КГБ и партаппарат в плену сомнений

Какую карьеру сделали нашему бородатому! Фото РИА Новости

Летом 1970 года стало известно, что почти пятьдесят деятелей культуры Франции выдвинули Александра Солженицына на Нобелевскую премию. Среди инициаторов этой акции были в том числе писатель, автор антифашистского романа «Когда море отступает» Арман Лану, кинорежиссер, создатель жанра музыкального фильма Рене Клер и социолог, один из создателей теории единого индустриального общества Раймон Арон.

Одновременно генеральный секретарь ассоциации «Искусство и прогресс» Тереза Баскэн отослала к целому ряду советских художников обращение с просьбой присоединиться к этой инициативе.

«Солженицын – автор, пользующийся огромным успехом среди читателей всего мира, – отметила она в своих письмах. – В 1969 году он был удостоен во Франции «Премии наилучшего иностранного романа».

Солженицын продолжает наилучшие традиции русской литературы. В произведениях «Один день Ивана Денисовича», «Раковый корпус», «В круге первом», «Матренином дворе», «Крохотках» и других рассказах и пьесах он концентрируется на том, что в человеке есть Человеческого, на проблемах истины, гуманности, справедливости. Его произведения очень художественно и точно отражают духовный облик русского народа. Его стиль – своеобразный и живой, достоин стиля самых выдающихся прозаиков нашего времени.

Творчество Солженицына заслужило всемирное признание: Нобелевской премии по литературе»

Полный список имен, кому было направлено это письмо, пока составить не удалось. Как неизвестна и реакция всех получателей этого обращения. В архивах выявлен лишь ответ Сергея Михалкова.

7 июля 1970 года «дядя Стёпа» сообщил в Париж:

«Мадам!

Вы просите меня в своем письмо от 3 июня с.г. поделиться с Вами своими соображениями по поводу Вашей инициативы выдвижения кандидатуры А. Солженицына на соискание Нобелевской премии.

Лично я считаю эту инициативу ничем иным, как очередной политической провокацией, направленной против советской литературы и ничего общего не имеющей с подлинной заботой о развитии литературы».

Добавлю: кроме Баскэн одно время кампанию за присуждение Солженицыну Нобелевской премии пытался развязать издававшийся в Брюсселе эмигрантский журнал «Часовой». Но это издание даже на Западе мало кто воспринимал всерьез. О чем можно говорить, если редактор «Часового» монархист Орехов, пропагандируя Солженицына, одновременно возносил поэтический сборник Павла Норда «На чужих берегах», в котором поэзия даже не ночевала. Понятно, что бывшим сподвижником Врангеля и Кутепова двигала не литература, а политика. Хороший художественный вкус у него отсутствовал.

Учитывая незначительный статус Терезы Баскэн и репутацию редактора «Часового» Орехова, наши партийные комиссары посчитали, что все ограничится пропагандистской шумихой, а до присуждения Солженицыну Нобелевской премии дело не дойдет. Гораздо больше наш партаппарат озаботила другая инициатива зарубежных художников. Проживавший в Англии венгерский новеллист Пауль Табири предложил избрать Солженицына почетным членом международного ПЕН-центра. В обоснование своей идеи он сослался на притеснения писателя в Советском Союзе со стороны властей.

Чтобы сорвать эту акцию, наши идеологи решили задействовать своих союзников из ГДР. Почему они выбрали восточных немцев? Да потому, что ГДР была чуть ли не единственной социалистической страной, которая имела свой национальный ПЕН-клуб.

Отдел культуры ЦК КПСС поручил нашему посольству в ГДР собрать все материалы об инициативе Табири и оказать соответствующее давление на немцев. Уже в августе 1970 года второй и третий секретари советского посольства в ГДР Давидьян и Раевич провели встречи с заведующим отделом международных организаций Министерства культуры ГДР Фридрих и председателем ПЕН-центра ГДР Камнитцером. Немецкие коллеги сообщили, что против инициативы Табири выступил американский новеллист Джон Чивер, который потребовал представить высокие аргументы, свидетельствовавшие о гонениях на Солженицына в Советском Союзе. Чивера, по сведениям немцев, поддержал также французский фантаст Ив Гандон. Но главные схватки по этому вопросу ожидались осенью на конгрессе ПЕН-центра в Шотландии. Немцы пообещали нашим дипломатам заблокировать на этом форуме планы Табири.

