Черти, Блок и Cinema

В начале ХХ века Санкт-Петербург дышал кинематографом: только на Невском проспекте насчитывалось около 50 кинотеатров. Фото Карла Буллы. 1901

«Я брожу и в кинематографах… »

Александру Александровичу Блоку не суждено было увидеть кинематограф в пантеоне классических искусств и очароваться поэтической изысканностью экранных картин. Его пленила стихия грез, хлынувшая с целлулоидной пленки во тьму первых кинозалов. Cinema, как в блоковскую пору называли кинематограф, насыщал поэта «рабочим возбуждением и напряженностью», чрезвычайно ценным для него эмоциональным состоянием. Блок писал: «Пропасть в вечернем Cinema/ Пропасть, исчезнуть, не дышать, не дышать…»; «Кинематограф – забвение, искусство – напоминание».

В декабре 1904 года поэт назвал свои посещения кинотеатров «электрическим сном наяву» («В кабаках, в переулках, в извивах…»). Даже раздражающий всех неприятный шум, издаваемый первыми кинопроекторами, для Блока – «певучий треск», под который сладко «жизнь снится», ему нравится «во тьме/ дремать под легкий треск».

Поэт относился к нарождающемуся «седьмому искусству» явно поперек тренда, как сейчас формулируют искусствоведы, насаждаемого интеллигенствующими снобами. Дневники, записные книжки, переписка Блока с родными и друзьями пестрят лаконичными мыслями о благодатном воздействии десятой музы на его жизнь. Они позволяют сделать однозначный вывод: кинорепертуар юного Cinema не только универсальный ключ к мотивам лирики поэта, но и клондайк шифровальных кодов к блоковскому «киноцитированию».

Не подлежит сомнению, что «домашняя любовь» Блока к синематографу, как он обмолвился в прессе, пропитана его тонким чувством Петербурга. Этот феномен поражает даже в контексте знатных цитат: Блок – «самый петербургский из современных поэтов» (Мстислав Добужинский), «поэт Невского проспекта» (Корней Чуковский), Петербург – «город блоковских стихов» (Борис Пастернак).

И есть исторический факт: Невский проспект дышал Cinema – только на его территории функционировало около 50 кинотеатров, а на ближайших улицах – не счесть. Некоторые из кинодворцов царского периода имеют историческую ценность и в наши дни.

Первым о генетическом родстве творчества Блока и Великого Кинемо заговорил, причем в уничижительном тоне, Андрей Белый. Так, в статье «Обломки миров» он заклеймил «кинематографические» истоки поэтики Блока: «Без связи, без цели, без драматического смысла, мягко струит на нас гибнущая душа ряд своих образов: символизм – ряд синематографических ассоциаций, бессвязность – вот смысл блоковской драмы… Насмерть подстреленная душа струит на нас синематограф образов».

Несравненно более емкий взгляд на природу творчества Блока принадлежит Константину Мочульскому. Проницательный литературовед в 1921 году рассматривал кинематографизм Блока как знак новой эстетики «молодого, славно начавшегося и измучившегося с первых шагов ХХ века». В частности, петербуржец Мочульский выделяет не просто блоковскую мелодию эротики с ее культом тела и свободной любви (тему, проходящую и ранее через историю мирового искусства). Он обосновывает ее новое звучание тезисом: поэтическую стилистику Блока характеризует эротика, «упрощенная и преломленная в фильме кинематографа».

