию он завоевал с золотоордынским размахом: написал (с Раулем Леви) и снял простенькую историю «И Бог… создал женщину». Этот миф воплотила на экране Б.Б. Вадим вспоминал: «Брак с Брижит был зарегистрирован в мэрии XVI округа. Запутавшийся с моим именем мэр произнес речь о необходимости международных браков, благоприятных для дела мира во всем мире, и приветствовал наш брак как символ «французско-русской дружбы». Забавно, но Б.Б. говаривала: «Надо было послушаться бабушки и поостеречься русских. Мерзкий русский!»
А вдова Вадима Мари-Кристин Барро, племянница великого французского режиссера и актера Жана-Луи Барро (Батист Дебюро в «Детях райка»), сказала: «У него было большое русское сердце. Он умел любить». Но какой русский смог бы так ладно устроить семейный обиход, как Вадим: «Мои дети живут в разных столицах мира со своими матерями. Я получаю их на yukend и потом отправляю самолетами назад в Рим, Лос-Анджелес и т.д. Но при этом, разумеется, путаю. И каждая из матерей часто получает на руки ребенка другой!»?
Слава обрушилась на Вадима, тогда корреспондента журнала «Пари матч», беспощадной азиатской бурей. До сих пор созданный Б.Б. лучезарный образ деревенской Жюльетты – символ психологического и сексуального освобождения женщины. Пигмалионом на культовой ленте оказалась юная Брижит, а не Вадим, знаток женских душ и тел. Чингизид пытался опровергнуть сей исторический факт в 1988 году: снял американский ремейк своего романтического блокбастера с Ребеккой де Морней. Разумеется, стармейкер оплошал. А ремейки продолжились… (В нашем веке успешно выступила с киноверсией вадимовского фильма «И Бог… создал женщину» режиссер Ребекка Злотовски. Ее ремейк, названный «Мое прекрасное лето с Софи», удостоен награды за лучший французский фильм в программе «Двухнедельник режиссеров Каннского фестиваля»).
Президент Шарль де Голль титуловал Брижит «национальным достоянием» (кинодива позировала для бюста Марианны, символа Франции), интеллектуалы признали в Б.Б. «идола эпохи», мужчины – «невесту мира», молодежь – планетарный секс-символ. Затем Марианну ваяли с Катрин Денев.
Роже Вадим родился в январе 1928 года, когда советский «Потомок Чингисхана» появился на западных экранах. В пять лет пережил первое потрясение: Иван Бунин узнал о присуждении Нобелевской премии в кинозале на французском фильме с Кисой Куприной! Русской этуалью! В 1956 году генетический потомок Чингисхана из Бирюлева закрыл большевистскую кинотему, хочется думать – навсегда. Ибо, как отчеканил Франсуа Трюффо: «После Б.Б. мир уже никогда не будет таким, как прежде». Такова сила классики французской Cine`ma.
комментарии(0)