Так кто же убил?..

Если появляется Наполеон, то жди беды. Ипполит Белланже. Наполеон в Ваграме. 1841. Частная коллекция

И только спесь людская с самомненьем смелым

Себя считает вместо части целым.

Гете. Фауст

Как и каждый индивидуум, каждый общественный организм может оказаться психически больным, особенно в трудное для существования время.

Альберт Эйнштейн. Мой образ мира­, 1934

Наполеон приказал собрать войска и идти на войну. Представление это до такой степени нам привычно, до такой степени мы сжились с этим взглядом, что вопрос о том, почему шестьсот тысяч человек идут на войну, когда Наполеон сказал такие-то слова, кажется нам бессмысленным.

Лев Толстой. Война и мир. Эпилог

Война в наших глазах похожа на некое природное явление. Литература, искусство описывают, как все происходило, но не описывают почему. Странно, что когда случается беда на производстве или падает самолет, все исследуется по деталям, пофамильно, по строкам инструкций. А нацизм как одна из причин мировой катастрофы с десятками миллионов жертв так и остается неразъясненным. Нельзя же поверить в то, что группа маньяков случайно захватила власть и за несколько лет изменила под себя ментальность целой нации.

Как пришел к власти Гитлер и его команда, причины успехов его дипломатии изучают историки. А вот вопрос, почему нацизм был принят большинством народа и многими представителями интеллектуальной элиты, лежит скорее в плоскости психологии и культурологии. И наверное, когда-то будет там подробно изучен.

Но многое можно понять и сегодня, extrahendis ex libris (извлекая из книг) мысли великих.

Нацизмом назвали германский фашизм. Это явление, так узко определенное, интересно, пожалуй, лишь историкам. Полного повтора быть не может, значит, для нас важно найти в нацизме существенную, наиболее опасную часть идеологии. Общеизвестные работы вроде «14 признаков фашизма» Умберто Эко часто лишь описывают симптомы болезни, тогда как нужны его составляющие, «геном вируса». Мы знаем со времен Адама Смита, что успешна та идеология, которая использует какое-либо естественное свойство человеческой души. Так, капитализму энергию придала алчность, выращенная из желания обладать. Представляется, что важнейшим элементом и инструментом нацизма было чудовищно усиленное природное свойство человека к своим и чужим по-разному относиться.

Ed nihil nihil fit, или «вы и убили-с»

Политика – искусство возможного, и всегда дух народа – один из главных ресурсов правящей элиты. Народ подчиняется ее воле, если она в некой мере соответствует умонастроению большинства.

Несколько лет назад вице-председатель Бундестага г. Тирзе сказал, что «феномен Холокоста никогда не сможет быть до конца осмыслен. До сих пор остается непонятным, почему большинство немцев проявило во времена нацизма невероятную человеческую черствость. Те, кто имел смелость протестовать, оказались в меньшинстве».

Это слова политика.

Интересно, что подобное пишет и выдающийся писатель Томас Манн ...«навсегда останется непонятным, как мог народ, в такой степени склонный к самопознанию, прийти к идее мирового господства».

Написано это в 1945 году (статья «Германия и немцы»), но слово «навсегда» оправдывает цитирование и в наши дни.

Конечно, авторы этих высказываний знали, что в нацизме ничего нового нет – ни в идеологии, ни в делах. Войны на уничтожение, геноцид известны с тех пор, как существует человек. Не верят они в разрешимость задачи о том, как могла столь культурная нация соблазниться низкими идеями, как могло оказаться, что высокая культура не страхует от падения.

Красота тела не мешает над ним поглумиться.  Жак-Луи Давид. Гектор. 1778. Музей Фабра, Монпелье

И там же есть строки, показывающие, что автор считает критикой в адрес своего народа: «Беспощадные истины, которые великие немцы – Гельдерлин, Гете, Ницше – бросали в лицо Германии, нельзя даже и сравнить с тем, что когда-либо говорили своим народам француз, англичанин, американец. Гете, во всяком случае в устных беседах, доходил до того, что желал немцам диаспоры. «Немцы, – говорил он, – должны быть разбросаны, рассеяны по всему свету, как евреи, – и добавлял, – чтобы на благо остальным народам раскрылось все то хорошее, что в них заложено». В приведенных словах Гете можно увидеть и предчувствие, что объединенное немецкое государство может быть опасным, и похвалу индивидуальным чертам немецкого характера. Но как Манн увидел в словах великого соотечественника беспощадность – трудно понять. … Знал бы он до чего доходил Чаадаев – впрочем, он русских тут и не поминает.

