Двенадцать мгновений войны

Правдиво рассказать об этой войне могут не генеральские мемуары, а только баллада, лирическое слово. Кадр из фильма «Баллада о солдате». 1959

Есть давнее суждение: для познания жизни человеку надо прочитать всего с десяток книг. Правда, есть оговорка: чтобы эти книги найти, потребуется их перечитать многие сотни, если не тысячи.

Как всем нам – человеческому большинству страны, – родившимся после 9 мая 1945 года, почувствовать Великую Отечественную – Вторую мировую войну? Речь не о принуждении, просто она висела и будет еще долго висеть над памятью не только России, но и большей части человечества. Независимо от нашего желания. Не только как многолетний преподаватель литературы, но и просто пожилой человек, я прекрасно понял, что с каждым новым десятилетием – а уже длится восьмое – военная пора отодвигается инстинктом самосохранения в далекие дебри нашего сознания... Впрочем, о существовании так называемого подсознания я тоже не только наслышан, но с полной ясностью понимаю: оно, как его ни назови, есть, и все туда попавшее обязательно в земную реальность вернется. Вернется совсем не в оздоровляющей форме, а эмоциональными ударами, которые окажутся смертоноснее автоматных очередей, разрушительнее взрыва гранаты.

С той войной, живые черты которой сопровождали наше детство, отрочество, юность, надо обязательно говорить... Разговориться. Ибо договориться с ней невозможно. Она была и останется с нами навсегда. Как Смута начала XVII века, как переворот Петра Первого, как 1812 год, как катастрофы 1905 и 1917 годов... Но все названное и не названное здесь было уложено в наши головы моделями национальных мифов, более или менее приемлемых. Это не почва для нравственных переживаний, это почва традиции, непреложной, как аксиома. Как говорится, не надо пилить опилки...

С этой войной совсем другое. Изначально мифологизированная и едва ли не каждое десятилетие перемифологизировавшаяся (например, из непротиворечивых трудов о причинах ее возникновения можно составить увлекательнейшую библиотечку), эта война не позволяла превратить себя в красивую легенду уже потому, что рядом были они. Они, фронтовики.

Песенное слово «ветераны» вошло в обиход много позже 1945 года. Оно и не могло употребляться, ибо, по сути, ветеранами Великой Отечественной войны было все население нашего тогдашнего государства – СССР; война коснулась всех, кто жил тогда. Но было и это мерило, главное – фронтовики. Был ли на фронте или не был? Воевал ли?

И они, фронтовики, вообще-то, как все помнят, совсем не словоохотливые, сумели оградить монолитную суть войны от парадного антуража и ритуальных побрякушек. И для себя, и для ближних своих – если те вслушивались и вдумывались.

Я высказываюсь об очень важном для себя, чтобы объяснить и себе, и своим читателям, как нашел те свои несколько книг о войне, о Великой Отечественной войне, которые, уверен, нужно прочитать всем – и особенно тем, кто сегодня от присутствия темы войны в своей жизни старательно уворачивается. Не увернетесь. Настигнет. И отнюдь не для того, чтобы с вами расцеловаться.

* * *

Сколько для меня таких необходимых книг о войне?

Не хочу играть в круглые числа. Все слишком серьезно. Обыгрывая в заглавии название плохо написанного романчика, превратившегося в одноименный искусно сделанный сериал, я все же решил заменить число, уменьшить его, предельно устрожив отбор. Но вместе с тем, не желая отвернуться от искусства, также включил в свой списочек три очень важных для меня фильма и один спектакль. Вот с них и начну.

Фильм «Баллада о солдате» я впервые увидел десятилетним, когда мы гостили у папиного старшего брата, тоже фронтовика, дяди Вани. У него уже был телевизор «Рекорд», с небольшим экраном. Я увидел фильм не с начала: мы, дети, играли во дворе, я зачем-то забежал в дом, в гостиную и вдруг увидел удивительную картину: папа, дядя Ваня, муж их сестры, Лука Тихонович, тоже фронтовик, застыв сидели у телевизора... Этот телевизор тогда был еще почти аттракционом, но они смотрели не аттракцион. И я стал смотреть...

Если коротко (те, кто видел фильм, меня поймут, а кто еще не видел, поймут, посмотрев): режиссер Григорий Чухрай (фронтовик) нашел главные опоры рассказа о пережитой войне, ее понимания. Они обозначены в самом названии: солдат и баллада. «Города сдают солдаты, генералы их берут», – горько заметил Твардовский. Подлинно рассказать об этой войне могут не генеральские мемуары (вскоре, после 1965 года, их волна накроет страну), только баллада, лирическое слово.

Здесь же поясню свое пренебрежительное высказывание о фильме «Семнадцать мгновений весны». Когда он вышел, я служил в армии, посмотреть не смог. Однажды, уже на гражданке, как-то торопился домой, чтобы все же увидеть хвалимый сериал. Узнав об этом, мой старший коллега, фронтовой разведчик с двумя медалями «За отвагу», хмыкнул: «Войну выиграл не Штирлиц, а неизвестный солдат». И это запомнилось. Стало и моей правдой.

