Теченье дней, шелестенье лет

Лучше Новеллы Матвеевой  о судьбе женской любви в России и не скажешь.   Фото © РИА Новости

Популярна была песня про лодочку. Даже странно, как такое стихотворение, с традиционным для Матвеевой поиском сокровенного смысла в обыденном, стало популярным:

Видишь? Зеленым бархатом

отливая,

Море лежит спокойнее, чем

земля.

Видишь? Как будто ломтик 

от каравая,

Лодочка отломилась 

от корабля.

Яхты и пароходы ушли 

куда‑то.

Видишь? По горизонту они

прошли,

Так же, как по натянутому

канату

В цирке канатоходцы пройти

могли.

Словно за горизонтом обрыв

отвесный –

Пропасть. И пароходы идут,

скользя,

Робко и осторожно держась 

над бездной,

Помня, что оступаться туда

нельзя.

Ты же так хорошо это море

знаешь

И песни, песни про эту 

пропасть поешь, поешь...

Что ж ты за горизонтом 

не исчезаешь?

Что ж ты за пароходами 

не плывешь?

Видишь? Канатоходцами 

по канату –

Снова по горизонту они

прошли;

Снова – в Константинополь,

Суэц, Канаду,

Снова – по краю моря на край

земли.

Конечно, «Девушка из харчевни». Эта песня стала просто городским романсом, ее пели Татьяна Доронина, Елена Камбурова, Вероника Долина, Юта… Ну и у костра, конечно. Лучше о судьбе женской любви в России и не скажешь.

Любви моей ты боялся зря –

Не так я страшно люблю.

Мне было довольно видеть

тебя,

Встречать улыбку твою.

И если ты уходил к другой

Иль просто был неизвестно

где,

Мне было довольно того, что

твой

Плащ висел на гвозде.

Когда же, наш мимолетный

гость,

Ты умчался, новой судьбы ища,

Мне было довольно того, что

гвоздь

Остался после плаща.

Теченье дней, шелестенье лет,

Туман, ветер и дождь.

А в доме событье – страшнее

нет:

Из стенки вынули гвоздь.

Туман, и ветер, и шум дождя,

Теченье дней, шелестенье лет,

Мне было довольно, что 

от гвоздя

Остался маленький след.

Когда же и след от гвоздя исчез

Под кистью старого маляра,

Мне было довольно того, что

след

Гвоздя был виден вчера.

Любви моей ты боялся зря.

Не так я страшно люблю.

Мне было довольно видеть

тебя,

Встречать улыбку твою.

И в теплом ветре ловить

опять

То скрипок плач, то литавров 

медь…

А что я с этого буду иметь,

Того тебе не понять.

Новелла Матвеева родилась в Царском Селе в 1934 году. Нечто романтическое и возвышенное окружало ее с детства. Романтиком был ее отец Николай Матвеев‑Бодрый. Романтиком была ее мать, поэтесса и преподаватель литературы Надежда Малькова с псевдонимом Матвеева‑Орленева, да и детей они назвали Новелла и Роальд. Ее дед был писателем, ее дядя и двоюродный брат были поэтами.

А может быть, и не в 1934 году она родилась, а в 1930‑м. Поэт Дмитрий Быков, хорошо знавший Матвееву лично и высоко ценящий ее творчество, пишет о том, что, вероятно, реальная дата рождения Новеллы Матвеевой – не 1934 год, а 1930‑й (это выяснилось после ее смерти). Просто во время войны погибли все документы, и когда после войны надо было заново устраивать ее в школу, чтобы не было разрыва в образовании, мать скостила ей возраст.

Сказать, что жизнь ее баловала, – не скажешь. Достаточно сказать, что одно время она трудилась рабочей подсобного хозяйства детского дома, то есть пастушкой, скотницей. Жизнь ее баловала временами. Существует несколько версий того, как заметили Новеллу Матвееву. То ли поэты Давид Культигинов и Виктор Бушин, то ли поэт Марк Соболь… То ли она сама в начале оттепели послала подборку стихов в «Комсомольскую правду», и все восхитились. Но все версии сходятся на том, что первую подборку стихов опубликовала «Комсомолка», и их заметили.