Склонность к самопознанию очень напоминает самолюбование, которое началось задолго до 30-х годов XX века. Хвалили «своих» и Фихте – «Иметь характер и быть немцем – означает одно и то же», – и Гегель с его абсолютным духом, переместившимся навсегда из Средиземноморья в Германию, и Маркс, который считал, что немцы – наиболее революционный народ (читай – передовой), а многие другие обречены на исчезновение (см., например, статью 1848 года «К венгерской борьбе»). Про Ницше и говорить не стоит.

Во все века существовали «центрические» заблуждения: Земля в центре мира, человек – единственный обладатель разума (определенного им самим), такая-то культура, религия, мировоззрение… – единственно правильные. И самое труднопреодолимое убеждение – это то, что наша эпоха или время, в котором мы живем, есть высшая точка развития. И из нее можно, как с горы, осматривать народы, культуры и судить об их вкладе в близкую к концу историю. Назначаются ведущие нации, классы, правильные политические устройства. Обоснование назначению находится в сиюминутных по историческим масштабам достижениях, в количестве народа, в развитии литературы, искусства, техники, экономики.

К началу XX века немецкий народ был убежден не только в своей исключительности, но и величии в сравнении с другими, в самодостаточности немецкой культуры, самопровозглашенной наследнице древнегреческой. Нацистские политики искусно использовали приготовленную возможность и шаг за шагом довели умонастроение людей до нужной им кондиции.

Выделили чужаков, что в антисемитской обстановке было легко. Занялись «очищением» нации. Выселить из страны «не своих» не получилось – Европа отказала; зато удалось главное – народ принял идею «очищения». «Очищали» от душевнобольных, безнадежно больных. Культуру от всего «дегенеративного». С каждым шагом копилось согласие народа с линией власти и рос кадровый потенциал фашизма… Укреплялось чувство самодостаточности своей, арийской культуры. В результате нация согласилась с введением древнего правила: свой определяется по крови. То есть все старания передовых людей от апостола Павла (с его «Нет ни эллина, ни иудея… ») до противников рабства были отброшены – место в обществе определяется по рождению, качества личности в счет не принимаются.

Томас Манн решил, что именно причина этого возврата в ветхозаветные времена «останется навсегда непонятной».

Но он же подтвердил мысль о том, что «творчество писателя как инструмент сознания превосходит самого создателя; опережает его ум и его веру» (Жирар «Достоевский. От двойственности к единству»). В романе «Доктор Фаустус» есть такие строки: «Не была ли эта власть (фашистская. – М.Л.) в своих словах и деяниях только искаженным, огрубленным, ухудшенным воплощением тех характерных убеждений и воззрений, которые христианин и гуманист не без страха усматривает в чертах наших великих людей, людей, что наиболее мощно олицетворили собой немецкий дух?» Да, эта власть была воплощением огрубленных для конкретного применения идей германских интеллектуалов. Вспоминается переломное место в великом романе Достоевского: «Раскольников весь задрожал, как будто пронзенный. – Так… кто же… убил? – спросил он, не выдержав. Порфирий Петрович даже отшатнулся на спинку стула… – Как кто убил?.. – переговорил он, точно не веря ушам своим, – да вы убили, Родион Романыч! Вы и убили-с… »

Тут стоит отметить, что «обоснование» двусортности людского племени идет от Платона и Аристотеля, авторов почитаемых и усиленно изучаемых, особенно в XIX столетии, немцами, самопровозглашенными наследниками культуры Древней Греции. Противоположные платоновским идеи Демокрита об обществе и о главенствующей роли самого человека в своем обустройстве на земле отступили на две с половиной тысячи лет, но к концу XIX века начали возвращаться вместе с утверждением атомизма в естественных науках. Судьбы «физических и лирических» идей прочно связаны.

Другой – это ад

Послевоенный слоган «Мы победили фашизм» был слишком оптимистичным – победить можно только носителей идеи. Комплексы идей как возможность думать определенным образом не могут исчезать. Естественная разница отношения к своему и чужому в некоторых группах проявляется особенно ярко – к примеру, у некоторых народов у детей очень строго воспитывается честность… в отношениях со своими. В людях невысокой личной культуры эта разница легко может доводиться до фашистского уровня, когда по отношению к чужому можно то, что в своей среде считается преступлением.

Чужая культура не обязательно соизмеряется со своей – достаточно, что она просто чужая. Македонский видел величие персидской культуры, но сжег Персеполис, готы восхищались Римом, а немцы 30-х не могли не признавать достижения евреев Эйнштейна, Фрейда, Ясперса, но считали чужими и допустили их отделение и все последующее.

Трагедия Эсхила «Персы» тронула сердца афинян потому, что они видели в своих врагах развитую культуру. Элиты часто справедливо видят в чужой культуре опасность для цельности своей.

Дихотомия «приемлемое/отвергаемое» имеет длинную эволюционную историю: для организма это «съедобно/опасно», для разума «порядок/хаос» («предсказуемое/случайное»), для общества, культуры – «свой/чужой».

