Хорошо ли было в земном раю

Автор «Обломова» не был лентяем и даже пускался в кругосветное путешествие. Николай Ярошенко. Портрет писателя И.А. Гончарова. 1888. Алупкинский государственный дворцово-парковый музей-заповедник

Поскольку мы считаем, что ни одно мало‑мальски серьезное исследование любого, извините за выражение, феномена искусства – любой книги, симфонии, картины etc. не может быть полным без знания биографии писателя, композитора или художника, то сначала немного этой самой биографии. Вдруг вы не знаете подробностей.

Итак, Иван Гончаров был старшим сыном помещика Симбирской губернии (в сегодняшней России до сих пор Ульяновская область) Александра Гончарова, отставного военного, справедливо считавшего, что род их ведет свое происхождение от библейского Адама, ни больше ни меньше. Впрочем, дворянство Гончаровы получили сравнительно поздно, в 1759 году. Будущий русский классик родился в день рождения Пушкина, 6 июня, и в год нашествия Наполеона – 1812‑й, за шесть дней до вторжения Великой армии в Россию. Впрочем, тихий Симбирск находился далеко от тогдашнего театра военных действий, и его обитатели могли лишь сопереживать военным событиям, узнавая о сдаче Москвы, ее великом пожаре и Бородинском сражении в лучшем случае через неделю из слухов, просачивавшихся за стены губернаторского дома, – первая газета в городе начала выходить аж в 1838 году.

Еще одно историческое совпадение, еще одно «подмигивание» музы Клио: Иван Александрович родился в городе, где спустя 58 лет родится другой важный для России человек, очень не любивший героев его романа и взявшийся переделывать то, что Гончаров описал, – Владимир Ульянов‑Ленин. Но в середине ХIХ века представить себе возможность таких «переделок» было даже не смешно – невозможно… Вообще совпадений в истории Обломова много, достаточно сказать, что книга о главном лентяе русской литературы начинается 1 мая – в советский праздник труда. Хотя написана она вопреки расхожему мнению отнюдь не лентяем – лентяи не пишут толстых романов, не совершают кругосветных путешествий и не увольняются со службы в чине действительного тайного советника – самого высокого гражданского чина Российской империи.

Но вернемся к биографии, в начало XIX века. Отец Гончарова был старше матери на 30 лет и умер, когда мальчику было семь. Когда это печальное событие произошло, его матери было всего 24 года. Впрочем, близкий друг семьи, Николай Николаевич Трегубов, принял в его воспитании живое участие и, похоже, искренне любил мальчика, а кроме того, у Гончарова, как у каждого приличного русского писателя, была своя «Арина Родионовна», няня, Аннушка, которая рассказывала ему народные сказки. В 10 лет мальчик было оторван от семьи и отправлен в Москву вроде бы с благими намерениями – на учебу в коммерческое училище, где уже учился его старший брат.

Нас обвинят в схематичности, но именно в этих фактах: ранней потере отца, матери, которая хотя и любила детей, но, естественно, была озабочена устройством собственной судьбы, и наличии крепостной няни, рассказывавшей сказки, открывавшие дверь в параллельный, собственный мир, где главным был он, Ваня, а не поглощенные собственными делами взрослые, – на наш взгляд, и спрятана та самая «иголка», которая даст впоследствии такой причудливый, не очень счастливый для ее обладателя, но зато необыкновенно счастливый для так называемых потомков и читателей рисунок очередной российской писательской судьбы.

Стесненные размерами газетной полосы, пропустим годы учебы в коммерческом училище и Московском университете, начало карьеры в качестве секретаря симбирского губернатора, родственника Натальи Гончаровой графа Загряжского, известного своей шуткою: «Читаю деловые бумаги, не читаю, все одно – ничего не понимаю. Так лучше не читать», – и перенесемся почти на 35 лет вперед, когда будущий классик уже жил в Петербурге, служил мелкой сошкой в русском МИДе и уже опубликовал в «Современнике» свой первый роман «Обыкновенная история», получивший одобрение самого Белинского…

