Другая группа крови

Юрий Домбровский, который не шел в ногу со всей страной и всегда выбивался из строя. Фото 1932 года из следственного дела НКВД СССР

Первый арест при Менжинском пришелся на 1933 год – отделался высылкой в Алма-Ату.

В 1936-м при Ягоде арестовали вновь – посадили в изолятор на три месяца.

В 1939-м при Берии взяли в третий раз и отправили по этапу на Колыму.

И через десять лет, когда в кресло министра государственной безопасности сел Абакумов, арестовали вновь и увезли в Озерлаг.

Как поется в известной песне: «По тундре, по железной дороге…»

«Быт» и «политика»

Все началось с того, что выпускник Высших литературных курсов Юрий Домбровский, не успевший еще ничего толком сочинить, сорвал флаг во время майских праздников на одном из домов. В доме жила знакомая, изменившая приятелю. Компания друзей захотела таким образом «отомстить» неверной, как самый ловкий снимать флаг полез Юрий. Когда всех взяли, разбираться в истории не стали, тем более что на допросах молодой человек признался, что «срыв флагов, вывешенных в майские дни на домах, являлся формой политической и именно антисоветской демонстрации»; что «распространял слухи об ОГПУ, политически дискредитирующие его как орган защиты диктатуры пролетариата», но самое главное, что «рассказывал злостные вымыслы в отношении И.В. Сталина».

Все – этого было более чем достаточно, чтобы следователю Шиварову «быт» возвести в «политику».

О том, как выбивали признания, Домбровский вспомнит в «Факультете ненужных вещей», в котором Корнилов (alter ego автора) рассказывает о своем первом аресте: следователь давил на него, угрожал: «Пиши: «Виноват во всем…»… А нет – так нет, от девяти грамм свинца республика не обеднеет…» И он подписал (отсюда и стиль документа) – «девяти грамм» от щедрой республики не хотелось. И «все нераскрытые паскудства, что накопились за лето в… районе» списали на подследственного. «И все не просто, а с целью агитации. И флаг я сдернул, и рога какому-то там пририсовал…»

Шиваров (по кличке Христофорыч) был личностью одиозной даже по меркам ведомства, в котором служил. Болгарский коммунист, бежавший из тюрьмы в Советский Союз, довольно быстро сделал карьеру в органах – стал следователем НКВД, специалистом по так называемым «литературным делам». В 1920-е годы собирал досье на Горького через его секретаря Крючкова, в 1931-м вел так называемое «дело писателей-сатириков» (Масса, Эрдмана и Кроткого), в 1934-м отправил поэтов Клюева за поэму «Погорельщина» и Мандельштама за стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…» в лагеря: одного – в Нарым, другого – в Чердынь (a propos: но справедливость иногда все-таки торжествует в этом мире – в 37-м его арестуют как «перебежчика-шпиона», в 40-м – покончит в лагере жизнь самоубийством). В том же 1934-м отправил в ссылку Домбровского.

Меня убить хотели эти суки

Это первая строка одного из лагерных стихотворений Домбровского. «Суками» в лагерях называли воров, нарушивших воровской закон, пошедших на сотрудничество с администрацией. «Суки» отличались крайней жестокостью по отношению к другим солагерникам, издевались над ними и унижали. У них были ножи, заточки, но они отступали, если им давали отпор. Однажды с финками подступили к интеллигенту-москвичу. Интеллигент дал отпор, финки проиграли «двум новым навостренным топорам», которые «по всем законам лагерной науки» политзэк принес «с рабочего двора», – и никакие уговоры («Домбровский… ты ж умный человек,/ Ты здесь один, а нас здесь…») не помогли. «Суки» хотели убить, но не убили, и отступили несолоно хлебавши…

Домбровский больше известен как прозаик, но писал он не только прозу, но и стихи. Как правило, бывает наоборот – поэт пишет стихи и временами обращается к прозе (Мандельштам, Пастернак, Цветаева). Редко кто из прозаиков сочиняет стихи. Он сочинял – насыщенные метафорами и лишенные малейшего лиризма, они были такими же жесткими, как его проза.