Вот хиты Матвеевой 60–70‑х

годов:

Мой караван шагал через 

пустыню,

Мой караван шагал через 

пустыню,

Первый верблюд о чем‑то 

с грустью думал,

И остальные вторили ему.

Или:

Я хочу под ветром яростным

Плыть, плыть, плыть 

на судне парусном.

Право, нравятся мне очень

мало

Корабли без парусов.

Может быть, они удобнее

И во многом бесподобнее,

Все равно они подобны старым

Капитанам без усов.

Капитан без усов, усов –

Словно судно без парусов,

А капитаны с усами –

Словно суда с парусами.

В чем клянусь вам шаландами,

Неграми шоколадными,

Льдиной, моржом, эскимосом,

Якорем, трапом и тросом.

А потом наступила перестройка. И стало не до того… И песни стали забываться. И аудитория поэтессы стала исчезать.

Некоторые в таком случае писать перестают. Некоторые писать продолжают – кому‑то, может быть, понадобится. А если не понадобится? А, какая разница!

Как выясняется сейчас, писать песни и стихи поэтесса не перестала. Просто она начала работать в стол. Ну и что? Это судьба многих поэтов. Новелла Матвеева продолжала жить в своем собственном, сузившемся мире (который, впрочем, был и раньше весьма узок, замкнут), веря в то, что:

Когда потеряют значенье 

слова и предметы,

На землю, для их обновленья 

приходят поэты.

Под звездами с ними 

не страшно: их ждешь, 

как покоя!

Осмотрятся, спросят 

(так важно!): «Ну, что 

здесь такое?

Опять непорядок на свете 

без нас!»

Да, ее героями были в основном весьма абстрактные личности, прямо скажем, не от мира сего. Вот куплет песни из романтического мира Новеллы Матвеевой:

Ах, как долго, долго едем!

Как трудна в горах дорога!

Чуть видны вдали хребты 

туманной Сьерры.

Ах, как тихо, тихо в мире!

Лишь порою из‑под мула,

Прошумев, сорвется в бездну 

камень серый.

Тишина. Лишь только песню

О любви поет погонщик,

Только песню о любви поет 

погонщик,

Да порой встряхнется мул,

И колокольчики на нем,

И колокольчики 

на нем забьются звонче.

Утащила медвежонка, посадила на поляну, воспитала как цыгана. Фото Андрея Щербака-Жукова

Развеселые цыгане по Молдавии

гуляли

И в одном селе богатом ворона

коня украли.

А еще они украли молодую 

молдаванку:

Посадили на полянку, 

воспитали как цыганку.

Навсегда она пропала

Под тенью загара!

У нее в руках гитара,

Гитара, гитара!

Позабыла все, что было,

И не видит в том потери.

(Ах, вернись, вернись, вернись!

Ну, оглянись, по крайней мере! )

Мыла в речке босы ноги, 

в пыльный бубен била звонко.

И однажды из берлоги 

утащила медвежонка,

Посадила на поляну, воспитала

как цыгана;

Научила бить баклушки,

красть игрушки из кармана.

С той поры про маму, папу

Забыл медвежонок:

Прижимает к сердцу лапу

И просит деньжонок!

Держит шляпу вниз тульёю...

Так живут одной семьею,

Как хорошие соседи,

Люди, кони и медведи.

По дороге позабыли: кто украл,

а кто украден.

И одна попона пыли на коне 

и конокраде.

Никому из них не страшен 

никакой недуг, ни хворость...

По ночам поют и пляшут, 

на костры бросая хворост.

А беглянка добрым людям

Прохожим ворожит:

Всё, что было, всё, что будет.

Расскажет, как может...

Что же с ней, беглянкой, было?

Что же с ней, цыганкой, 

будет?