Получив сообщение из ГДР, руководство в идеологических отделах ЦК КПСС расслабилось. Возможно, оно подумало, что в случае чего сможет надавить и на шведов (а то и попросту кого-то подкупить). Но события пошли по другому сценарию.

Не ожидавший настырности Запада, перепуганный заведующий отделом культуры ЦК КПСС Василий Шауро 1 октября 1970 года внес на рассмотрение руководства двухстраничную записку. Что интересно, на себя он не брал в ней никакой ответственности. Шауро взял на себя роль лишь ретранслятора чужих мнений. Он доложил, что в Союзе писателей и Агентстве печати «Новости» восприняли выдвижение Солженицына на Нобелевскую премию не как литературную, а как политическую акцию.

Стремясь предотвратить напряжение опального советского художника, литфункционеры вместе с АПН разработали контрмеры. В частности, они предлагали срочно направить во Францию директора Института мировой литературы Бориса Сучкова, который должен был провести с французскими деятелями культуры разъяснительную работу.

Однако не все в партийных и литературных кругах считали, что эти меры могут принести нужный результат. Большие сомнения были, в частности, у руководителей внешнеполитического ведомства и у Комитета госбезопасности, и прежде всего у управления, осуществлявшего надзор за художественной интеллигенцией.

«Вместе с тем, – доложил Шауро в Кремль, – имеются и другие мнения. Например, замминистра иностранных дел СССР т. Козырев, секретарь Союза писателей СССР т. Полевой считают, что в данной ситуации выступления в советской печати и демарши по государственной линии вряд ли окажут какое-либо влияние на Нобелевский комитет. По их мнению, выступления советской печати будут уместны лишь в том случае, если Комитет вынесет решение о присуждении премии А. Солженицыну. Представитель КГБ при Совете Министров СССР (т. Бобков) разделяет это мнение, но считает, что в советской печати мог бы появиться фельетон, высмеивающий определенные круги на Западе, которые заинтересованы в организации этой провокации».

К своей записке Шауро приложил справку о порядке присуждения Нобелевской премии, материалы из эмигрантского журнала «Часовой» и опубликованные ранее в советской печати заявления Солженицына с протестом против появления в западной печати фрагментов его произведений.

Получив этот документ, один из главных партийных пропагандистов страны Петр Демичев дал своему аппарату указание: «Ознакомить секретарей ЦК КПСС». Остававшийся на хозяйстве Михаил Суслов, когда прочитал записку Шауро, вынес свой вердикт: «Обменяться мнениями на Секретариате ЦК».

Заседание секретариата ЦК состоялось 8 октября. По итогам обсуждения было решено:

«Поручить Отделу культуры ЦК КПСС подготовить необходимые материалы по данному вопросу в соответствии с обменом мнениями на заседании Секретариата ЦК».

В частности, партфункционеры должны были организовать ответы от имени руководства Союза писателей на вопросы корреспондента «Известий» о Солженицыне и подготовить соответствующий памфлет для «Литгазеты».

Но партийная верхушка опоздала. Пока она заседала, Нобелевский комитет вынес свой вердикт. 8 октября 1970 года он постановил присудить Солженицыну премию «за нравственную силу, почерпнутую в традиции великой русской литературы».

Партруководство вынуждено было срочно провести еще одно заседание. 9 октября оно приняло новое постановление ЦК «О мерах в связи с провокационным актом присуждения А. Солженицыну Нобелевской премии 1970 года в области литературы». Исполняя его, «Литгазета» 14 октября дала паскудный материал, осуждавший Нобелевский комитет.

В писательских – и не только – кругах вести из Швеции вызвали огромный резонанс. 17 октября 1970 года председатель КГБ СССР Юрий Андропов доложил в ЦК КПСС:

«В Комитет госбезопасности продолжают поступать материалы о реагировании представителей интеллигенции на присуждение СОЛЖЕНИЦЫНУ Нобелевской премии.

Многие деятели литературы, науки и искусства выражают возмущение, считая, что решение Нобелевского комитета продиктовано исключительно политическими соображениями.

СОЛЖЕНИЦЫН в настоящее время проживает на даче виолончелиста М. РОСТРОПОВИЧА и свое отношение к премии подтвердил в телеграмме в адрес Шведской академии: «Вашу телеграмму получил, благодарю. В присуждении Нобелевской премии вижу дань русской литературе и нашей трудной истории. К традиционному дню намерен приехать в Стокгольм для личного получения».

Сообщаем в порядке информации».