Вот такие:

Я не соблюл родительский обычай,

Не верил я ни в чох,

ни в птичий грай –

Ушли огни, замолк их гомон птичий,

И опустел иконописный Рай.

Или такие:

Нет, не боюсь я смертного греха,

Глухих раскатов львиного

рычанья:

Жизнь для меня отыщет оправданье

И в прозе дней, и в музыке стиха.

В новые времена Генрих Сапгир вспоминал: «В начале 70-х в полуподвальной мастерской Силиса, Лемпорта и Сидура однажды вечером появился уже тогда знаменитый писатель Юрий Домбровский с женой. «Факультет ненужных вещей» мы все читали, а вот стихи я услышал от него впервые. Это были, как говорится, круто заваренные стихи. Про лагерь. Без сантиментов и украшений. Экспрессивные и правдивые. Видел я Домбровского еще раз у скульптора Федота Сучкова. Почему он дружил со скульпторами? Но читал он там свои стихи, и великолепно они звучали. Видимо, форма их была так же прекрасно и со знанием дела вылеплена. Я понимал, что напечатать их тогда не было никакой возможности…»

При жизни, в 1939 году, Домбровскому удалось опубликовать всего лишь одно стихотворение «Каменный топор» – его стихи не рифмовались с советской эпохой. Что при Сталине, что при Брежневе. И только в 1997 году благодаря его вдове Кларе Турумовой-Домбровской в издательстве «Возвращение» вышел небольшой сборник стихов, рассказов, очерков и писем небольшим тиражом. Два года книга лежала в типографии – не было денег отдать в набор.

Выпрыгивала из юбки

А после первого ареста пошло-поехало.

Он не вписывался в советские рамки – был антисистемным человеком. И за это система била и в конце концов добила.

И главный роман его жизни. Обложка книги Юрия Домбровского   «Факультет ненужных вещей». Париж: YMCA Press, 1978

После тяжелой войны в Казахстане, как и везде, стали бороться с «космополитами» и «низкопоклонниками перед Западом». Бывший зэк, оттрубивший на Колыме четыре года, одним из первых попал под раздачу. Уж слишком удобной был фигурой – неясное происхождение, бывший арестант, не скрывает несоветские настроения, замечен в антисоветских разговорах. И в 49-м его посадила (как писал Домбровский) «энергичная, пробойная, молодая… женщина», в эвакуацию в казахские степи попавшая как корреспондент «Пионерской правды». Она была умна, с ней было о чем поговорить, и для него, колымского сидельца, Стрелкова стала лучом в его «темном и тесном мире». У нее были хорошие книги, она давала ему читать Хемингуэя, которого он хотел прочитать, но не мог достать в этой глуши. У них сложились приятельские отношения. А когда Домбровского арестовали и открыли «Дело № 417», именно она выступила главным свидетелем обвинения. Это она заявила следователю, что знает Домбровского «как антисоветского человека». И, не краснея, с металлом в голосе отчеканила: «Он ненавидит все наше, советское, русское и восхищается всем западным, особенно американским». И рассказала следователю о его симпатиях к Хемингуэю. Когда арестант напомнил, что книгу давала ему сама Стрелкова, она отвергла эту «ложь» и, перейдя в наступление, заявила, что в разговорах подследственный «скверно» отзывался о русской литературе (Тургенев) и «охаивал» (то есть очернял и порочил) советскую («Русские люди» Симонова, «Молодая гвардия» Фадеева).

Вы понимаете, что значило в те годы, когда шла «борьба с космополитизмом и преклонением перед Западом», «охаивать советскую и русскую классическую литературу»?

Позже Домбровский вспоминал: «Ирка от усердия выпрыгивала из юбки».

Усердие даром не прошло.

Но этого показалось недостаточно, и ему вменили в вину «антисоветские измышления о возникновении войны между Америкой и Советским Союзом и что в этой войне Америка одержит победу», чтение стихов «антисоветского содержания» среди своих знакомых, но самое главное – клевету «по адресу вождя партии».