Как все помнят, музыку для «Мгновений» написал великий кинокомпозитор Микаэл Таривердиев. Хотя свой непревзойденный музыкальный военный шедевр Таривердиев создал задолго до этого, в фильме «Прощай» (1966). Его снял на Одесской студии поэт-фронтовик Григорий Поженян по собственному сценарию. Пересмотрев этот фильм много раз, понимаю, что с точки зрения классического кинематографа в нем все неправильно. Но прошитый музыкой Таривердиева и речитативами на меланхолические стихи героического в войну морпеха Поженяна, Таривердиевым же исполненными, «Прощай» представляет такой монолит правды искусства, войны и жизни, что эта – тоже баллада – о том, как пьянка одного боевого моряка привела к гибели его фронтового товарища, – навсегда останется среди лучших произведений нашего искусства о Великой Отечественной войне.

Третий фильм, телефильм «Был месяц май» (1970), тоже связан с литературой. Он снят по рассказу писателя – да, снова фронтовика Григория Бакланова «Почем фунт лиха». История, прямо не связанная с боевыми действиями – напротив, сосредоточенная на отдыхе после боя, бытовой совершенно сюжет, – вдруг становится невероятной силы художественным документом о жертвах войны, о невыносимости жертв на алтаре войны. Хорош сам по себе и рассказ Бакланова, однако его автор, написавший и сценарий, именно в фильме достиг высшей откровенности того, что в тексте порой лишь предощущалось.

Между прочим, этим рассказ (как и фильм) с невероятной созвучностью сливается с рассказом немецкого писателя Вольфганга Борхерта (1921–1947) «В мае, мае куковала кукушка» («Im Mai, im Mai schrie der Kuckuck», 1947). Дважды оказывавшийся на Восточном фронте, обвиненный нацистами во множестве прегрешений против гитлеризма, поэт и драматург Борхерт написал рассказ о возвращении с войны немца и вместе с тем вообще о человеке, возвратившемся с войны. Тема возвращения, о которой писали и у нас – Андрей Платонов, Юрий Бондарев, Виктор Астафьев, писали многие, писали мощно, – еще в 1947 году у Борхерта поднята до высот метафизических переживаний, не зависящих от времени и пространства.

С неменьшей силой эта метафизика войны, войны как таковой, ее «жгучая мякоть» передана в вольном переложении Андреем Вознесенским военных стихотворений Эрнеста Хемингуэя. Их звучание с неизъяснимой проникновенностью передал наделенный сверхчувственным восприятием времени ХХ века Микаэл Таривердиев. Цикл из 12 монологов Хемингуэя – Вознесенского был написал им для дозахаровского ленкомовского спектакля «Прощай, оружие» (1970; постановка Александра Гинзбурга).

Так мы подошли к феномену нашей военной лирики. В масскульте болтается утверждение равнодушных литпропагандистов, что здесь главная книга – «Василий Теркин». Это, конечно, не так. У Твардовского есть военные шедевры – стихотворение «Я убит подо Ржевом», поэма «Дом у дороги»... А «Василия Теркина», хотя это и «книга про бойца», один мой знакомый ответственный литературовед отнес к лубочной литературе. В поэме есть блистательные фрагменты (например, глава «Переправа»), но в целом произведение в силу своей пространности не смогло стать даже полнокровной окопной агиткой.

На войне для души читали другие книги. По утверждению моего литературного наставника, писателя-фронтовика Василия Петровича Рослякова, главной лирической книгой на фронте был сборник стихов Константина Симонова «С тобой и без тебя» (1942). Хотя издание привело в ярость Сталина («Эту книжку надо было издать в двух экземплярах: один – для Симонова, второй – для Валентины Серовой»), беленькая брошюрка из «Библиотеки «Огонька» с галстучной, гражданской фотографией автора на обложке стала звездой фронтового самиздата: в окопах стихи из нее переписывали, пели многие тысячи бойцов. «Жди меня, и я вернусь...»

И все же, чтобы познать фронтовую лирику, желательно не только прочесть «С тобой и без тебя». Также полезно перелистать какую-нибудь антологию военной лирики. Там скорее всего окажутся и те три стихотворения, которые стали для меня главными метафорами нашей поэзии о Великой Отечественной войне. Одно, трагическое (и прославленное), – «Перед атакой» Семена Гудзенко, второе, внешне бесшабашное и столь же жгуче правдивое, – «Безымянное болото». Оно известно меньше, хотя порой и цитируется – полностью. Поэтому эти восемь строчек, написанные то ли в 1944-м, то ли в 1945 году, приведу здесь и я.

Одно болото, где мы спали

стоя,

Едва сумев дождаться

до утра,

Мы называли чертовой

дырою –

В нем от застоя дохла

мошкара.

В нем не хотели рваться

даже мины,

А шли ко дну, пуская пузыри.

И если б не было за ним

Берлина,

Мы б ни за что сюда

не забрели.

