Мне скучно, бес

Кто из нас не скучал? Винсент Ван Гог. Син с сигарой, сидя на полу возле печки. 1882. Музей Креллер-Мюллер, Оттерло (Нидерланды)

Скука может стать для западного человека величайшим источником несчастья. И только катастрофа, как представляется, могла бы в сегодняшнем мире стать бесспорным и наиболее вероятным путем к спасению от скуки.

Ларс Свендсен. Философия скуки

«Мне скучно, бес» – так начинается пушкинская «Сцена из Фауста». Фауст сдался окончательно, теперь у него отсутствуют желания. И если у Гете дьявол лишь исполнитель, то пушкинскому бесу поручается развлечь героя и найти способ «как-нибудь рассеяться». Может быть, в том и заключалась дьявольская хитрость, что отказ от усилий приводит к потере желаний. Так исчезает шутка, если соль ее раскрыта рассказчиком. Ребенок кричит: «Я сам!» – и теряет интерес, если за него «работу» сделает взрослый. Да и грибы собирают не оттого, что их нельзя купить… Чужое исполнение уничтожает нечто важное. Настоящий художник не согласится, если дьявол вдруг предложит создать шедевр под его именем. Так что желание, цель нужны, чтобы по пути жить и чувствовать саму жизнь.

Рядом со скукой рождается зависть к тем, кто живет полно. «Всех утопить», – командует Фауст, и дьявол бросается выполнять. Триста человек, плывущих на судне, будут погублены от скуки одного человека с супероружием в руках.

Кто виноват? Как всегда, дьявол. Сложнее найти ответ на второй великий вопрос: что делать? Наверное, вначале стоит хотя бы понять, что такое скука.

Некие явления названы нами народными – народная любовь, гнев, возмущение. А есть ли нечто, заслуживающее названия народной скуки? Именно что-то в этом роде – причина современных сытых бунтов, когда черни (в пушкинском смысле слова, той, которая говорит о поэте: «О чем бренчит? чему нас учит? Зачем сердца волнует, мучит?») «хлеба и зрелищ» мало, она не согласна сидеть на трибунах, а хочет принимать участие в «игре» взрослой жизни. И эту задачу не решить добавкой «хлеба» – повышением благосостояния, и вряд ли – новыми развлечениями. Те, кто сейчас бунтует, по меркам их дедов живут в раю. Человек не скучает, когда голоден или телом, или умом. И если первую задачу научились решать, то со второй успехов мало.

Вот что написал свидетель событий начала прошлого века в Германии (Хаффнер «История одного немца»): «Поколение немцев, родившихся в 1890-е и 1900-е годы, было приучено к тому, что все содержание жизни, весь материал для глубоких эмоций, любви и ненависти, радости и печали, любые сенсации, любые раздражения души и нервов можно получать, так сказать, даром в общественной сфере – пусть даже вместе с бедностью, голодом, смертью, смятением и опасностью. И когда этот источник иссяк, немцы оказались в растерянности; их жизнь обеднялась; они стали словно бы ограблены и почувствовали разочарование.

Немцам стало скучно. Немцы так и не научились жить своей жизнью; не научились делать свою маленькую, частную, личную жизнь великой, прекрасной, напряженной; не научились наслаждаться этой жизнью и делать ее интересной. Поэтому они восприняли спад социального напряжения и возвращение личной свободы не как дар, но как потерю. Немцы заскучали; со скуки в их головы начали приходить идиотские идеи; немцы сделались угрюмо-ворчливы – в конце концов, они чуть ли не с жадностью стали ждать первой же заминки, первой же оплошности или происшествия, которые позволили бы послать к чертям мирную жизнь и ринуться в новую коллективную авантюру». И ринулись…

Если одна из причин того, что случилось потом, пусть даже не самая главная, – «общественная скука», то она и должна быть важным предметом изучения общественных и прочих пси-наук. Выдающийся математик и философ Рассел так и считал: «Значение скуки для человеческого поведения, по моему мнению, недооценено, ей уделено намного меньше внимания, чем она того заслуживает. Я со всей определенностью полагаю, что скука – мощная движущая сила во все времена. Скука характерна также и для наших дней». Так и есть – мы видим все больше ее результатов.

Русская литература предупреждала: скучают Онегин, Печорин, герои Чехова, эти уже и не аристократы совсем, но причина скуки та же – сытость без увлечения. Даже когда вдруг к скучным героям «Дамы с собачкой» приходит любовь, они не знают, что с ней делать, ждут, будто может произойти что-то более важное, при этом они «оба понимали, что до конца еще было очень далеко».

А пушкинского Фауста объяснил Лев Толстой: его Вронский совершает ту же «вечную ошибку, которую делают люди, представляя себе счастье осуществлением желания... Он скоро почувствовал, что в душе его поднялись желания желаний, тоска. Независимо от своей воли, он стал хвататься за каждый мимолетный каприз, принимая его за желание и цель».