Все вместе тянуло на ст. 58-10 ч. 1 УК (пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений), по которой высокий казахский суд его и осудил на 10 лет лишения свободы с поражением в избирательных правах на 3 года.

Выше бдительность

Справедливости ради еще до обвинений Стрелковой 20 марта 1949 года в газете «Казахстанская правда» появилась статья Дмитрия Снегина, секретаря Союза писателей Казахстана, «Выше бдительность на идеологическом фронте!». Статья явилась спусковым крючком – Стрелкова на крючок нажала. Как и было принято в те годы, «сочинение» секретаря было оформлено как донос. Он доносил: «…Ю. Домбровский, едва ли не самая зловещая фигура среди антипатриотов и безродных космополитов, окопавшихся в Алма-Ата. Какие темы волнуют Домбровского? Это или «Топор каменного века», или «Смуглая леди» времен Шекспира. Но не только прошлое привлекает этого отщепенца. Последним «трудом» Домбровского является объемистый роман «Обезьяна приходит за своим черепом», под которым не задумываясь подписался бы фашиствующий писатель Сартр (Сартр перестал быть в Советском Союзе «фашиствующим литератором», когда стал открыто симпатизировать марксизму и включился в борьбу за мир. – Г.Е.). С циничной откровенностью Домбровский сформулировал свое отношение к нашей действительности: «Я писатель своеобразный, я не умею писать на советские темы».

Своеобразный писатель

Домбровский действительно был писателем своеобразным: на советские темы не то чтобы писать не хотел – не умел. Не шел в ногу со всей страной. Выбивался из строя. Не вписался в эпоху «Время, вперед!» Катаева, не хотел сочинять ни о «брусках» (Панферов), ни о «цементе» (Гладков), ни о «гидроцентралях» (Шагинян) – у него была другая группа крови. Ему одинаково были чужды комсомольские агитки Безыменского и Кодекс конструктивиста Сельвинского, по сердцу была возлюбленная Шекспира, а не железно-героические «любови яровые». И поэтому в эпоху расстрелов и лагерей, когда Горький воспевал Соловки, а Лебедев-Кумач восклицал: «Я другой такой страны не знаю,/ Где так вольно дышит человек…», в этом «прекрасном новом мире» Домбровский был обречен. И между ссылками и лагерями в 30-е годы хотел успеть как можно больше. И пока одни «поднимали целину», а другие мечтали о «городе-саде», он писал роман про «обезьяну, которая приходит за своим черепом». Роман антифашистский, роман антитоталитарный, роман экзистенциальный. В котором герои стоят перед выбором – пойти на сотрудничество с нацистами или остаться верными своим убеждениям и погибнуть. Один из главных персонажей, профессор Леон Мезонье, основатель и директор вымышленного Международного института палеантропологии и предыстории, ученый с мировым именем, не отрекается от своих убеждений и совершает самоубийство – другого выхода из этой ситуации нет. Другой герой, его антипод, ученый и журналист Иоганн Ланэ, выбирает другой путь – идет на сотрудничество с нацистами и сохраняет свой пост редактора крупной газеты.

Вот что волновало Домбровского, а не «построение социализма в отдельно взятой стране» и воплощение в графоманских романах, многие из которых вождь увенчивал премиями своего имени.

«Обезьяну» он начал писать в Алма-Ате, закончил в Москве и сумел опубликовать в 1959-м хрущевском оттепельном году. А через пять лет «Новый мир» пробил через цензуру роман «Хранитель древностей», который стал событием года и создал автору литературное имя на родине и за рубежом (роман перевели на все основные европейские языки).

В последние годы Домбровский работал над романом «Факультет ненужных вещей», во многом автобиографическим: главный герой Зыбин (как и Корнилов – alter ego автора), антигерои – сотрудники НКВД, шестеренки, на которых держится бесчеловечный режим. Но, несмотря на все испытания, Зыбин в тюрьме остается сильнее своих тюремщиков.