А о влиянии лирики, «человеческой соловьиности» поэта на русский экран Серебряного века наиболее полно свидетельствует Вениамин Вишневский на страницах сталинского журнала «Искусство кино» в статье‑памятнике «Александр Блок и кино», воспринятой только в кругах белой эмиграции. Выдающийся фильмограф выявил десятки отечественных экранных мелодрам, явно снятых по блоковским мотивам. Наиболее востребованными оказались сюжеты из стихотворений «Последний день» («Ранним утром, когда люди ленились шевелиться…»), «Повесть» («В окнах, занавешенных сетью мокрой пыли…»), «В ресторане» («Никогда не забуду»), «Перед судом»; тексты из цикла «Черная кровь», из поэмы «Ночная фиалка»…

«Почти совершенное создание искусства» явила Блоку в фильме «Мара Крамская» Ольга Гзовская (режиссер Владимир Изумрудов, 1915 год). Актриса МХТ умела фантастически использовать выразительные и изобразительные возможности кинематографа, но королевой русского экрана холодная и изысканная Ольга Владимировна не стала. Однако она заметно усложнила кинолексику, что не удалось даже божественной Саре Бернар, титулованной «королевой жеста».

Экранная Незнакомка Блока

Она преследовала воображение поэта с 1908 года. Блок посвятил ей в 1909 году заколдованное произведение (из «Итальянских стихов»):

Искусство – ноша на плечах,

Зато как мы, поэты, ценим

Жизнь в мимолетных мелочах!

Как сладостно предаться лени,

Почувствовать, как в жилах 

кровь

Переливается певуче,

Бросающую в жар любовь

Поймать за тучкою летучей

И грезить, будто жизнь сама

Встает во всем шампанском 

блеске,

В мурлыкающем нежно треске

Мигающего Cinema!..

А через год – в чужой стране:

Усталость, город неизвестный,

Толпа – и вновь на полотне

Черты француженки 

прелестной!..

Тайной остается имя актрисы (что неудивительно по законам раннего кинопроизводства), загадкой – название картины (явное упущение киноведов). Хочется думать, что фильм не растаял, как любимый снег Александра Блока (век кинопервенцев, как правило, был недолог). Известно, что Незнакомка поразила поэта на серебряном экране Петербурга, затем властно напомнила о себе в иллюзионе итальянского городка Фолинье; что Блок опубликовал дорогой его сердцу текст через шесть лет…

Александр Блок был не только театралом… Фото 1898 года с сайта culture.ru

Знаменательно: поэт критиковал постановку драмы Льва Толстого «Живой труп» в Московском художественном театре: «А цыгане – разве это цыгане? Нет, цыгане не таковы./ Мир прекрасен и в отчаяньи – противоречия в этом нет…» Бывал явно несправедлив: «Маленькие современные писатели – Лазаревский, Куприн, Бунин, Кондурушкин». Не ценил кумиров: «Качалов делает глазки, от него уже пахнет «jeune premierom» (первым любовником. – фр.); «Опять мне больно все, что касается МЕЙЕРХОЛЬДИИ, мне неудержимо нравится «здоровый реализм», Станиславский и Музыкальная драма. Все, что получаю от театра, я получаю ОТТУДА, а в Мейерхольдии – тужусь и вяну. Почему они‑то меня любят?»; «Вахтангов... хочет познакомиться, хочет ставить «Розу и Крест» – с «любым художником» – Бенуа, Рерих (??!!)... этот «бабий» голос. Нервит и путает... Самая фамилия приводит в ужас».

А к младенческому синематографу всегда был более чем терпим. Более того, присущее Блоку художественное восприятие мира повышало статус любого фильма до уровня произведения искусства. Разумеется, богатым подспорьем поэту в интуитивном постижении новых образов была метафорическая плотность любого кинотекста.

«Четыре черта» – один из очень немногих фильмов, избранных Блоком. 2 ноября 1911 года он скупо аттестует его как «переделку Банга», то есть экранизацию. Датский бестселлер про жизнь цирковых артистов именовался «Четыре черта», а его киноинсценировка, ставшая экранным шлягером сезона, – «Четыре дьявола». Очевидно, что для Блока первичным был литературный текст (он записал в дневник название фильма в точности как в новелле 1885 года).