Итак, как известно, Гончаров задумал «Обломова» аж за 12 лет до его выхода, в 1847 году. Однако работа над романом шла тяжело (Гончарову вообще писалось нелегко), с перерывом на кругосветное путешествие в 1852–1855 годах и работу над книгой очерков об этом путешествии «Фрегат «Паллада» (вышла в 1857‑м). Но одна из важнейших глав романа, можно сказать, в каком‑то смысле его идейный конспект был опубликован уже через два года после начала этого марафона, в 1849 году, в иллюстрированном коммерческом альманахе при некрасовском «Современнике». Сам Гончаров в одном из писем назвал ее «увертюрой романа». Как позднее говорил Иван Александрович, план книги был уже готов тогда, в 1849‑м, тогда же был написан черновик первой части. Писался он на Невском, где писатель снимал квартиру, в доме, который до сих пор цел. Теперь в этом доме модный магазин, во дворе – молодежное кафе, бюро путешествий, что‑то еще, по стенам путаница проводов, будто вы в Китае или Индии. Мемориальной доски, что интересно, нет. Что греха таить, не так давно мы постояли в этом дворе некоторое время, пытаясь разглядеть в мигающей разноцветными огнями петербургской ночи начала ХХI века то ли тени, то ли тени теней века позапрошлого. Ничего не вышло. С таким же успехом мы могли бы стоять на развалинах Древней Греции… И только после выхода «Фрегата «Паллада» в 1857 году Гончаров снова сел за «Обломова». Работа шла медленно, писатель был недоволен, и вдруг, как пишут в романах, «вдруг» – Гончаров уезжает в немецкий Мариенбад, вроде бы лечить расшатанные нервы, и за несколько недель дописывает три недостающие части романа. Что стоит за этим внезапным отъездом и фантастической, будто вырвавшейся из-под спуда, работоспособностью? Гончаров позднее скажет, что ему как будто бы «диктовали», и добавит, что за образом Ольги Ильинской не стоит «ни Е.В., ни А.А.», скрывая за инициалами неких незнакомок. Как будто бы не стоит, добавим мы. За инициалами Е.В. тем не менее скрывается несчастная любовь Гончарова, как говорится, сherсhez la femme, господа и дамы, – к созданию романа причастна женщина.

Когда мы смотрели на портрет Елизаветы Толстой, который любопытный читатель найдет в любой серьезной биографии Гончарова, на этот носик пуговкой, на пухлые щечки, на красивые бессмысленные глазки – мы грустили и вспоминали известные слова Анны Ахматовой: «Каких странных женщин выбирают себе в подруги великие поэты». Но – возможно, к счастью – подругой и тем более женой Ивана Александровича молодая Лиза Толстая не стала. Красавец военный, ее детская любовь, стал ее избранником. Страдающий и уязвленный Гончаров бросился – но не к другой, а в Мариенбад, и там, в счастливом отдалении от России и m‑lle Толстой, был за два месяца вчерне дописан о России очередной великий роман. Не можем удержаться от супербанальности – как полезно для искусства разбитое сердце, дамы и господа! А также режим дня, дальние пешеходные прогулки, водные процедуры и отсутствие родимой суеты, «поспешания» больших городов, которое молитвословы не зря называют бесовским… Кстати, мы не будем здесь развивать эту тему, но заметим, что Иван Александрович был религиозен, особенно в немолодом возрасте.

Закончив роман, Гончаров, как было принято в те времена и, увы, совершенно не принято в наши, решает снова, как и в случае с «Обыкновенной историей», опробовать его чтением вслух и, узнав от друзей, что в Париже в это время находился Тургенев, который был для него в те годы непререкаемым авторитетом, отправляется туда…

Толчок к стремительному завершению романа дала женщина. Константин Маковский. Рождение Венеры. Начало 1910-х. Частное собрание

Любопытно, что определенная связь с Фрейдом и фрейдизмом у русского классика все же была: задавая себе вопрос «Отчего я такой?» почти за 30 лет до знаменитых «Исследований истерии» и «Истории Анны О.» (1885), Илья Ильич и его автор обращаются к детству, а читатель, к знаменитой, кем только не проанализированной главе «Сон Обломова». И раз уж здесь упомянули великого австрийца, то, ни с кем не вступая в спор, мы попробуем добавить несколько слов о знаменитой главе с точки зрения психологии. Потому что любой мало‑мальски квалифицированный психолог, совсем не Фрейд, скажет вам, что апатия, избыточная сонливость, нарушение пищевого поведения (переедание или голодание), пьянство, страх контакта с социумом, etc. – все это отнюдь не милые чудачества или «особенности национального характера», а признаки вялотекущей (в лучшем случае вялотекущей) депрессии. То есть обитатели обломовского «земного рая», воспетого Гончаровым с такой любовной иронией и грустью и воспеваемые без всякой грусти самыми разными художниками, от Аполлона Григорьева и Дмитрия Мережковского до Никиты Михалкова, – обитатели идиллической деревни, на взгляд врача, почти все… страдают депрессией. Каковы причины этой «депрессии» (хотите ставьте на этом слове кавычки, хотите нет) – отдельный большой разговор, выходящий далеко за рамки нашей статьи. Но если мы видим в этой главе и в романе вообще некие важные для России метафоры (а даже Ленин утверждал, что 1917 год в этих метафорах почти ничего не изменил), то мы не можем не учитывать это соображение…

