Бабочка в пене морской

Нонна Верховская и Евгений Евтушенко на юбилейном вечере поэта. Чикаго, 2003. Фото Романа Верховского

В детстве я знала ее как Нонну Кудрявцеву.

Мы учились в одной московской школе. Вместе занимались английским. Вместе играли во французский двор короля Луи ХIV, зачитываясь романами Дюма. Вместе увлеклись изобразительным искусством. Вместе ходили на занятия в клуб юных искусствоведов при Музее изобразительных искусств им. Пушкина, что в Москве на Волхонке. Вместе поступили в Московский университет на отделение истории и теории изобразительного искусства. И Нонна, к тому времени уже Верховская, стала историком искусства и замечательным специалистом по фарфору.

Я всегда удивлялась ее необычайной художественной памяти, да и сейчас не перестаю удивляться. Нонне не надо было вспоминать композиции картин и, главное, расположение цвета на них – все это было всегда перед ее внутренним зрением и по мановению какой-то волшебной палочки вызывалось памятью – мгновенно. Глубокие знания и вкус сделали ее серьезным исследователем и к тому же устроителем выставок.

В жизни Нонны так случалось, что она была знакома со многими поэтами и прозаиками. Первым поэтом, c которым она познакомилась еще в раннем детстве, был мой отец, Александр Межиров. Нонна, моя одноклассница, часто бывала у нас дома на Солянке. Многие годы спустя она написала об этом времени:

«В детстве все кажется таинственным – и дом этот, и двор притягивали, как магнит, воображение. В моем сознании Александр Петрович, или дядя Саша, как я его называла, неразрывно связан с этой особой атмосферой и с его рабочим кабинетом... Комната эта была странно-асимметричной формы. Особенно мне запомнился письменный стол Межирова – не заваленный рукописями, а совершенно пустой, и на нем книги: томик Блока, Ахматовой, сборник стихов Владислава Ходасевича в раритетном издании 1920-х годов. Эти имена, кроме Блока, чья поэма «Двенадцать» включалась тогда в школьную программу, были мне неизвестны, как и картины «Балерина у фотографа» Дега и «Цирк» Сёра с наездницей на крупе летящей по кругу манежа лошади. Их репродукции висели на стене.

Евгений Степанов, Нонна Верховская и Юрий Милорава на радио «Вместе». Чикаго, 2016. Фото Григория Верховского

Цитирую эту небольшую часть ее воспоминаний, уже опубликованных, потому что очень точно передаются здесь атмосфера и настроение того пространства.

Нонна говорила мне и моей маме, что ощущение особой обстановки в доме поэта, с какой-то его возвышенной и таинственной бытностью, навсегда осталось в ее душе и неизменно завораживало. Да, так бывает, что иногда какое-то даже вроде бы небольшое событие или просто его деталь является поворотным в судьбе. И потому так мистически было воспринято Нонной знакомство в поезде метро с будущим мужем Григорием Верховским, который возник перед ней, как образ человека из художественной среды. Об этом она так и говорит: нас познакомил Василий Кандинский. В переносном смысле, конечно. Нонна, студентка-первокурсница, ехала в метро с подмосковной дачи родителей, сидя с огромным букетом цветов. Вторым «букетом», в виде цветочного принта, была украшена ткань ее платья, и сама она в этом платье являла собой как бы цветочную композицию. «Безмолвные цветы – Властители пространства…» – написал когда-то Бальмонт. Все места в вагоне были заняты. Прямо перед ней стоял молодой человек, лица которого Нонна не видела, потому что он держал в руках развернутый альбом. На обложке французского издания – репродукции Василия Кандинского, большая редкость для 70-х годов ХХ века, ведь книги об абстрактном искусстве в советских магазинах не продавали, редкостью они были тогда даже у букинистов, да и в МГУ не очень-то жаловали модернизм и на лекциях студентам – историкам искусства мало рассказывали об этих «буржуазных» художниках. И вдруг в московском метро – альбом основоположника абстракционизма! Нонна была удивлена, заинтригована – кто же владелец столь редкого издания? К счастью, на следующей остановке соседнее с ней место освободилось, и юноша сел рядом. Тут Нонна увидела его лицо – внешность выдавала в нем художника. Небольшая борода и пышные темные волосы до плеч показались ей очень романтичными. Молодой человек продолжал разглядывать иллюстрации, а Нонна потихоньку заглядывала через плечо, стараясь рассмотреть страницы. И вот, поборов застенчивость, она все-таки спросила, можно ли посмотреть альбом, объяснив, что история искусства – ее профессия. Удивленно взглянув, молодой человек повернул альбом к ней и стал перелистывать для нее страницы. Они разговорились, и он предложил показать Нонне альбомы других художников в своем собрании. Так состоялось ее знакомство с Гришей Верховским – талантливым фотохудожником и кинооператором. А интерес к искусству объединил их на всю жизнь. Альбом этот до сих пор стоит у них на книжной полке.