Киноверсия произведения Германа Банга была столь интересна, что не только в мировом кино, но и в художественной литературе открыла захватывающую моду на экзотику, катастрофы и сенсации, цирковые и акробатические сюжеты. (Вершиной этого направления на русской почве стали культовые фильмы «Позабудь про камин», 1917 год, и «Молчи, грусть, молчи… », 1918 год, с Верой Холодной в главных ролях).

Кинематографическое чутье не изменило Блоку: фильм «Четыре дьявола» стал эпохальным. Его ремейки в России появились в 1913-м (мультипликационная пародия Владислава Старевича) и 1916 году (отличился Александр Дранков, поставщик двора его императорского величества, в терминах Блока – «первого офицера»). Немцы выпустили свою версию датского шедевра в 1920 году (глава постановки – Вильям Зандберг); а в Голливуде ремейк осуществил режиссер Фридрих Мурнау в 1929 году.

Картину, отмеченную Блоком, в кинокомпании «Нордиск» создал режиссер Роберт Динесен, и до сих пор эта столетняя мелодрама считается одной из лучших – в художественном плане – среди лент, снятых в стиле «нового датского кино». Да и коммерческий успех был грандиозным: в течение нескольких месяцев было продано 300 копий фильма.

И вот такую непроходную экранизацию, даже по сегодняшним меркам, Старевич, «Эзоп ХХ века», и решил сделать объектом своих язвительных насмешек (в чем он был мастер!). На безмолвный кукольный шарж «Четыре черта» – суперхит киносезона – Блок не мог не обратить внимания. Хотя творение Старевича «было, по мнению авторитетного киноисторика Семена Гинзбурга – недооцененным: «Пародированный одноименный фильм А. Линда (оператор на фильме. – В.Р.) обладал слишком большой популярностью, чтобы публика по заслугам оценила сделанную на него пародию».

Анимационную сатиру азартно разыграли скульптурки лягушек, заменившие датских актеров. Это был мультипликационный парад ярких и незабываемых киноклише. Таким фирменным наказанием Старевич зло высмеял уже надоевшие всем визуальные штампы западной кинопродукции, в том числе типаж прекрасной кинодамы Блока – Асты Нильсен. Она тоже была превращена в барахтающуюся лягушку. Справедливости ради заметим, что к появлению Чарли Чаплина на экране мельтешение, выворачивание глаз и туловищ, грубый грим стали уже невыносимы и синеманам, и профессионалам.

Точность, ясность, едкость, уверенность камеры Старевича были идеальны. Правда, польский самородок не столь иронизировал над режиссерским решением экранизации, как гротескно изобразил приемы киносъемки на фильме Альфреда Линда, отнесенные даже нынешними специалистами к операторскому искусству. «Для раннего русского кинематографа пародии В. Старевича, – резюмировал Гинзбург в своей фундаментальной книге «Кинематография дореволюционной России», – имели очень важное значение. Во‑первых, они свидетельствовали о выдающемся мастерстве отдельных его представителей, так как отличались поразительным техническим совершенством и изобретательностью. Во‑вторых, они были документами той борьбы и тех поисков, которые начались в русском кино накануне Первой мировой войны». (Подделку Дранкова под датское кино Блок скорее всего не заметил, хотя она демонстрировалась с помпой в кинотеатрах Петербурга, в том числе и на Невском проспекте.)

Однако сложно предположить, что к мультипликационной пародии Блок отнесся бы снисходительнее, чем, например, к театральному гротеску Николая Евреинова на те же приемы кинематографа, а также – сценические постановки Константина Станиславского, Макса Рейнгардта, Гордона Крэга. Блок был предельно нелицеприятен: «Вечером пошел в «Кривое зеркало», где видел удивительно талантливые пошлости и кощунства г. Евреинова. Ярчайший пример того, как может быть вреден талант. Ничем не прикрытый цинизм какой‑то голой души».