Между прочим, любопытны неоднократные указания на случаи отравления угарным газом и некие инфернальные «синие огоньки» в жарко топившихся печах Обломовки. Мы обратили внимание на эту вольную или невольную метафору, на эти прямые указания на недостаток свежего воздуха в «земном раю» и вспомнили другого русского писателя, чем‑то близкого Гончарову, жившего более века спустя, Виктора Петровича Астафьева, который тоже использовал этот образ, сравнивая русскую провинцию с угарной избой: «не заметишь, как угоришь», – жестко сказал он.

Кстати, какой же ответ находит писатель в детстве своего героя? Его выращивали, «лелеяли, как экзотический цветок в теплице, – с грустью скажет Гончаров, – и как последний под стеклом, он рос медленно и вяло. Ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая». Его по три дня держали в постели, а «ему одно могло быть полезно: играть в снежки». Все это, естественно, происходило от большой родительской любви, но в психологии есть такой термин – «эмоциональная инвалидизация». Главный герой романа страдает именно этим, и проявления этого диагноза неоднократно будут описаны в русской классической литературе впоследствии, то с яростью Салтыкова‑Щедрина, то с чеховской иронией пополам с грустью. Один из последних знаменитых дореволюционных примеров – Раневская из «Вишневого сада», и спародированные литературой советской «интеллигент» Васисуалий Лоханкин и «предводитель дворянства» Ипполит Матвеевич Воробьянинов. Не сомневаемся, что нынешнее время вскоре продолжит эту портретную галерею, и немного удивляемся, почему этих героев не было видно до сих пор…

Коротко (и кротко) заметим, что причины «обломовщина» (кстати, это термин самого Гончарова) имеет не только психологические, но и социальные. Потому что именно крепостное право во всех его видах приводит к появлению, с одной стороны, изнеженных, часто очень симпатичных, совестливых и неглупых – или несимпатичных, бессовестных и совсем неумных «бар», а с другой – толпы озлобленных и обобранных рабов или бывших рабов. «Что я такое? Я барин и делать ничего не умею!» – так говорит о себе Обломов. «Началось с неумения надевать чулки, а кончилось неумением жить…» – жестко вторит Обломову Штольц в последней части романа. Но даже железные характером Штольцы и конные казаки не смогли спасти государство обломовых от рассерженных бывших крепостных, когда их стало слишком много… Но это будет позже, много позже, лет через 50–60, а пока в «датском королевстве» Российской империи тишь да гладь – как говорится, в Багдаде все спокойно.

Но не будем забегать вперед и вернемся к книге.

И тут, дорогой читатель, мы должны заметить, что не будем анализировать ее целиком. И потому, что мало места, и потому, что не хотим заново открывать Америку, ибо что бы мы ни написали, с кем бы ни сравнили роман Гончарова и его героя – с Гамлетом или Дон Кихотом, с китайской книгой Дао Де Цзин (знаменитые слова Ильи Ильича «все спрашивают, что делать, но никто не спросит, зачем» – почти дословная цитата из нее), с Гоголем или даже романами Маркеса и других магических реалистов, – все это будет почти всегда повторением пройденного и чьих‑то слов, часто очень точных… Поэтому мы этого делать не будем, а вернемся в отель du Brеsil. Собственно говоря, после чтения «Обломов» начинает жить своей, отдельной от автора жизнью, как это всегда бывает с выдающимися книгами. В целом общество приняло роман очень хорошо. Были отрицательные отзывы, например Писарева, который сначала похвалил, а потом отругал роман, но гораздо больше положительных – самого Льва Толстого и рано умершего, очень известного в конце 1850‑х годов русского критика Николая Добролюбова… Был, на наш взгляд, неверный шаг самого Гончарова, на пике своей «обломовской» известности принявшего место цензора.

Для русских людей конца ХХ – начала ХХI века большую роль в восприятии «Обломова» сыграл фильм Никиты Михалкова и образ Ильи Ильича, созданный Олегом Табаковым. Однако чем старше мы становимся, тем большую грусть испытываем, отсмеявшись свое над кадрами гениального актера. Особенно если учитывать грустный финал и фильма и романа… Иногда Гончаров называл свою книгу сказкой». «Какая печальная сказка!..» – обавим мы. Но, похоже, ничего в ней изменить нельзя. Во всяком случае, последние десятилетия, увы, нас в этом убеждают… Или попробовать еще раз?