Курзюпки стан рождает стон

Сидит Абызов на диване, как дядя Ваня в «Дяде Ване». 1989. Фото Виктора Перелыгина

С Юрием Абызовым я познакомился в один из своих наездов в Пярну к Давиду Самойлову. Потом встречался с ним в Риге и в Москве. Для столичной Риги переводчик, критик, литературовед и редактор Абызов был такой же местной достопримечательностью, как поэт Самойлов для провинциального Пярну. С давних, еще послевоенных времен живший в столице Латвии, он осуществлял, если так можно выразиться, культуртрегерскую связь между русской культурой и народом балтов.

Под бременем несовершенного мира

Он часто навещал Д.С., выбираясь в уютный и ухоженный эстонский городок по нескольку раз в год. Поселялся в очень уютной и опрятной, почти европейского вида гостинице «Каякас», которая располагалась в пяти минутах ходьбы от самойловского дома, и все время проводил у своего друга.

Был Абызов невысок, кряжист и красив. У него было открытое типично русское широкое благообразное (Самойлов говорил «абызообразное» – см. ниже) лицо и все понимающие умные глаза. Говорил он медленно,  несколько скрипучим голосом. Был остроумен, но остроумие чаще проявлялось на письме, нежели в неторопливо медлительной речи. На окружающий мир он смотрел с неизбывным сожалением, жалостью и печалью, как бы вбирая в себя все его несовершенства и изъяны. Пороков было много, ноша неимоверно тяжела – но Юрий Иванович мужественно нес ее, не сгибаясь под тяжестью добровольно взваленного на себя бремени.

У него был довольно непростой характер (мне казалось, что он чересчур обидчив, угрюм и холоден, как воды реки Даугавы), но, несмотря на свой нрав, он оставался хорошим человеком, что в литературной среде встречается довольно редко, и даже жена Д.С., Галина Ивановна (для которой не существовало никаких авторитетов), всегда уважительно и подолгу разговаривала с другом мужа, который стал и ее другом.

Разин, Казин, Абызов и Щипачев

Д.С. повстречался с ним в конце 50-х годов в одной из своих поездок по Латвии и быстро сошелся во взглядах. Абызов был на год младше Самойлова, как и он, воевал, и это сближало обоих еще больше. В те времена рижанин был веселым и общительным, смотрел на мир и человека в нем не так пессимистично и мрачно, как в 80-е, он часто приезжал в Москву и быстро вписался в самойловский круг общения.

Портрет друга этих самых поздних времен Д.С. запечатлел в такой эпиграмме:

Абызов был абызобразен,

Как Разин или Пугачев.

Теперь же стал благообразен,

Как Казин или Щипачев.

Поначалу Ю.И. с такой поэтической трактовкой его внешности не соглашался, ему хотелось по-прежнему походить на русского разбойника Степана Разина или на объявившего себя государем Петром III Емельяна Пугачева, нежели на старейшего, мало чем примечательного советского поэта Казина и другого, тоже старейшего и тоже ничем не примечательного поэта Щипачева. О чем он и не преминул сообщить Самойлову, на что тот философски заметил, что безобидный Казин все же лучше Разина, а безвредный Щипачев куда лучше Пугачева. Не знаю как насчет первого, но вот насчет второго Д.С. действительность приукрасил: бывший председатель московской секции поэтов был не так уж безвреден – в свое время он подписал одно из писем против Сахарова и Солженицына и, на мой всецело субъективный взгляд, останется в истории более подписантом, нежели стихотворцем.

Абызов успокоился, удовлетворился тем, что есть, – и эпиграммой, и некогда собственной похожестью на известных исторических персонажей, а затем, по прошествии времени, на не особо выдающихся советских поэтов, и больше с Самойловым в полемику не вступал. Тем более что, будучи высококультурным и не менее высокообразованным человеком, помнил ахматовское – поэт всегда прав.

Чем занимаются евреи

Однажды Д.С. с Ю.И. в очередной приезд последнего в Пярну направлялись к школе, где учился сын Самойлова Пашка. Разумеется, разговаривали ни о чем и обо всем сразу, живо обсуждая как последние московские новости, от которых и тот и другой в силу своей географической удаленности и других причин были оторваны, так и местные, провинциальные, в которые и тот и другой по определению были вовлечены. Абызов рассказывал о том, что происходит в Риге, Самойлов все больше напирал на Пярну. Сошлись на том, что в обоих краях могло быть и хуже.

Они подходили уже к детскому учебному заведению, осторожно обходя некстати попавшийся на пути эйнелауд – эдакое местное питейное заведение, чем-то напоминающее обычные российские забегаловки, только почище и получше, в нем всегда можно было запросто и в те времена, и во времена кампании агрессивной борьбы с пьянством советских граждан – хлопнуть 100–150 граммов хорошего коньяка, закусить бутербродом и в облегчении продолжить свой путь дальше, – как рижанин, на минуту задумавшись, произнес:

Чем занимаются евреи?

Считают ямбы и хореи.

Реакция пярнасца была мгновенной:

Которые слагать по силам

Лишь молодым славянофилам.