Всё, что было, – позабыла,

Всё, что будет, – позабудет.

Если вдуматься, Новелла Матвеева в поэтической форме описала беспредел. Воруют детей, воруют лошадей… Уж то, что в довершение всего украли медвежонка, воспринимаешь как что‑то почти естественное.

Ну и что? А сюжет кинофильма Леонида Гайдая «Кавказская пленница» – не беспредел? А сюжет фильма «Бриллиантовая рука» – не беспредел? Про то, как милиция подставляет ни в чем не повинного законопослушного обывателя, и не просто подставляет, а делает его заложником, живой мишенью. Шедевры, потому  беспредел! На то и искусство! Вот и у Новеллы Матвеевой так же. И поэтический мир Новеллы Матвеевой в этой песне отражен очень точно, может быть, наиболее точно.

Удивительно, парадоксально, но в творчестве Новеллы Матвеевой нашлось место и гражданской лирике. И какой!

Давайте попробуем вспомнить, кто из поэтов осмеливался осуждать милитаристскую лирику? Что‑то плохо вспоминается. Мне на память приходит разве что, как наш большой современник Александр Городницкий, не стесняясь, в своих стихах осуждает Багрицкого, Маяковского и Горького, своими произведениями оправдывающих насилие.

И вот вам «Песни Киплинга» – стихи Матвеевой (камерного, внутреннего, совсем не публичного, совсем не социального поэта), написанные в 1963 году:

Ты похлопывал гиен дружески

по спинам,

Родственным пожатием 

жало кобры жал,

Трогал солнце и луну потным

карабином,

Словно прихоти твоей 

мир принадлежал.

Кроткий глобус по щеке 

потрепав заранее,

Ты, как столб заявочный, 

в землю вбив приклад,

Свил поэзии гнездо в той 

смертельной ране,

Что рукою зажимал 

рядовой солдат.

Песня – шагом, шагом, 

под британским флагом.

Навстречу – пальма пыльная

плыла издалека;

Меж листами – кровь заката,

словно к ране там прижата

С растопыренными 

пальцами рука.

Брось! Не думай, Томми, 

о родимом доме;

Бей в барабан! Бей в барабан!

Эй, Томми, не грусти!

Слава – слева, слава – справа,

Впереди и сзади – слава,

И забытая могила – 

посреди 

И взлетела рядом с пулей, 

со снарядом

Песенка: о добрых кобрах, 

о дневных нетопырях,

Об акулах благодарных, 

о казармах светозарных

И о радужных холерных 

лагерях.

Ноги черные сложив, 

как горелый крендель,

На земле сидит факир – 

заклинатель змей.

Встала кобра как цветок, 

и на пестрой флейте

Песню скорби и любви 

он играет ей.

Точно бусы в три ряда, 

у него на шее

Спит гремучая змея; 

зло притихло в ней.

Властью песни быть 

людьми могут даже змеи,

Властью песни из людей 

можно делать змей.

...Так прощай, могучий дар, 

напрасно жгучий!

Уходи! Э, нет! Останься! 

Слушай! Что наделал ты? –

Ты, Нанесший без опаски 

нестареющие краски

На изъеденные временем 

холсты!

На музыку эти стихи Матвеевой положил Виктор Берковский. Песню стали петь и у костра, сократив сложные для восприятия строфы. Народ даже дописал (! ) за автора стихов еще один куплет («Так нужна ли миру Киплингова лира?..»). Я слышал у костров именно эту версию песни. Думаю, что слишком прямо. Не могла Новелла Матвеева просто так вот написать. А жаль, что эту песню сейчас забыли и не поют! Ведь она актуальна и сейчас!

Но в целом неожиданно правда? Поэтесса, романтик, не от мира сего, бессребреница… И вдруг так вот резко. А для тех, кто знаком с ее творчеством поглубже, нотки знакомые. Можно сказать – кредо.

В качестве эпиграфа для стихотворного произведения «Конец авантюризма» Новелла Матвеева избрала слова Бернарда Шоу: «Он, я знаю, считает себя очень ловким, потому что поступает подло...»