Но в 1970 году наши власти выпустить Солженицына в Стокгольм побоялись. После присуждения Солженицыну Нобелевской премии власти дали команду усилить травлю писателя. Но это, естественно, не понравилось Европе. Воспользовавшись поездкой в апреле 1971 года на Запад одного из советских литгенералов – Константина Симонова, иностранная пресса попробовала выяснить у писателя подробности гонений на Солженицына. И вдруг известный литфункционер осторожно вступился за опального писателя.

Уже 23 апреля радио «Немецкая волна» в девять вечера передала:

«Советский писатель Константин Симонов критиковал преувеличенную форму советской цензуры. Во время своего выступления в Западном Берлине 56-летний автор широко известных романов о войне подтвердил, что одно из его произведений тоже не было допущено цензурой к опубликованию в Советском Союзе и что в связи с этим у него были резкие столкновения с цензорами.

Возвратившийся сегодня в Москву Константин Михайлович Симонов высказался за опубликование новейшего романа лауреата Нобелевской премии по литературе Александра Солженицына «Август четырнадцатого». По этому поводу Симонов сказал: «Мне очень хотелось бы, чтобы этот роман мог быть опубликован в Советском Союзе. Я не разделяю мнения, что исключение Солженицына из Союза писателей СССР было наилучшей воспитательной мерой. Однако должен сказать, что Солженицын ввиду целого ряда поступков сам исключил себя из коллектива. Коллектив тоже был поставлен им в сложное положение».

Выступая по приглашению Общества германо-советской дружбы в западноберлинской Галерее имени Маяковского, Симонов 22 апреля вечером сказал: «Я не намерен скрывать, что у нас существует цензура, и было бы странным, если бы я как писатель сказал, что люблю ее. Однако она нужна. Она была введена Лениным на трех условиях: не допускать к печати ни контрреволюционной, ни мистической, ни порнографической литературы. Тогда, когда цензура выходит из рамок этого ограничения, она мне совсем не по душе. Однако и цензура проводится людьми умными и менее умными».

Константин Михайлович Симонов, который в 1962 году, после опубликования повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича», назвал вступление нового автора в литературу рождением нового крупного таланта, подтвердил, что существует новый роман Солженицына о Первой мировой войне и что было бы хорошо опубликовать его в Советском Союзе.

В том же, что касается его собственного, забракованного цензурой произведения, Симонов придерживается того мнения, что он мог бы способствовать его пересылке на Запад, как это в свое время случилось с романами Солженицына «Раковый корпус» и «В круге первом», однако он знает, что и его произведение было бы использовано на Западе против Советского Союза.

О выступлении на ХХIV съезде партии Михаила Шолохова, который сам принял Нобелевскую премию, однако активно участвовал в кампании против своих соратников по перу, тоже лауреатов Нобелевской премии, – Бориса Пастернака и Александра Солженицына, Константин Михайлович отказался высказать свое мнение. Он ограничился замечанием: «Хочу только сказать, что ценю романы Шолохова больше его речей ». Естественно, соответствующие службы о критических высказываниях Симонова незамедлительно проинформировали Москву. Уже 29 апреля 1971 года начальник Главлита Романов доложил в ЦК КПСС:

«При контроле иностранной литературы, поступающей в СССР, установлено, что в западногерманской реакционной печати и в передачах антисоветской радиостанции «Немецкая волна» появились сообщения о выступлении писателя К. Симонова в Западном Берлине. В этих сообщениях утверждается, что К. Симонов сделал заявления в защиту Солженицына, а также осудил действия советской цензуры, которая не допустила опубликование одного из произведений К. Симонова.

Судя по его выступлению на съезде писателей, эти «трудности» он считал возможным преодолеть без апелляции к мнимым друзьям советской литературы за границей и к буржуазному общественному мнению. Если материалы, опубликованные в газетах «Ди Вельт» и «Нюренбергер нахрихтен» и переданные по западногерманскому радио, точно излагают смысл и содержание выступления К. Симонова в Западном Берлине, то оно дало возможность реакционной буржуазной пропаганде организовать новую антисоветскую кампанию и утверждать о так называемой несвободе творчества писателей в СССР, о столкновении писателей с цензурой, о жестком руководстве литературой и искусством в Советском Союзе и о «преследовании» Солженицына вплоть до исключения его из Союза писателей.

Обращает на себя внимание и тот факт, что в эту кампанию первыми включились наиболее реакционные газеты, которые за систематическую публикацию антисоветских и антисоциалистических материалов в соответствии с существующим порядком ограничены для общего пользования в нашей стране.