А недавно Нонна показала мне свой дневник. В нем – интереснейшие впечатления от встреч с поэтами, прозаиками, художниками, актерами и режиссерами. Вот некоторые из этих записей:

«Вчера был удивительный вечер – знакомство с Беллой Ахмадулиной. Произошло это совершенно случайно. В Москву приехал Александр Глезер – поэт, переводчик, издатель и коллекционер современного русского искусства. Глезер известен как один из организаторов скандальной Бульдозерной выставки подпольных художников 1974 года, за что был выслан на Запад советскими властями. Александр привез из Нью-Джерси полотна своей коллекции прежде запрещенной живописи, чтобы выставить ее в галерее «Крымский Вал». На днях открывать экспозицию будет литературный критик Евгений Сидоров, – министр культуры РФ.

Слышала, что сейчас Глезер увлечен еще и идеей продвижения Антидиффамационной лиги – правозащитной организации по борьбе с антисемитизмом, и ищет поддержку у известных представителей культуры. С утра зашла в наш офис на Крымском Валу, – а там уже Глезер. Рассказывает, что едет сегодня к Ахмадулиной домой. Видимо, хочет произвести на меня впечатление и приглашает поехать вместе с ним.

Мыслимо ли отказаться от такого предложения? Ехать в тот дом, которому Ахмадулиной было посвящено несколько стихотворений! В памяти тут же всплыли ее строки:

Был дом на Поварской

(теперь зовут иначе)...

День-деньской,

Ночь напролет я влюблена

была –

В кого, во что?

В тот дом на Поварской,

В пространство, что зовется

мастерской

Художника.

Синим зимним вечером мы едем на улицу Воровского, бывшую Поварскую. Едем в «дом искусств», как его называл еще дореволюционный хозяин за оформление фасада и интерьеров в античном стиле.

Несколько ступенек в прихожей мансарды – и мы уже в той самой мастерской Мессерера, где он живет с Ахмадулиной.

Первое, что поражает, – пространство, свободно перетекающее из открывшейся нашему взгляду залы в кабинет без дверей и в уютную столовую, и дальше в самое художественное сердце мастерской. И все это пространство, наполненное бесчисленными предметами старины, представляет, по образному определению Беллы Ахатовны, единую «возвышенную вещь». И вновь вспомнились строчки:

Возвращены и спасены

Со свалки времени былого

Они печально и безвольно

Глядят на спешку новизны.

Казалось, здесь физически ощущаешь вибрацию энергий разных эпох, но самым поразительным в этом пространстве оказалась кровать каких-то ренессансных форм под прозрачным пологом, стоявшая прямо посреди залы, будто сценический антураж.

Еще одним изумлением в тот вечер была сама Белла Ахатовна, привычный романтически-приподнятый образ которой не вязался в моем восприятии с ее хозяйственной деловитостью, с которой она объявила, что у нее есть куриная печенка, и удалилась на кухню. Мне-то казалось, что готовить ей не приходилось никогда, но вскоре на столе уже стояли тарелки с нежнейшей печенкой, приправленной свежей кинзой, и нам в тот вечер удалось попробовать блюдо «от Ахмадулиной». За столом Мессерер сел поближе к Белле с явным намерением оградить ее от страстных призывов Глезера подписать манифест лиги, хорошо зная черту характера Ахмадулиной – безотказную отзывчивость, о которой еще Владимир Высоцкий сказал: «И если вам что-то под горло подкатит,/ У Беллы и боли, и нежности хватит».

После переезда в Чикаго в 1996 году Нонна и Гриша работали в Доме русской книги ныне покойного писателя Ильи Рудяка, а потом стали владельцами этого магазина.

Пространства меняются, как меняется порой и судьба.

Я называла Нонну «бабочка в пене морской» и в то время сочинила о ней несколько строк:

Выплеснутая Москвой, –

Бабочка в пене морской,

Ты обживаешь Чикаго,

Стойкость явив и отвагу.

А вот что она писала в своем дневнике о том времени:

«В Дом русской книги заглядывают Владимир Войнович и Евгений Евтушенко. Именно здесь я много раз видела Евгения Александровича, время от времени он приезжает в Чикаго с творческими вечерами. В прошлом году широко праздновался его 70-летний юбилей. А теперь он приехал на свой творческий вечер в Чикагский технический институт с большим залом на 300 человек. Зал был переполнен – люди стояли в проходах, на сцене у самых кулис были поставлены дополнительные кресла – совсем как в годы немыслимой популярности Поэзии. В конце вечера Евтушенко долго не отпускали, он много читал на бис.

Перед выступлением в фойе института была устроена продажа его книг – сборников стихов разных лет, собрание сочинений. Илья Рудяк попросил меня помочь Евгению Александровичу. Поэт сидел за длинным столом, где были разложены стопки книг, я стояла рядом и передавала ему купленные экземпляры, которые он подписывал. Вокруг стола творилось настоящее столпотворение. Напор толпы был лавинным! Люди буквально ложились грудью на стол. Покупатели из второго и третьего ряда просили показать им, какие книги еще не распроданы, а некоторые любители поэзии, получив их для ознакомления, растворялись с книгой в толпе, не заплатив… Все это напоминало настоящую осаду. В итоге мы с Евтушенко не досчитались целого ряда экземпляров. Их попросту украли. Евгений Александрович был огорчен, а я сказала ему: «Это же прекрасно, что и в наше время существует такой спрос на поэзию, что и книги воруют!»