Чужое использовалось для сплочения, унятия раздоров. В Древних Афинах чужаков «готовили» в своем обществе и их избиение и изгнание называли «лекарством» от бед полиса (pharmacos – исходно «колдун», «отравитель»).

Полковник в рассказе Толстого «После бала» следит, чтобы все солдаты били прогоняемого сквозь строй сильно: тот, кого бьешь, становится чужим, и тогда его преступление труднее представить возможным для себя.

Древний инстинкт различения «свой/чужой» работает и сейчас – народ молчаливо принимает за норму или не замечает действия своего государства по отношению к чужим, немыслимые в применении к своим.

Видение – явление невидимого, или сказка ложь, да в ней намек

Вот два примера, как незаметно чужой выносится за рамки закона. Художественное произведение – манипуляция сознанием. Автор рассказывает некую историю и незаметно (может быть, и для себя) заражает нас своим мировоззрением. «Заболеем» ли мы – зависит от силы таланта писателя и нашего «иммунитета».

Кто не читал сказку «Огниво» Андерсена! Помните странное поведение солдата: договорился со старухой о взаимовыгодном сотрудничестве, а потом вдруг нарушает контракт и убивает ее? Мимоходом. На главную линию сюжета это никакого влияния не оказывает – приключения солдата продолжаются и заканчиваются его счастьем.

Почему так плохо поступил солдат? Ребенка вопрос смущает, он пропустил убийство. На убийстве не было акцента, значит, это действие – нечто нормальное, не заслуживающее внимания. Ответ, конечно, зависит от возраста – трехлетний ребенок после раздумья догадывается: «Она плохая». Но она ничего плохого не сделала солдату, напротив, он разбогател. Логика обратная – если ее хороший (свой) убил, значит, она плохая. Солдат свой, хороший, следовательно, чужая – плохая. С чужими можно все.

А вот сказка для взрослых – фильм «Великолепная семерка».

Семь белых суперменов подряжаются спасти деревню от регулярных нападений мексиканских бандитов. Спасители попадают в ловушку к «плохишам» – приходится сдаться. Но с условием прекратить борьбу бандиты милосердно отпускают «великолепных» и возвращают оружие. Контракт заключен и честно выполнен разбойниками – а семеркой? «Великолепные» возвращаются и убивают «плохишей»-лохов. Американский сценарист знает установки зрителей: нарушение слова, данного чужим, не бросит тень на «хороших парней». И никакого страха чужого (ксенофобии) здесь нет. Просто с чужим правила этикета не действуют. Захваты территории на новых землях велись под лозунгом «Мы здесь одни». Стоит заметить для полноты картины, что американская «Семерка» – ремейк японского шедевра «Семь самураев». Это именно переделка (remake), так как в оригинале просто нет приведенного эпизода – не подобает благородному самураю отказываться от своего слова независимо от того, в присутствии кого оно произнесено.

Особенно эффективно прием действует со «второсортными», которые вообразили, что они такие же. Историки знают множество примеров, когда нарушение договора решало задачу. Первые серьезные враги римлян – самниты – проиграли им по тому же сценарию: поверили пленным на слово и отпустили, а римляне взяли оружие и вернулись. Предводителя крупнейшего в Англии восстания крестьян Уота Тайлера обманул сам король – пригласил на переговоры, и… там его убили без разговоров. То же было с сипаями в Индии, с аборигенами в Южной Америке… Так действуют, когда репутация не нужна, потому что игра одноразовая и победитель получит все, включая право на трактовку истории.

Ницше поясняет отношение греков к проблеме: «Победителю принадлежит побежденный с женой, детьми, всем имуществом. Сила дает первое право, и нет права, которое в своей основе не являлось бы присвоением, узурпацией, насилием». Европа – наследница культуры Древней Греции: «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына… » Это Ахиллес привяжет тело побежденного Гектора к колеснице и прокатится по полю. Но вначале «сбежались другие ахейцы и с изумленьем смотрели на рост и на образ прекрасный Гектора. Каждый спешил удар нанести его телу». Красота тела не мешает над ним поглумиться. О слишком жестоком натурализме современных фильмов может говорить лишь тот, кто не читал «Илиаду» с ее вспоротыми животами, зубами, бессильно кусающими медь клинка, пробившего череп с тыла…

То, что заслуживает названия столь же негативного, как нацизм, не обязательно должно содержать антисемитизм, традиционализм (первый в «14 признаках фашизма» по Эко) или даже национализм, и неважно даже, поддержан он властью демократической или же диктатурой (рабы были и в Афинах, и в Спарте). Гипертрофированная разница «свой/чужой» – вот что опасно само по себе.

Войны были всегда, а нацизм – одна из причин характера последней.

Каждая культура уникальна, а опасна та, которая оставляет право быть исключительной только за собой.