Крестьянская сага следователя Смерша

Федор Абрамов еще с войны вынашивал идею романа о бедах и радостях северной деревни. Фото РИА Новости

«Родился, – сообщил он весной 1959 года в автобиографии, – в 1920 году в семье крестьянина деревни Веркола Карпогорского района Архангельской области. До 1938 года безвыездно жил в родной деревне, учился в школе и работал в колхозе. В 1938 году, по окончании средней школы, поступил в Ленинградский университет по филологическому факультету. Отечественная война прервала мою учебу. В первый же день войны я записался в народное ополчение и в течение лета и осени 1941 года участвовал в боях за Ленинград. Затем, после второго тяжелого ранения, долго лечился в госпиталях, несколько месяцев находился в отпуске. В июле 1942 года я снова вернулся в армию и как нестроевик был оставлен в тыловых частях. Более полугода служил заместителем политрука роты, 2 месяца был курсантом военно­пулеметного училища» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 47, л. 23).

Все кардинально изменилось в судьбе Абрамова весной 1943 года. В одну из ночей он и еще два курсанта неожиданно были подняты и под конвоем увезены в контрразведку. По дороге Абрамов пытался понять, за что его взяли и к чему готовиться. Как оказалось, ему хотели предложить службу в Смерше.

В 1959 году в автобиографии Абрамов признался, что в контрразведке он провел два с половиной года. Начал сержантом в должности помощника оперативного уполномоченного резерва. А кончил старшим следователем.

Служа в Смерше, Абрамов не раз порывался заняться литературой.

«Червь творчества, – признался он в начале 1944 года, – опять точит меня. Ибсен, которого я читаю, вселил в меня страсть к сочинению драмы. Смутно в моей голове уже сложился сюжет ее. Разумеется, она современная по содержанию. И сюжет ее таков. Пожилой крестьянин справляет свадьбу. Он женит сына. Для полноты музыки включают радио, которое извещает о нападении Германии. Свадебный пир превращается в «праздник» всего села по случаю проводов мужей и братьев на войну…»

Не тут ли надо искать истоки будущего цикла романов Абрамова о Пряслиных?!

Осенью 1944 года Абрамов предпринял попытку оформиться на заочное отделение Ленинградского университета. Но его рапорт лег под сукно начальства.

Весть о победе застала Абрамова в Петрозаводске.

«Вечером накануне великого дня, – отметил он 10 мая 1945 года в своем дневнике, – я читал «Радугу» В. Василевской… В 1-м часу я лег в постель. Михайлов в соседней комнате допрашивал арестованного. Не помню, о чем думал, но вскоре я заснул. Вдруг слышу ночью отчаянно-радостный крик Михайлова: «Федька, вставай! Война окончена!»

На учебу в Ленинградский университет генералитет отпустил Абрамова лишь осенью 1945 года.

Почему же он не остался в контрразведке? Устал допрашивать шпионов? Или испугался своих же коллег?

Как выяснилось, в Смерше одним из начальников Абрамова был полковник Михаил Рюмин, который позднее был уличен в зверских избиениях арестантов, а еще отметился доносами на министра госбезопасности Абакумова. Не исключено, что следователь Абрамов, хорошо знавший о палаческих методах работы Рюмина, искал любые пути, чтобы уйти от опеки этого полковника, и спасение он увидел в возвращении на филфак Ленинградского университета.

После окончания в 1948 году университета Абрамов остался в аспирантуре на кафедре советской литературы. Там он занялся Шолоховым. Его первая научная статья – «О «Поднятой целине» Мих. Шолохова» – была напечатана в 1949 году в «Вестнике Ленинградского университета». Однако никаких открытий эта работа не содержала.

Шум вызвал другой материал бывшего следователя Смерша – написанная им в соавторстве с Николаем Лебедевым статья «В борьбе за чистоту марксистско-ленинского литературоведения». Напечатанная в июле 1949 года в журнале «Звезда», она содержала резкие и ничем не обоснованные выпады против тогдашних столпов отечественной филологии Бориса Эйхенбаума, Марка Азадовского и их сподвижников.