Черти русской киновольницы

В экранизации гоголевской «Ночи перед Рождеством» 1913 года, созданной на кинофабрике Александра Ханжонкова (не путать с говорящими комическими «Ночь под Рождество» на этот же текст французской фирмы братьев Пате, 1911 год), появился нетленный черт русской киновольницы в исполнении Ивана Мозжухина.

Старевич с помощью искусства грима, пастижера и наклеек изменил рисунок головы и черты лица Мозжухина до полнейшей неузнаваемости. И породистый красавец с огромными серыми глазами, мегазвезда отечественного экрана, кумир сентиментальных гимназисток и изысканных дам радовался своему мерзкому преображению: его страсть к абсолютному перевоплощению была удовлетворена!

Критики дружно хвалили виртуозное лицедейство Мозжухина, расцвеченное украинским юмором, и смелую фантазию режиссера, реализованную в невероятно комичных трюках. К удивлению публики, бес, клыкастый и рогатый, хотя и дергался от ожогов, но ярко горящий серп луны с неба украл и нагло на нем качался, свободно паря в пространстве… Оптические фокусы Старевича столь восхитительны, что у современников киноверсии не было сомнений в том, что нечистый действительно прятал за пазухой раскаленный месяц.

Впервые в истории русского игрового кинематографа исполнение актера сочетали с плоскостной мультипликацией: куражась, жуткий черт высокого роста вдруг на глазах зрителей становился размером с горошинку и залетал в карман кузнеца Вакулы (актер Петр Лопухин).

Был еще и чертик – пионер борьбы с пьянством в игровом эпизоде санитарного боевика (так в раннем кино назывались ленты на медицинские темы. – В.Р.) «Пьянство и его последствия». Деградирующего алкоголика с измученными глазами животного великолепно сыграл Иван Мозжухин. Актер тонкими мимическими нюансами глубоко передал психологические моменты души больного человека. А его «партнер» – пластилиновый чертик – плясал в опустошенной бутылке, прыгал и жестоко дразнил мучающегося в белой горячке героя в исполнении «короля русского экрана».

Методами покадровой съемки и двойной экспозиции (план актера соединен с обратной съемкой) замечательная куколка, проказничая, забиралась в бутыль, выпрыгивала из нее да еще и гримасничала (комбинированный кадр сохранился). По мнению Вениамина Вишневского, это был «крупнейший научно‑документальный фильм, созданный коллективом научного отдела фабрики А. Ханжонкова».

И еще случилась чертовщина с фильмом «Не подходите к ней с вопросами» (режиссер Яков Протазанов, 1915 год). Это была психологическая киноповесть (сохранилось лишь ее либретто), где вульгарно использовались темы из «На железной дороге» Блока. В главной роли выступил Иван Мозжухин (роль художника Соколовского). Играли Олег Фрелих, Николай Панов… Блок публично протестовал в прессе, грозил судом. Но циничный кинофабрикант Иосиф Ермольев заявил, что снял не экранизацию блоковской «Железной дороги», а оригинальный сюжет. Прожженный делец сорвал хороший куш, потому что кинозритель пошел на Блока – в царские времена Россия была литературоцентричной страной, а уж блоковские строки, смыслы, сюжеты аудитория знала наизусть.

Эстетические пристрастия Александра Блока волновали его современников и до сих пор пленяют знатоков русской лирики и вдохновляют критиков, ценящих раннее русское кино. Семья поэта, его друзья и поклонники повседневно жили в восхитительном мире целлулоида, знакомясь с экранными новинками и возвращаясь в кинозалы к излюбленным сюжетам, понравившимся актерам и избранным фильмам. Поэтому легко найти в дневниках, записных книжках и письмах Блока отзвуки первых триумфов и неудач немого кино. И невозможно глубоко понять творчество поэта вне мира экранных иллюзий, ведь кинопервенцы мирового и отечественного производства были для него не условностью, не вторичностью, а одной из сторон бесконечно сложного и цельного понятия – жизнь.