Казалось, писал о временном, а получилось о вечном. Потому что речь шла о главных проблемах бытия – о добре и зле, тирании и свободе, о праве и бесправии, законе и беззаконии («если уничтожать не за что-то, а во имя, то невозможно остановиться»).

«Факультет ненужных вещей» написан, как выразился Фазиль Искандер, «уцелевшим свидетелем трагедии тридцать седьмого года». Когда такие человеческие ценности, как добро, совесть, жалость, культура, любовь, традиции, свобода, стали «ненужными вещами». И только «хранителям древностей» было под силу сохранить их в своей душе.

Юрий Домбровский писал свою главную книгу с 1964 по 1975 год. Закончив, написал заметки «К историку» – своеобразный комментарий не только к роману, но и к своей жизни, которая стала романом в прямом и переносном смысле. Процитирую самое главное: «Во всей нашей печальной истории нет ничего более страшного, чем лишить человека его естественного убежища – закона и права. Падут они и нас унесут с собою. Мы сами себя слопаем. Нет в мире более чреватого будущими катастрофами преступления, чем распространить на право теорию морально-политической и социальной относительности. Оно – вещь изначальная. Оно входит во все составы нашей личной и государственной жизни. Пало право, и настал 37-й год. Он и не мог не настать. Сталинский конвейер – это сфинкс без загадки. Если уничтожать не за что-то, а во имя чего-то – то остановиться нельзя. У твоей жертвы – жена, дети, семья, друзья. И все они могут стать врагами…»

Сломать не смогли – смогли убить

Из 69 отпущенных лет жизни 16 он провел в ссылке, тюрьмах и лагерях.

Система его ломала, но сломать не смогла. Она могла его только убить. Он выжил в ужасные сталинские годы. И погиб в брежневские, застойные.

Одни «суки» не сумели расправиться с ним в лагерях, другие – сумели на воле, в центре Москвы, на улице Герцена, в Центральном доме литераторов, на входе которого стояли бдительные тетки и в который попасть можно было только с писательскими удостоверениями.

Но эти «суки» попали.

В марте 1978 года.

И напали на него у входа в фойе ресторана.

Его били бесстрастно и равнодушно – делали свое «дело».

Если бы не жена Льва Славина, убили бы в ЦДЛ. Случайно, рассказывала вдова Домбровского, которая в то время была в Алма-Ате, «она увидела, что какие-то громилы бьют в живот рухнувшего навзничь человека. Кинулась и вдруг узнала: «Это же Юра! Юрочка Домбровский!» Громилы-нелюди – «их было очень много!» – разбежались».

Той же весной в Париже, в издательстве YMCA Press, вышел «Факультет ненужных вещей», удостоенный премии за лучшую иностранную книгу года. К счастью, автор успел подержать в руках книгу – как ни старались власти, «тамиздат» преодолевал дырявые границы родины и никакой «карацупа» ничего с этим сделать не мог (в СССР роман впервые опубликовал журнал «Новый мир» в 1988 году, а через год появилось отдельное издание).

Ручка, ножка, огуречик

Последний рассказ в своей жизни Юрий Домбровский написал в 1977-м, за год до смерти, – в 1990-м его опубликовал «Новый мир». Героя рассказа, 67-летнего писателя, после угроз по телефону убивали в драке за неопубликованный роман. Не знаю, напророчил ли он свою судьбу – знаю, что прекрасно понимал, в какой стране живет и что может с ним случиться не сегодня, так завтра.

Вдова Домбровского вспоминала: в марте 1975 года, сразу после окончания «Факультета», в квартире стали раздаваться ночные звонки, ему угрожали, обещали расправиться. Вскоре «случайные попутчики» ударили его в автобусе, раздробили руку железным прутом и выбросили на дорогу. Бесстрашный Домбровский продолжал жить как жил: боялся не нападения, а что не даст отпора. За ним следили, затем произошло то, что произошло.

Юрий Домбровский скончался 29 мая 1978 года – травмы, нанесенные «суками», были несовместимы с жизнью.