В 1951 году Абрамова после защиты кандидатской диссертации о романе Шолохова «Поднятая целина» хотели пригласить на работу в Ленинградский обком КПСС, но подвели родственные связи: в анкете молодой ученый указал, что его жена в войну находилась на оккупированной территории. Пришлось остаться в университете и продолжить занятия советской литературой. Он потом напечатал статьи «Вопросы советской литературы» («Вечерний Ленинград», 1953, 8 июня), «Воспитатель и певец нового человека» о Горьком («Ленинградская правда», 1953, 18 июня), «Роман о мужественных и сильных людях» о Константине Симонове («Звезда», 1953, № 5), «Проблема типического – важнейшая проблема литературы» («Вестник Ленинградского университета», 1953, № 12) и другие материалы.

Все эти работы были поверхностны, но зато не содержали никакой идейной крамолы. Первая осечка случилась в марте 1954 года. Абрамов напечатал в газете «Ленинградская правда» ничего не значивший обзор второго номера журнала «Звезда», который тем не менее вызвал страшный гнев в инстанциях. Клерков покоробило, что автор плохо отозвался о статье сотрудника аппарата ЦК КПСС, который успел пожаловаться ленинградским коллегам. Абрамову тут же была устроена взбучка.

Второй прокол последовал через месяц. В апрельском номере «Нового мира» появилась статья Абрамова «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе».

«Статья… – отметил Абрамов 4 апреля 1954 года в дневнике, – напечатана. Обкорнали, сгладили все углы. Жалко! И это после того, как я уже подписал гранки. Возмутительно».

О нищете советских сел Абрамов знал не по чьим­-то рассказам. Его вдова Людмила Крутикова в 1988 году говорила мне, сколько шкур в ту пору драли со старшего брата Абрамова: «Его не спрашивали, что у него есть в хозяйстве, но налоги брали за все: за шерсть с овец, за яйца, за кур, которых в жизни на Пинеге не было… Я продала золотые часы и цепочку, чтобы покрыть налоги».

Однако большинство писателей долгое время предпочитало рисовать жизнь деревни в розовых тонах. В своей статье Абрамов рискнул приоткрыть завесу правды. Увенчанных Сталинскими премиями романистов он представил в роли голых королей. По сути, критик развенчал весь литературный генералитет – от Семена Бабаевского до Галины Николаевой. Естественно, руководство Союза писателей СССР от такого материала пришло в неописуемую ярость.

5 июня 1954 года группа партработников во главе с секретарем ЦК КПСС Петром Поспеловым сообщила высшему руководству:

«В статье Ф. Абрамова объявляются фальшивыми и перечеркиваются почти все крупные произведения последних лет о передовых людях колхозной деревни, о передовых колхозах, о перспективах развития колхозов. Защищая эту статью, А. Твардовский прямо заявил, что, поскольку «нельзя убеждать колхозников средней полосы страны, что их положение превосходно», ошибкой журнала является лишь то, что она была опубликована поздно» (РГАНИ, ф. 4, оп. 9, д. 1097, л. 177).

В ЦК публикацию в «Новом мире» статьи Федора Абрамова, как и материалы Михаила Лифшица, Владимира Померанцева и Марка Щеглова признали грубой ошибкой. Твардовского из-­за этих материалов летом 1954 года сняли с работы. Судьбу же Абрамова решал Ленинградский обком КПСС. Один из секретарей этого обкома, Николай Казьмин в своей злобе на честных литераторов дошел до того, что предложил смелого критика изгнать из университета. Правда, обкомовцы ему тут же напомнили, что Абрамов до развенчания Галины Николаевой успел отметиться статьями о Шолохове, которые произвели на классика приятное впечатление, и что Шолохов в случае чего за молодого исследователя мог и заступиться.

Кстати, как только Казьмин ушел на повышение в Москву, обком тут же дал команду больше Абрамова не третировать. А уже в 1956 году критик возглавил в Ленинградском университете кафедру советской литературы.

Новое назначение Абрамова совпало с публикацией в «Новом мире» романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». Книга Дудинцева очень понравилась нашей интеллигенции, но вызвала изжогу у партийного начальства. В ЦК дали команду осудить крамольное сочинение. В Ленинградском университете эта неприятная миссия была поручена Абрамову. Но критик предпочел отмолчаться. За это на ученого набросился руководитель Ленинградского горкома КПСС Иван Спиридонов.