Первая часть стихотворного произведения – «Сумерки грехов»:

Старинные багровые светила

Больших грехов склонились 

на закат.

Но добродетель 

их не заменила.

На смену – похотлив, 

жуликоват –

Пришел Грешок. 

Но многие твердят:

«В нем – демонизм, огонь, 

свобода, сила...»

Что ж, повторим: 

столетья три назад,

Наверно, в нем, и правда,

что‑то было?

Когда он виселицы украшал,

Монастырей каноны нарушал

(По грозной схеме: Страсть.

Позор. Темница...)

Но нет картины жальче 

и мерзей,

Когда, свободный, 

с помощью друзей,

Трус и пошляк над честностью

глумится.

Вторая часть – «Крах авантюризма»:

Не поминай Дюма, 

узнав авантюриста.

Увы! Сей рыцарь пал 

до маленьких страстей

И ужас как далек 

от царственного свиста

Над океанами терзаемых 

снастей.

Уж не фехтует он. 

Верхом в ночи не скачет.

Не шутит под огнем, 

на голову свою.

А трусит, мелко мстит, 

от ненависти плачет...

По трупам – ходит ли? 

О да! Но не в бою.

Неведомы ему и той 

морали крохи,

Что знали хитрецы 

напудренной эпохи:

Он даже дерзостью 

их вольной пренебрег,

И наглостью берет 

(нарочно спутав слово).

Ах! Добродетели падение 

не ново:

Новее наблюдать, 

как низко пал порок.

В перестройку Новелла Матвеева потеряла, прямо скажем, не очень широкую аудиторию. И в 60–80‑х годах поэтесса с ее глубоким внутренним миром была мало понята, а уж в перестройку… В самом деле, одни названия ее песен говорят сами за себя: «Был человек не воин», «Я из камня сделал шелковое слово», «У старой дороги стоял когда‑то дом», «Телом слабый, но сияньем сильный (речь в защиту мыльных пузырей)», «На поэта, пинающего собаку (Нет, ты не Байрон, ты другой! )», «Песенка о бедном придворном (Он самый бедный был из свиты...)».

Ее единственная пьеса «Предсказание Эгля» была поставлена в 1984 году в Центральном детском театре. Пьеса имела успех, что можно было ожидать – в пьесе было 33 песни Новеллы Матвеевой. Как писала поэтесса: «Сама пьеса моя «Предсказание Эгля» еще не была написана, а уже напрашивались песни к ней, и прежде всех явилась мне песня «Предсказание». Пьеса выросла из песен, а не наоборот...»

Смешно сказать, чистейшую, почти пуританскую пьесу с проникновенными песнями убрали из репертуара под предлогом тогдашнего сухого закона, потому что некоторые сцены пьесы происходили в портовом кабаке.

Для нее пытались что‑то сделать. И кое‑что удалось. В 1998 году ей присудили Пушкинскую премию, а в 2002 году она стала лауреатом Государственной премии в области литературы и искусства. Но писала при этом в стол.

Дмитрий Быков, часто бывавший у Матвеевой и знавший то, как она дорожила призванием поэта, пишет об очень большом неопубликованном творческом наследстве.

Так вот, во многом благодаря Дмитрию Быкову стало известно об архивах поэтессы. Она переводила Шекспира, писала сама для себя. По свидетельству Дмитрия Быкова: «Матвеева писала очень много. В черновиках, в столе, в набросках лежат десятки песен, сотни стихотворений, сонетов, эпиграмм, которые не публиковались по соображениям осторожности или такта; многие песни не записаны вообще, и сейчас настал черед архивистов: выявлять и публиковать эти древние записи».

Остается пожелать исследователям делать открытия в творчестве Новеллы Матвеевой, а бардам, певцам и режиссерам донести эти открытия до широкой публики и дать им новую жизнь. Матвеевой есть что сказать и нашему веку.