Толстой посчитал, что он знает рецепт: это труд, и даже именно физический. Правильно, усталому не скучно. Лечить скуку работой предлагали Паскаль и Вольтер. Но работа у них была творческая. Вот и мы подходим к рубежу, за которым нет физического труда, нет и утомляющего рутинного, задач типа «дано – найти». Умный «навигатор» просчитает не только путь из А в Б, но и отпуск порекомендует, и партнера найдет и к цели направит. Все желания будут исполнены – только галочку ставь. Учтет е-подсказчик все наши предыдущие мечты, планы и исполнения. А в следующем поколении он будет знать все и о родителях заказчика. Ведь мы сейчас сами про себя все рассказываем, выбирая услуги и товары, голосуя, вывешивая фото… И еще карманный детектор лжи подскажет, не обманываете ли вы сами себя в своих желаниях. Так в «Сцене...» Мефистофель все знает и помнит, не дает Фаусту подправлять воспоминания о его мыслях в самые интимные моменты его жизни.

Нас всех ждет искушение исполнением желаний. Мало того, нам эти желания всячески подсказывают. И проблема не столько в использовании наших данных «старшим братом». Мы сами захотим ее, действительно мудрую подсказку компьютера. Отдадим себя ему во власть.

Культура – сочинение на свободную тему, и результаты у всех разные. У нас написал поэт: «Печаль моя светла, печаль моя полна тобою...» – и с такими свойствами она представляется необходимой частью жизни. Другой поэт уже заявляет: «Я жить хочу, хочу печали, любви и счастию назло...» На восприятии слова сказывается его происхождение, строение: к примеру, в русском «скука» – от «куки», печали (век в девках куковать), в немецком она – «длинное время» (lange weile).

Вот Бродский, выступая перед англоязычными студентами, называет синонимами скуки – тоску, апатию, подавленность, опустошенность, уныние… В английском эти понятия близки, но в нашем университете он бы так не сказал. Сумма всех приведенных поэтом английских понятий близка к сумме подобных понятий в русском, хотя каждое перевести точно одним словом невозможно. Как пишет знаменитый лингвист Вежбицкая, в русском языке эмоциональная составляющая развита много подробней, чем в английском: «В отличие от английского языка русский исключительно богат «активными» эмоциональными глаголами... большинство из которых совершенно непереводимо на английский язык: радоваться, тосковать, скучать, грустить...», далее у нее приводится 20 глаголов. Она также подчеркивает существенную разницу в составляющих человека: в русском он – душа и тело, в английском – ум и тело (mind and body). А поскольку психическое – результат культуры, то непереводимость только знак более глубокой разницы, разницы самого видения.

Философы, когда дело касается эмоций, становятся тоже слишком национальны: так, в цитированной работе Свендсена есть пассаж про отношение церкви к скуке, в конце которого русский читатель с удивлением поймет, что автор под скукой подразумевает уныние. Хайдеггер разделяет скуку на три вида и под третьим имеет в виду русскую тоску. Вообще рассуждения философов в части, касающейся психики, часто больше говорят о культуре, в которой вырос автор, о месте религии в семье, принятой системе воспитания, о правилах поощрения и наказания в школе и прочем, чем о назначенном автором предмете.

Скука – это тоска? Меланхолия? Отсутствие  желаний? Джованни Беллини. Четыре  аллегории. Судьба (или Меланхолия). 1490.  Галерея Академии, Венеция

На одной из границ пси-области, занятой скукой, – мечтательная бездеятельность. Она незлобна, независтлива. Обломов занят собой, ему бы умение какое-нибудь – превратил бы мечты в мелодии или романы. Его скука другая, не фаустовская, для нее другое слово в России создали – «обломовщина». Она и беда только для него самого.

Впрочем, Добролюбов считал, что всех наших скучающих героев это слово/свойство и объединяет: «Общее у всех этих людей то, что в жизни нет им дела, которое бы для них было жизненной необходимостью, все у них внешнее, ничто не имеет корня в их натуре… Если бы каждому из них даром предложили все внешние выгоды, какие им доставляются их работой, они бы с радостью отказались от своего дела». Обломов – предельный случай, он даже любви чуть касается, в сонме скучающих он расположился между действующими от скуки и никак не действующими – на границе скуки и небытия.

Но если скука – торжественная праздность, то так и одиночество можно принимать как свободу, ошибку – как опыт, страх – как сигнал к смелому действию: «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю». Ясно, что Пушкин со скукой был знаком лично, его порою «томил тоскою однозвучный шум».

Спасался творчеством – прямо об этом писал (смотри «Румяный критик мой…»). Бегство от скуки в развлечения сродни панике в бою – рывок в неверную сторону. Не зря Хайдеггер назвал ее фундаментальным состоянием. Отмахнуться не удастся. Развлечения лишь скрывают опасность. Взрыв тем сильнее, чем прочнее оболочка заряда.

Аутсорсинг в исполнении желаний их уничтожает. Увлечение – условие и шаг к творчеству, оно уже творчество и есть, а его отсутствие ведет к антитворчеству, разрушению. Машины – «исполнители желаний», они взяли на себя физический труд, затем работу Акакия Акакиевича, вот уже оставляют без работы шахматиста Лужина. «Подготовиться всем», кто гордится своим суперрационализмом. Внушительная часть западной культуры отработала свое, создав своего «могильщика» – искусственный интеллект.