Получив нагоняй за Дудинцева, Абрамов вернулся к творчеству Шолохова. В 1958 году он и Виктор Гура издали книгу «М.А. Шолохов». Ее высоко оценили в Пушкинском Доме.

Мало кто знал, что Абрамов, не ограничиваясь критикой, еще с войны вынашивал идею романа о бедах и радостях северной деревни. Эта идея потом вылилась в роман «Братья и сестры». В 1958 году писатель предложил свою рукопись московскому журналу «Октябрь». Но там в это время происходила пересменка, поэтому писатель постучался к Сергею Воронину в журнал «Нева».

«Братья и сестры» были напечатаны в 1958 году в сентябрьской книжке «Невы». Критика эту вещь приняла чуть ли не на ура. Юрий Буртин, к примеру, оценил в «Новом мире» (1959, № 4) роман как «мужественную книгу», идущую к читателю «с трезвой правдой и несущую в себе «гуманистический смысл». По-доброму оценили «Братьев и сестер» Михаил Алексеев в «Дружбе народов» и Виктор Чалмаев в «Вопросах литературы».

Обрадовавшись первым откликам, Абрамов весной 1959 года подал заявление о приеме в Союз писателей. Окончательно вопрос о приеме Абрамова решился 24 марта 1960 года на заседании правления Ленинградской организации. Его кандидатуру на этом заседании поддержали Лев Плоткин и Михаил Слонимский.

«Я, – отметил Плоткин, – рекомендовал Абрамова в союз. Абрамова я знаю со студенческих лет, знаю близко. Абрамов работает в двух специальностях: как критик и как писатель-беллетрист и прозаик... он написал очень интересную и яркую книгу» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 39, д. 47, л. 53 об.).

Пока инстанции рассматривали приемное дело Абрамова, в Ленинградском отделении Учпедгиза критика попросили отредактировать книгу Льва Плоткина «Партия и литература», рукопись которой одобрил инструктор отдела культуры ЦК КПСС Игорь Черноуцан. Однако, когда книга вышла, разразился скандал. Руководство другого отдела ЦК – Отдела науки, школ и культуры ЦК КПСС по РСФСР – обнаружило в ней идейную крамолу. Но Черноуцан выпутался из сложившейся ситуации с необычайной легкостью. Зато по полной программе досталось редактору книги Абрамову. В ЦК тут же организовали проверку возглавляемой им кафедры. Абрамов, когда узнал о проведенном в отношении него партийном расследовании, пришел в ярость и решил немедленно уволиться, полностью посвятив себя написанию книг.

Переживая за судьбу родной деревни, писатель осенью 1962 года написал очерк «Вокруг да около», который предложил Сергею Воронину для журнала «Нева». Он негодовал, почему советских крестьян лишили паспортов. Абрамов поставил вопрос о резком увеличении оплаты трудодней. Этот очерк появился в первом номере «Невы» за 1963 год. Он всколыхнул всю интеллигенцию Русского Севера.

«Все, – сообщил ему 10 марта 1963 года вологодский поэт Сергей Викулов, – говорят о Вашей вещи «Вокруг да около» и еще о «Матренином дворе»...»

Но это не отвечало интересам ортодоксов, которые окопались в партийном аппарате.

«Очерк носит клеветнический, пасквильный характер, – подчеркнул 6 апреля 1963 года в своем обращении к партруководству заведующий идеологическим отделом ЦК КПСС по сельскому хозяйству России Владимир Степаков. – Весь послевоенный период в нем оценивается как «тягостное лихолетье», а современное колхозное село изображается в самых мрачных красках. Несмотря на то что описываемые автором события происходят летом 1962 года, в очерке нет ни одного характерного признака сегодняшней деревни, колхозного трудного быта...» (РГАНИ, ф. 4, оп. 18, д. 1041, л. 3).

Возмутила партфункционера и позиция «Литгазеты». Он не понимал, как это издание посмело поддержать писателя.

Степаков предложил ошибку редакции «Невы» и пасквиль Абрамова обсудить на заседании секретариата ЦК КПСС. Партийный чиновник жаждал крови главреда журнала «Нева» Сергея Воронина, писателя Федора Абрамова, проморгавших крамольную публикацию идеологов из Ленинградского промышленного обкома КПСС, а также главреда «Литгазеты» Александра Чаковского, который пропустил хвалебный отклик на очерк «Вокруг да около» Георгия Радова. Он хотел, чтобы по всем виновникам немедленно прошлась главная газета страны «Правда».