Чем занимаются интеллигентные люди

Как Разин или Пугачев... Василий Перов. Суд Пугачева. М., ГТГ

Во время моего очередного приезда к Самойлову и очередного отъезда Абызова Д.С., гуляя со мной у моря, спросил: «Ты знаешь, чем занимаются интеллигентные люди летом в Пярну?» – явно намекая на себя и Юрия Ивановича. «Нет», – сделав вид, что не знаю, отвечал я. «Интеллигентные люди занимаются тем, – поучительно проговорил мэтр, – что сидят в гостинице «Каякас», смотрят в окно на парк, пьют водку и читают Эккермана «Разговоры с Гете». Именно так мы провели с Абызовым лето».

Я сочинил тогда такую эпиграмму:

Юрий Иванович Абызов,

Известный деятель круизов.

Из Риги в Пярну и из Пярну в Ригу,

Берет одну и ту же книгу.

Под книгой подразумевалась рукопись «В кругу себя», над которой он постоянно трудился.

Стружки и опилки

Мне уже приходилось писать об этой книге на страницах «НГ-EL» от 06.08.15. Поэтому не буду повторяться, добавлю лишь то, что осталось за скобками. Рукопись с шутливым названием «В кругу себя» (как и не изданная до сих пор «Перновщина») создавалась буквально на глазах тех, кто близко общался в ту пору с Давидом Самойловым.

В это веселое, озорное и остроумное сочинение кроме всевозможных пародий, шуток, эпиграмм и эпистолярных посланий друзьям вошли также иронический роман в письмах, «научные трактаты» и «исторические» штудии», посвященные некой вымышленной стране Курзюпии, весьма и весьма напоминавшей советскую Эстонию, где на берегах Пярнуского залива и протекли последние годы поэта. Совершенно по-новому раскрылся здесь его неподражаемый юмор. Сначала как бы предназначавшиеся для «внутреннего пользования» эти (выражаясь торжественным штилем) плоды вдохновения, собранные воедино, сложились в нечто цельное и приобрели новые черты, и то, что, казалось, было интересно отдельным людям – друзьям и близким Д.С., стало интересным и широкому кругу читателей.

Юрий Иванович скрупулезнейшим образом, с не свойственной русским людям немецкой педантичностью, собирал все эти «стружки и опилки» с рабочего стола своего друга. И в конце концов, проявив все свои редакторские способности, сделал из этих вольных шалостей пера законченную и цельную книгу. Которая, на мой взгляд (я вполне серьезно), является одной из лучших книг Самойлова.

В те времена о том, чтобы ее напечатать, речь даже не заходила. Д.С. отшучивался, что «когда взойдет прекрасная пора», эти сочинения составят предпоследний том его собрания сочинений.

Прекрасная пора…

…взошла, когда Абызов опубликовал эту книгу в весьма сокращенном виде в издательстве VIMO (Вильнюс–Москва) в 1993 году (тиражом 5000 экз.), а затем, полностью (с превеликими трудностями – понятно почему), – в Таллине в издательстве «Авенариус» в 2001-м (без указания тиража, но очевидно, что он был весьма и весьма малым). На сегодняшний день обе стали библиографическими редкостями.

Таллинскому изданию предшествовала такая история.

После выхода маленького сборничка в середине 90-х в VIMO он полную рукопись передал мне в надежде, что ее удастся издать в Москве. Но все мои отчаянные попытки закончилась ничем: дела давно минувших дней – борьба с издательствами и проч. обстоятельствами, главными из которых было представление тех самых издательств, куда я предлагал рукопись, о российском книжном рынке, где успешно раскупались Виктор Доценко и прочие производители доморощенных бестселлеров и женских романов. В издательствах мне терпеливо объясняли, что «юмористическая (!) книга Давида Самойлова не будет пользоваться читательским успехом». Нет, мы, конечно, понимаем – Самойлов, но пародии, эпиграммы, шутки,  да вы оглянитесь – какие на дворе времена… Я оглядывался – не понимал и уходил несолоно хлебавши.

Прошло совсем немного времени, и в 2010 году книга вышла в московском издательстве «Прозаик», но опять-таки в урезанном виде. В предисловии Юрий Абызов писал, что Давид Самойлов «строго разграничивал «серьезное» для всех и «шутливое» для немногих своих. Хотя признавался мне, что «наработанное» в смешном плане порой сказывается и на «серьезном» (до чего же, однако, прав Бахтин!), позволяя чувствовать себя непринужденно, давая возможность «валять дурака на уровне художества».

Очевидно, в те годы «валяние дурака» на этом самом уровне стало насущно необходимым, что почувствовали издатели. И не ошиблись: книгу быстро раскупили, и издательство через два года выпустило ее вторым тиражом – времена на дворе изменились.

Полное и целостное таллинское издание для российских читателей остается практически недоступным. Рукопись Юрия Ивановича я недавно передал сыну Самойлова от первого брака – Саше. Может быть, когда-нибудь удастся напечатать ее в том виде, в котором она была собрана Абызовым, и тогда издание будет полностью соответствовать книге, вышедшей в Таллине, а читатели сумеют получить целостное представление об этом эпохальном (я не шучу) труде.