Мы обычно пользуемся градацией умный/глупый. И это о калькулирующей части ума, той, что решает поставленную задачу. Ставит задачу подсознание, в нем возникают желания, интерес. Увлечение не вычислишь. «Душа должна трудиться». Но может и уставать, и просто быть слабой. «Сном и холодом объята усталая душа моя» – это про Фауста, Сальери, Онегина, Печорина. Чтобы участвовать в этой жизни, где всегда кажется, что все уже сделано до нас, можно создать новое или разрушить старое. И то и другое создаст новую ситуацию.

У разрушителя есть «преимущество» вора интеллектуальной собственности: ему не нужны первоначальная мысль, логос, «слово». Творец уже все создал. Эксперимент на Фаусте показывает, что фора мнимая, разрушается и сам разрушитель. Душа гетевского Фауста спасается Всевышним, а в «Сцене…» последняя ремарка – «бес исчезает» – может означать, что бес был наваждением и вся беседа на берегу моря – сон Фауста, борьба с самим собой.

Любой человек иногда испытывает скуку, невозможно всегда быть увлеченным. Но сильное подсознание отдыхает и находит новую цель, ставит новую задачу, генерирует новое желание. Слабое же не «генерит» нового. Ему остается или скучать со старым, либо, завидуя, его разрушать. «Кто был ничем, тот станет всем» – минимум творчества, использование/перевертывание старого. На месте храма Артемиды, сожженного Геростратом, построили новый, лучше прежнего. Нынешние хайперы разрушают «чертежи» – память, историю, репутации, переименовывают улицы и города… Иногда «творческая» жажда разрушения реализуется в упрощении, попытках гомогенизации – общества, пола, языка. Смешение площадного с публичным.

Ньютон разгадывал божественный замысел, а экзистенциалисты посчитали себя вправе объявить мир абсурдным. Да, проще назвать хаосом то, в чем ты не способен увидеть порядок. Как и назвать чужую культуру примитивной…

Каждое время несет в себе зародыш будущего. Дворяне XIX века уже испытали скуку на себе, и Блок сравнил «нейрастению, скуку, сплин» с чумой. А мы до катастрофы не замечаем угрозы скуки, она «ускользает от взора, потому что победоносна» (Ницше).

Но как же привить общество от скуки? Участие в политике – лекарство не массовое, ведь современное общество не полис, на агору всех не соберешь. Мы только иногда голосуем за тех или иных малознакомых людей, чаще еще не проявивших себя в обстоятельствах, к которым готовятся. Играем в рулетку – иногда выигрываем, чаще – нет.

Решение где-то в другой плоскости. Почему Фауста не поглотила наука? По духу он не ремесленник и «рыться не имел охоты в хронологической пыли бытописания земли». Профессионал удовлетворен самим процессом: ремесленник/ученый/писатель/художник – тем, что выходит из-под его руки; чиновник/военный – служением, лояльностью структуре, четкости обязанностей; торговец/предприниматель – самим вычислением риска на новом пути; один рад участию в большом деле, другому радость – небольшое, но свое. В каждом человеке есть все – в своей пропорции. Гетевский Фауст не смог увлечься чем-то в юности и потом утратил эту способность. Время импринтинга прошло – если человек не слышит речь до пяти-шести лет, он уже не заговорит.

Выходит вот что. Голод тела создан природой для спасения животного, а голод ума – культурой для создания и защиты личности. Человек не скучает, когда голоден или телом, или умом. И если первую задачу научились решать, то возбудить массовую жажду знаний пока получается плохо. Но надежда есть. Человек рождается творцом, иначе бы не мог так много выучивать к трем годам своей жизни. Истинное обучение – это творчество для себя. Почему троечники неожиданно часто бывают успешны? Среди них много тех, кто увлекался периодически одним предметом и забывал про другой. Их не смогли приучить к школьной скуке с ее дробным расписанием.

Так когда душа устает? Когда Фауст потерял способность увлекаться? Тогда ли, когда над «Вергилием дремал и розги ум возбуждали», или когда занялся не своим, когда пошел не по своей, а по отцовской стезе – «погрузился в пучину темную науки», туда, где увлеченный ею радуется свету знаний.

Возможно, наша ветвь культуры больше готова к выживанию в грядущую эпоху «навигаторов». В России много говорили о душе, изобретали характеристики типа «радушный», «равнодушный»; экономически нерационально оценивали человека не по производимому им продукту, а по его душевности, придумывали десятки эмоциональных глаголов. В это время Запад был упоен своим победоносным рацио и создал ему замену – машину. Как пишет Вежбицкая, «модель человека, связанная со словом «душа», глубоко отличается от модели, связанной с английским понятием mind». Mind (ум) вычисляет, душа сравнивает несравнимое. Рациональный ум решает задачу, поставленную душой, – разница велика. Но опасность на Западе и Востоке одна: комфорт без голода ума ведет к скуке и бунтам разрушения. Возможно, нет другого выхода – нужно научиться давать массовое образование, сохраняя в ребенке увлеченного творца.