На следующий день для Евтушенко устроили так называемый квартирник – в просторной гостиной большого частного дома в пригороде Чикаго. Там свободно разместились 100 человек. В тот вечер я снова помогала Евтушенко с продажей книг. По счастью, обошлось без пропаж. Больше всего поразило то, что после двухчасового чтения стихов Евгений Александрович был полон сил и с удовольствием раздавал автографы. Правда, перед ним на маленьком кофейном столике стоял хрустальный графин с каким-то крепким напитком, который он время от времени попивал.

Всем известно, что он любит общение с публикой, потому и задавал вопросы каждому, кто приобрел его книги и кто принес их из домашней библиотеки на подпись.

Выступление снимал на видео мой сын Рома. Он и сделал фотографию, где Евтушенко, сидя за столом, что-то шепчет мне. Евгений Александрович, увидев, что Рома ведет видеосъемку, попросил его прислать ему диск в город Талсу, где, как известно, живет и преподает в университете. А Роме он в тот вечер подарил сборник своих стихов «Век ХХ 1949–1999», сделав на фронтисписе удивившую меня донжуанскую надпись: «Дорогому Роме, безответно влюбленный в твою маму автор этой книги. Евгений Евтушенко 2003». Книгу эту Рома отдал мне, а дома я поставила ее на полку рядом с другими сборниками поэта.

Прошло почти два года со времени последнего приезда Евтушенко в Чикаго. И он снова в нашем городе. На этот раз по приглашению университетского театра. Американцы решили поставить «Анну Каренину» и на премьеру пригласили его с чтением своих стихов. Толстой и вдруг Евтушенко! Странное сочетание... Почему именно его?

Мы с Ромой поехали в театр делать репортаж об этой постановке для нью-йоркского телевизионного русскоязычного канала RTVI. Первый наш вопрос к режиссеру спектакля: «Почему Евтушенко приглашен открывать премьеру «Анны Карениной»? Он ведь не «толстовед». Ответ удивил меня: этот роман Толстого – о любви, а лучше Евтушенко о любви не пишет никто из современных русских поэтов. Оказалось, женщина режиссер-постановщик не ошиблась в своих надеждах – предпремьерное чтение стихов, так называемый reading перед сценой Евтушенко превратил в поистине вдохновенный мини-спектакль и своей страстностью «завел» публику уже до начала премьеры.

А то, что сказал Евтушенко после спектакля, оставило незабываемое впечатление. Такой яркий и профессионально точный, спонтанный разбор сценического мастерства актеров без подготовки и каких-либо предварительных для себя заметок действительно поражал! В этом его разборе чувствовалось и сценическое тончайшее чутье самого поэта – великого перформера, каким он всегда и был на сцене».

В Чикаго на радио Нонна вела авторские передачи «Мосты культуры» и «Галерея». В них были интервью и рассказы о многих выдающихся деятелях культуры и искусства. В ее программах участвовали известные театральные режиссеры Валерий Белякович, Евгений Писарев, мемуарист Марина Тарковская – дочь поэта Арсения Тарковского и сестра кинорежиссера Андрея Тарковского.

Делала Нонна передачи и о литераторах – об уходе из жизни Евгения Евтушенко, о творчестве Межирова, Волошина. И о Евгении Степанове. Вот запись о нем:

«Запомнилась недавняя встреча с этим удивительным человеком. Редко кто из приехавших в Чикаго с выступлениями соглашается заехать в радиостудию для интервью, в поездке берегут время и силы, предпочитают разговаривать в фойе перед выступлением или просят приехать в гостиницу. А вот Евгений Степанов – человек неимоверной энергии и разносторонней многоликой творческой выраженности – поэт, прозаик, публицист, издатель, основатель Союза писателей XXI века, нашел время для участия в передаче о современной поэзии. Говорили с ним не только о его стихах, но и о литературном процессе в России. Талант его выражается в самых разнообразных проектах – у него несколько литературных журналов, газета, свое издательство, собственный телевизионный канал «Диалог». Сколько всего он способен охватить!

Это какая-то необычная энергетика, на вид он дипломат, спокойный и сбалансированный при внутренней страстности. Не понимаю, как этого можно достичь, и восхищаюсь.

Передача уже закончилась, а наша с ним беседа затянулась – работники студии разъехались по домам, и мы предложили Евгению и сопровождавшему его другу-литератору Юрию Милораве ехать к нам домой ужинать, хоть в холодильнике оказались только пельмени. Так что угощение пришлось приправить знакомством с нашим собранием книг. Евгений оказался к тому же настоящим книжником и ценителем редких изданий. И мы с трудом отвлекали его от книжных шкафов. Беседа переходила от литературы к самым разным темам. Два часа пролетело незаметно. А мою передачу со Степановым повторили еще и в субботнем эфире».

Вот такой калейдоскоп увиденного и прожитого.

Я всегда советовала Нонне составить сборник из ее воспоминаний, настоящий «Дневник с двух полушарий».