Секретариат ЦК состоялся 9 апреля 1963 года. Но партначальство не поддержало инициативы Степакова. Я думаю, сработали два фактора. Во-­первых, не прошло еще и месяца после той промывки мозгов, которую устроил писателям в Кремле Хрущев. Но Хрущев бился с формалистами и абстракционистами, а Абрамов представлял, может, чересчур натуралистический, но все-таки реализм. Вести же войну сразу на два фронта даже для партаппарата – это было бы чересчур. И второй момент. Степаков осуждал не только журнал «Нева», который вроде бы являлся убежденным союзником Хрущева в борьбе с формалистами. Он набрасывался и на «Литгазету», куда только что пришел новый главный редактор Чаковский после уволенного с позором за поддержку авангардистов Косолапова. Волей-­неволей могло сложиться мнение, что партия вновь ошиблась с выбором руководителя важнейшего литературного издания. В общем, получилось, что высшему партруководству новый грандиозный скандал, который пытался раздуть Степаков, никак не был нужен.

Но Степаков из аппарата ЦК КПСС успокаиваться не собирался. Он дал команду пропесочить писателя на местном уровне. По указанию Москвы и Архангельского обкома партии районные чиновники начали искать на родине Абрамова, в Верколе, тех людей, кто бы мог поставить свои подписи против именитого литератора. А уже 19 сентября 1963 года подленькое письмишко односельчан против Абрамова «К чему зовешь нас, земляк?» появилось в газете «Правда Севера».

В начале 60­-х годов Абрамов сблизился с Даниилом Граниным. И тот и другой потом ни в какую не захотели признать талант Иосифа Бродского. Уже в разгар гонений на Бродского, в апреле 1964 года, Абрамов написал Александру Яшину:

«Какое же отношение я имею к Бродскому? Почему мое имя связывают с этим подонком? Где, какую «позицию» я высказывал? Все это гнуснейшая дичь. Нет, мой друг, к этому делу меня примазывать нечего. Абрамов – рядовой член СП, к тому же опальный, и решать ему судьбы других не положено. Сара Эм. (Бабенышева. – В.О.) тут явно что-то путает. И путает недобросовестно. Правда, она, мне помнится, спрашивала, как я отношусь к делу Бродского. А никак, – сказал я. Да и верно, какое у меня может быть отношение к этому Бр.? В глаза я его не видел, стихов не читал».

Пока власть боролась с Бродским, Абрамов написал продолжение «Братьев и сестер» – роман «Две зимы и три лета». Новую рукопись он предложил главному редактору «Звезды» Георгию Холопову. Но тот книгу ему завернул. Писатель к такому повороту событий оказался не готов. Отказ Холопова в какой­-то мере спровоцировал у него в 1966 году инфаркт миокарда.

После этого жена Абрамова посоветовала мужу постучаться в «Новый мир». Редактор отдела прозы Ефим Дорош выступил за заключение с писателем договора и выдачи автору аванса в размере 1125 рублей. Потом пришел и отзыв от самого Твардовского.

«Я, – написал Твардовский Абрамову 29 августа 1967 года, – давно не читал такой рукописи, чтобы человек не сентиментальный мог над нею местами растрогаться до настоящих слез и неотрывно думать о ней при чтении и по прочтении. Словом, Вы написали книгу, какой еще не было в нашей литературе, обращавшейся к материалу колхозной деревни военных и послевоенных лет...»

Спустя месяц Абрамов получил приглашение в Москву. Его рукопись было решено обсудить на заседании редколлегии «Нового мира». Сохранился протокол этого мероприятия от 28 сентября 1967 года.

«Присутствовали: А. ТВАРДОВСКИЙ, В. ЛАКШИН, И. ВИНОГРАДОВ, Е. ДОРОШ, И. САЦ, М. ХИТРОВ, Ф. АБРАМОВ

Обсуждение рукописи романа Ф. АБРАМОВА «Две зимы и три лета»...

ПОСТАНОВИЛИ:

Рукопись одобрить. Поручить редакторскую работу Е.Я. Дорошу. Запланировать публикацию романа на 1–3 номера 1968 года» (РГАЛИ, ф. 1702, оп. 9 с, д. 241, лл. 3–4).