Что касается неопубликованного произведения К. Симонова, о котором сообщают западногерманские газеты и радио, то необходимо в этой связи напомнить следующее.

Редакция журнала «Новый мир» в сентябре 1966 года подготовила для опубликования и представила на контроль в Главное управление записки К. Симонова «Сто суток войны. Памяти погибших в сорок первом». Так как эти записки содержали существенные ошибки и недостатки, касающиеся политических оценок первого периода Великой Отечественной войны и подготовки партии и страны к ней, то в соответствии с существующим порядком, определенным Положением о Главном управлении, о содержании этих записок было доложено ЦК КПСС. По указанию ЦК КПСС автору записок в соответствующих отделах ЦК и в Главном управлении были даны разъяснения о причинах, по которым его произведение не могло быть опубликовано.

Писателю К. Симонову, который был в свое время главным редактором «Литературной газеты» и журнала «Новый мир», хорошо известно, что все существенные замечания по политическим вопросам, в том числе и замечания, возникшие при контроле его произведения, сообщаются Главным управлением руководителям редакций и издательств, а иногда и авторам, по согласованию и с санкции партийных органов.

Поэтому сообщения буржуазной печати о том, что К. Симонов говорил о помехах, якобы чинимых цензурой при публикации его произведения, а также его заявление о том, что он очень бы хотел, чтобы новый роман Солженицына «Август четырнадцатого» был напечатан в Советском Союзе, могут быть расценены как апелляция к западному общественному мнению по вопросам, которые касаются внутренней политики нашей партии в области руководства литературой и искусством.

Приложения:

1. Текст передачи р.с. «Немецкая волна» на 2 листах, секретно; мб. 832

2. Перевод статьи из газеты «Нюренбергер нахрихтен» за 24–25 апреля с.г. на 1 листе, секретно; мб. 834

3. Перевод статьи из газеты «Ди Вельт» за 24 апреля с.г. на 2 листах, секретно; мб 831

4. Газета «Нюренбергер нахрихтен» (полоса 21.22) за 24–25 апреля с.г. один экз.

5. Газета «Ди Вельт» за 24 апреля с.г., один экз.».

Партаппарат оказался в замешательстве. С одной стороны, Симонов явно в Западном Берлине переступил грань дозволенного, позволив себе, по сути, критику советского руководства. А с другой – наказание делегата партийного съезда за личные оценки творчества Нобелевского лауреата Солженицына было бы воспринято на Западе как зажим свободы слова и мнений. Получилось бы, что партаппарат сам взрастил нового мученика.

Позже в ЦК в расчет взяли то, что Симонов позволил себе критические суждения о власти и цензуре в западных аудиториях, а у себя на родине он вроде бы полностью согласился с партийным курсом. Поэтому было принято решение ограничиться вызовом писателя в Отдел культуры ЦК КПСС. Никаких других мер принимать к нему не стали.

Пока партаппарат решал, что делать с Симоновым, эмигранты в Париже издали эпилог – обращение Солженицына «Август четырнадцатого», причем сразу двадцатитысячным тиражом. Появление этой книги вызвало на Западе огромный шум. Все подробности 24 июня 1971 года главный цензор страны Романов доложил в ЦК.

Начальник Главлита напомнил партийному руководству:

«Нагнетанию шумихи вокруг романа Солженицына «Август четырнадцатого» (еще до опубликования его на Западе) определенным образом способствовало – об этом свидетельствуют материалы западногерманских газет «Ди вельт», «Кёльнише рундшау», «Франкфурте рундшау» и др. от 24 апреля с.г. – заявление К. Симонова в Западном Берлине о том, что он «очень хотел бы, чтобы ожидаемый роман (т.е. «Август четырнадцатого») был напечатан в Советском Союзе». (Об этом было сообщено в докладной записке Главного управления в ЦК КПСС 29 апреля 1971 г.)»

Романов недвусмысленно намекал на то, что он уже предупреждал верхи о возможном шуме, но соответствующие отделы ЦК никаких мер не предприняли. Он недоумевал, почему раньше никто Симонова не одернул. Хотя прав в той ситуации был, безусловно, Симонов. Напечатай мы первыми роман «Август четырнадцатого», шумели бы в основном одни историки, да и то в специализированной прессе. Никакого ажиотажа бы не случилось. И уж точно, издание романа не вызвало бы на Западе антисоветскую истерию. Только мнение Симонова в семьдесят первом году для нашего партийного руководства, как и для председателя КГБ Андропова, мало что значило.