О его авторе, фронтовике Сергее Аракчееве (1919–1986), долгие годы узнать что-либо не удавалось: он на свою растущую славу автора одного стихотворения никак не отзывался, хотя стихи писать продолжал. Мой добрый приятель Геннадий Красников, поэт, публицист, составитель многих антологий и сборников военной лирики, только недавно смог разыскать сведения о его жизни и послевоенном творчестве.

И третий шедевр, который могу перечитывать бесконечно, – «Воспоминание о пехоте» Александра Межирова, совершенно богатырское, титаническое, всепобеждающее воспоминание, и притом невероятно нежное, беззащитное, как только может быть беззащитен спящий человек.

Наконец перейдем к прозе. Намеренно отнес ее к финалу своих заметок, ибо должен возвратиться к вечному для мастеров слова вопросу: как писать о войне?

Долгие годы в литературной среде бродила греза о новом «Войне и мире». Были попытки... Ни у кого ничего не получилось. Как мне представляется, по двум причинам.

Первая – историко-литературная. Претенденты на титул нового Льва Толстого плохо изучали первоисточник: автор саги о Ростовых, Болконских и Безуховых писал не о войне, и не его вина, что с какого-то времени Бородинское сражение стали изучать не по историческим источникам, а по его схеме. Толстой писал о мире в обстоятельствах войны. Ну, и так далее. Перечитать не только полезно, но и задушевно. А писателям – наставительно.

Причина вторая – теоретико-литературного свойства. Тоже от плохого знания и понимания, как это литература делается. А ведь здесь качество никогда не достигается количеством. Типа: Вторая мировая была помасштабнее Наполеоновских войн, так что напишем о ней не четыре тома, а, пожалуй, восемь.

Ну, результат известен. И другого впредь не будет.

Вспоминается одно впечатление раннего детства. В ту пору мой отец, ушедший на фронт с последнего семестра Краснодарского художественного училища, зарабатывал на жизнь, на семью, преподавая рисование и черчение в нескольких школах. Также рассказывал школьникам об искусстве, показывал им репродукции картин. Видел их и я. Одна из них – «Фашист пролетел» Аркадия Пластова – настолько потрясла меня, что я рассматривал ее несколько дней. (Жаль, что это поистине национальное достояние нельзя воспроизвести здесь: авторские права! Тогда бы мне не пришлось пояснять, чем она меня так поразила, просто попросил бы в нее вглядеться.) Эта картина 1942 года первоначально называлась «Немец пролетел», но пожалуй, переименовали ее не из соображений политкорректности (плевали в те времена на политкорректность, и, в общем, правильно делали). «Фашист пролетел» – это ведь не национальное.

Это то, что, увы, не ушло с лица земли в 1945 году, то, что остается на ней доныне... По рунету, в наших социальных сетях и в 2020 году летают свастики и нацистская символика, «бьют жидов» и инородцев, «спасают Россию»...

Но о военной публицистике надо писать особо. А я сейчас о вечном. Как одна картина, не изображая баталий, может передать суть войны, как группу крови определяют по малой ее капле, так и литература показала миру кровь войны, ее цвет, вкус и запах, реки и моря ее крови на маленьких немногих листках нескольких повестей.

Назову их три. И вновь авторы всех – фронтовики. Так получается. У этой войны своя литература, свои певцы – из стана воинов.

«На войне как на войне» Виктора Курочкина, если вчитаться, больше рассказывает о быте на войне, чем о марш-бросках и атаках. А главное – о молодой жизни, оборванной тупо, бездарно, безысходно. Об одной из миллионов так же оборванных. Это впечатляет больше, чем апофеозы войны.

«Пастух и пастушка», которую ее автор, Виктор Астафьев, определял как «современную пастораль» и называл своим «любимым детищем», в первых изданиях выходила, по его же словам, «с потерями, ранами и царапинами». Астафьев признавался, что и для него самого в этой повести есть «тайна, однажды в ней родившаяся», «пространственная печаль». Может быть, вечный источник этой печали в причине гибели лейтенанта Бориса Костяева: он погиб не в бою, не был погублен шальным осколком – умер от непереносимой усталости, вызванной фронтовой его судьбой. Вот главная тайна «пасторали» Астафьева, им самим не разгаданная, вот тайна смертей многих тысяч фронтовиков после 1945 года...

Сюжет повести Вадима Шефнера «Сестра печали» укладывается в координаты одного из главных мировых сюжетов, определенного Борхесом как «история об осажденном городе». Он связал его с «Илиадой», а Вадим Шефнер рассказал о любви, которая погибла в блокадном Ленинграде.

У Шефнера немало сильных, крепких стихотворений о войне, у него прекрасная, неповторимая ироническая проза, но «Сестра печали» – это поистине Еврипид и Аристофан на одних подмостках, одновременно. Античной мощи совсем частная и совершенно вечная история, которую (я знаю, что говорю) Шефнер никому не отдавал на экранизацию или инсценировку.

Там все написано.

«Истинно вам говорю: война – сестра печали, горька вода в колодцах ее...».