Пантрягин и Обозов

К собирателю и одновременно хранителю курзюпского архива были обращены многочисленные дружеские послания поэта, между ними постоянно происходил обмен мнениями о вялотекущей советской действительности. Но Юрий Иванович был не только собирателем, хранителем, редактором и проч. этой книги, но и одним из ее героев наряду с самим ее автором и его женой, которая выступала под именем Капитолина (случай в истории литературы уникальный, во всяком случае, я что-то подобного не припоминаю). Абызову же дано было имя Егор Обозов – по ассоциации с героем романа «Егор Абозов» Алексея Толстого, который писал его, но так и не закончил. Самойлов и его друг тоже сочинили роман (у Толстого, между прочим, соавтора не было, но на то он и Толстой), который назывался «Пантрягин и Обозов. Опыт антиалкогольного эпистолярного романа на излете эпохи» и тоже (испытывая влияние классика) его не закончили (на фразе «потому что заснул» поставили не точку, а многоточие, и уведомили читателя: «На этом рукопись романа обрывается, как и все чудесное»).

Отмечу, что наши творцы были не только его создателями, но и его действующими лицами (Толстой до этого не додумался). Под именем Пантрягина выступал поэт, который, обращаясь к своему другу, звал его то «Егор Иваныч», то «Егор Исаич», но Обозов принимал со смирением и то и другое и не жаловался.

К сожалению, этот забавный иронически-героический роман в книгу, изданную «Прозаиком», не вошел. Прочитать его целиком можно только в Таллинском издании, которое давно стало библиографической редкостью  и которого, увы, нет в Интернете.

Курзюпкин стан

Что волнует воображение поэта? Ну конечно же, стройный девичий стан. А где стан, там и стон. Индрис Палдис, ставший после падения реакционного режима первым президентом демократической Курзюпии (что, несомненно, говорит о неукротимом влечении маленькой, но гордой страны к культуре и просвещению), исключением не был. И даже после своего избрания остался поэтом. Работая с его наследием, Абызову удалось разобрать самые волнительные строки, о чем он не преминул сообщить Самойлову.

Абызов писал: «…ах, Самойлов, Самойлов. Умы пребывают в смятенном состоянии. Дело в том, что недавно обнаружили неизвестную рукопись Индриса Палдиса. Повестка от судебного исполнителя. А на другой стороне бессмертный Палдис набрасывал названия своих стихов. Пока что удалось прочитать строки: «Курзюпки стан рождает стон». Потом сенсационное: «Как царь Давыд на балалайке». И наконец, оказывается, Палдисом был написан такой шедевр: «Поэт – безмен народных тягот…» (Давид Самойлов. В кругу себя. Прозаик, 2–10, с. 108)

Самойлов отвечал: «Дорогой Абызов!.. Твое открытие относительно «Курзюпки стан» – большой вклад в науку. До сих пор стихотворение без всяких оснований приписывалось Тулдису Пилдису, который, как мы с тобой знаем… не мог связать двух слов по-курзюпски. Посылаю тебе полный текст стихотворения, найденный в архивах Юсуповых. Теперь понятно, почему клика Распутиных ненавидела незабвенного Индриса…» (там же).

Привожу этот шедевр целиком:

Курзюпки стан

Рождает стон,

Но если заглянуть под юбки,

Там есть такое у курзюпки,

Что может вызвать аморальные поступки,

Как утверждает граф Эльстон.

Там есть такое, что и Пал –

Дис Индрис замертво б упал,

Когда б не гордый дух курзюпов

Не поддержал его в стоячем состоянии.

А честь мужчины есть стояние,

Как утверждает князь Юсупов.

Пока не упаду…

Дружба Абызова с Самойловым продолжалась вплоть до его ухода.

20 декабря 89-го Д.С. обратился с последним посланием к другу. В нем было всего четыре строки:

Не спи, не спи, Абызов,

Готовь себя к труду.

А я как башня в Пизах,

Пока не упаду.

«Башне» предстояло простоять еще год…

В каплице в 12.00

А друг Д.С. ушел из этой жизни в 2006-м.

На его смерть откликнулась рижская русскоязычная газета «ЧАС»:

«20 июня на 85-м году ушел из жизни известный писатель, библиограф, литературовед, крупнейший специалист по истории русской культуры стран Балтии Юрий Иванович Абызов.

«Закрылись скобки за эпохой», – сказал он после ухода его друзей – Давида Самойлова и Зиновия Гердта. С уходом Юрия Ивановича эти скобки закрылись и для нас. Мы лишились человека энциклопедических знаний, широчайшего кругозора, огромной эрудиции и абсолютной преданности делу жизни – сбору, упорядочению и сохранению русского культурного наследия в балтийском пространстве».

Там было много еще хороших и справедливых слов, а в самом конце сообщалось: «Похороны Юрия Ивановича Абызова состоятся 27 июня на 2-м Лесном кладбище (начало церемонии в 12.00 в каплице кладбища)».

P.S. Вот этим все и кончается.

Только день и час у каждого разные.