Правда, редколлегия не знала, как отнесется к роману Абрамова цензура. Заместитель Твардовского Алексей Кондратович боялся, что чем-­то придется пожертвовать. Он полагал: раз редакция не могла пробить через цензуру вполне благополучный «Зимний перевал» Елизаветы Драбкиной, который был от первой до последней страницы проникнут беспредельной любовью к Ленину, то Абрамова с его крамольными описаниями сельской жизни и подавно в первозданном виде никто не пропустит. Однако романист к серьезным уступкам оказался не готов.

Абрамов настоял на своем. В редакции роман поставили на начало 1968 года, на первые три номера. Кондратович был уверен, что, когда дело дойдет до главы о займе, цензура всю крамолу изымет. Но случилось чудо. Цензоры никаких замечаний не сделали. На этой волне окружение Твардовского поспешило выдвинуть Абрамова на соискание Государственной премии СССР.

29 декабря 1969 года вопрос решался на Комитете по Ленинским и Госпремиям. Как выяснилось, писателю не хватило одного голоса. С минимальным перевесом в комитете приняли решение отдать премию украинскому поэту Малышко. Присутствовавший на голосовании Чингиз Айтматов потом проговорился, что один из функционеров заявил: «У Абрамова тьма в романе такая, что ее можно ножом, как повидло, резать». По другой версии, в 1969 году Абрамову получить премию помешала повесть «Пелагея», публикация которой вызвала в верхах огромное неудовольствие. Но изъять «Пелагею» из библиотек начальство не рискнуло. Писателю отомстили по­-другому: ему просто не дали премию.

В конце 1969 года весь писательский мир встревожило пришедшее из Рязани сообщение об исключении из Союза писателей Солженицына. Абрамов был опечален. Он задумался, не стоило ли ему направить в Москву протест.

«Решился, – отметил писатель 18 ноября 1969 года в своем дневнике. – Посылаю письмо. Никакими соображениями и доводами нельзя оправдать рабское молчание. И мой голос в защиту Солженицына – это прежде всего голос в защиту себя. Кто ты – тварь дрожащая или человек?»

В своем письме литначальству Абрамов заметил: «Исключение А. Солженицына из Союза писателей РСФСР глубоко встревожило меня. А. Солженицын – выдающийся русский писатель, и отлучение его от советской литературы может образовать только недругов за рубежом. Хочу надеяться, что правление СП СССР исправит эту ошибку».

Вскоре Абрамов узнал, что, когда решение рязанских литераторов рассматривал уже секретариат Союза писателей России, его коллега Гранин во время голосования предпочел воздержаться. За это ленинградские власти собирались отправить непослушного сочинителя в отставку. Все должно было решиться 26 ноября 1969 года на отчетно­-выборном собрании парторганизации ленинградских писателей. Начальство заранее подготовило список литераторов, готовых устроить Гранину обструкцию. Но весь сценарий поломал Абрамов. Он отверг обвинения Юрия Помозова в том, что «Гранин – это средоточие групповщины», и объявил Гранина «одним из самых наших видных писателей».

Правда, уже через год Абрамов, увидев новый расклад сил в верхах и литературном сообществе, изменил свое отношение и к Солженицыну, и к Гранину. Возможно, он думал, что таким образом избавится от недовольства верхов, но Кремль еще долго сохранял к нему настороженное отношение. Не случайно к 50­-летию ему прислали лишь приветствие от писательского начальства. Свой первый невоенный, мирный орден – «Знак Почета» – писатель получил лишь летом 1971 года.

Кстати, власть и потом еще какое­-то время продолжала держать Абрамова на крючке.

Однако ругали Абрамова недолго. Потом кто-то дал команду оставить писателя в покое. А уже в 1975 году его за все три романа, которые образовали трилогию «Пряслины», в очередной раз выдвинули на соискание Государственной премии СССР. Как говорили, присуждению писателю премии до последнего отчаянно сопротивлялся тогдашний главный редактор «Правды» Михаил Зимянин. Но якобы за романиста вступилась группа лиц из близкого окружения Михаила Суслова.

Позже Абрамов решил продолжить рассказ о Пряслиных и написал роман «Дом».