Козлы, собаки, веверлеи

Женщины, берегитесь веверлеев. Поматросят и бросят. Эмиль Шуффенекер. Голая женщина, сидящая на кровати. 1885. Частная коллекция

О наших  козлах и не наших веверлеях

Парнас есть Парнас, долгое время он воспринимался как убежище муз от беспокойного мира. Но бывало, сопротивляясь своему предназначению – ласкать слух и ублажать избранных, выкидывал разные фортеля и порой вставал дыбом.

В революционной России он встал дыбом в Харькове в 1925 году, когда в издательстве «Космос» вышел тоненький сборник «Парнас дыбом», на титуле которого стояли имена не последних парнасцев – Блок, Белый, Гомер (и многих другие).

О чем же пели поэты и не только (на обложке средь имен выделялся автор «Записок о галльской войне» Гай Юлий Цезарь), сочинения которых составили эту книжицу? А пели они на этот раз о предметах отнюдь не возвышенных – скорее приземленных. А именно «ПРО СОБАК, КОЗЛОВ и ВЕВЕРЛЕЕВ».

Охочий до поэзии Саши Черного («Есть парламент, нет? Бог весть, Я не знаю. Черти знают. Вот тоска – я знаю – есть…»), Блока («Ночь. Улица. Фонарь. Аптека…») или Бунина («В полночь выхожу один из дома…») и снедаемый любопытством читатель в мгновение ока смел с книжных прилавков сборничек, дабы узнать, что могли сочинить любимые поэты про наших козлов, собак и не наших веверлеев.

И что же он прочитал на этот раз?

У Блока про пришельца-веверлея было, что он чистоплотен до невозможности, каждый вечер «меж дачами и огородами», «где дамы щеголяют модами», в гордом одиночестве прокладывает свой путь к пруду, в который стремительно погружает свое бренное тело. Бунин с сердечною мукою повествовал о трагедии «лукавого пса», утащившего у некоего попа мясо, и которого этот самый поп предал жестокой казни в сарае: «Берет топор. /И, наточив о камень,/ Псу говорит в последний раз: прощай…» 

Саша Черный в сердцах ругался («и чего смотрела старая дура?»), однако будучи гуманистом, жалел одинокую старуху, не уберегшую свое единственное сокровище от задравших его волков, но, проявляя справедливость – поскольку серые разбойники все же не до конца съели бедного козлика и оставили старухе рожки да ножки, – утверждал, что с их стороны это было «очень мило».

Интрига

Бабушка козлика очень любила. А если нет козлика, то можно любить и козочку. Макс Либерман. Женщина с козами. 1890. Новая картинная галерея. Мюнхен

Любители изящной словесности прочитанным восхитились, но терялись в догадках: кто же на самом деле был сочинителем этих вызывавших смех произведений? Потому что имен тех, кто взял на себя смелость сочинить от лица классиков (Пушкин, Некрасов) и неклассиков (ну, увольте – какие там Виктор Гофман или Игорь Северянин классики) эти шуточные безделицы, – не было.

Впрочем, вскоре интрига разрешилась, но не до конца, – во втором издании были указаны составители сборника, укрывшиеся под таинственными инициалами Э.С.П., А.Г.Р., А.М.Ф.

И вновь осталось загадкой, кто покусился на святое.

Загадка держалась целых 60 лет, пока издательство «Художественная литература» на волне перестройки и интереса не только ко всему хранящемуся в писательских письменных столах (а хранилось-то всего ничего), но и некогда изданному, давно забытому и непереиздававшемуся (вот здесь запасов было немерено), не проявило интерес к этим вариациям на тему козлов, собак и прочих веверлеев.

Рукописи, как известно, не горят, изданные однажды книги – не умирают.

В 1989 году в серии «Забытая книга» вздыбленный в 1925-м Парнас возродился, и все узнали, что за авторы скрывались за инициалами, вынесенными на обложку второго издания. Узнали, что знаменитая душераздирающая история про попа, у которого была собака, а он ее убил – сами знаете за что, прозвучала, например, в изложении Бабеля. А не менее трагическая история про единственного козлика, которого бабушка, оставшись в одиночестве, очень любила, но который по своему козлиному недомыслию отправился погулять в лес, а там на него напали злые голодные волки, после чего бабушке осталось известно что, – была изложена орнаментальным стилем Ремизова. А о любовной трагедии героини после того, как ее покинул коварный веверлей, повествовала Ахматова, та самая, которая когда-то в душевном томленье на правую руку надела перчатку с левой руки.

В этом издании на титульном листе стояли фамилии всех трех авторов, взявших на себя смелость говорить от имени Шекспира, Пастернака и других небожителей: Паперная, Розенберг, Финкель. К сборнику была приложена статья «Как создавался «Парнас дыбом», в которой Паперная и Финкель (Розенберга к тому времени не было в живых) объясняли читателю, почему первое издание вышло анонимно («…мы сочли, что научным сотрудникам университета… не подобает выступать в печати столь легкомысленно, и постеснялись назвать свои имена…»), а второе издание – с инициалами («…скоро нам стало известно, что «Парнас» приписывается разным лицам, никакого отношения к нему не имеющим. Поэтому уже во втором издании мы поставили свои инициалы… чтобы хоть косвенным путем защитить себя, соблюдая при этом чистоту научных званий»).

Идея

В той же статье, ранее напечатанной в журнале «Вопросы литературы» (№ 7, 1966), авторы рассказали и об истории создания этой книги. Они писали: «Мы были тогда… студентами, а потом аспирантами Харьковского университета (в те годы он назывался Академией теоретических знаний, но вскоре был переименован в Институт народного образования).

Молодые и веселые, мы интересовались всем на свете, но родной своей стихией считали литературу, язык, стилистику; хотелось же нам, чтоб наука была веселой, а веселье – научным. И достаточно нам было услышать пародийное четверостишие (кажется, Эмиля Кроткого): «В ночи, под знаком Зодиака,/ Хохочет пулеметная 

Она съела кусок мяса, он ее убил. Давид Рейкарт Младший. Крестьянин с собакой. 1640–1642. Эрмитаж, СПб.

тесьма,/ А у попа была собака,/ И он ее любил весьма», чтобы сразу загореться двумя идеями. Первой – научной: какой бы вид приняло то же произведение, будучи написано в различных жанрах и стилях; и второй – веселой; а чем мы хуже Кроткого?»

Действительно – чем хуже? Смелость города берет, а дерзость – Парнас. Который начинающие ученые и вздернули на дыбы. Но для такого предприятия, кроме дерзости, все же были нужны языковое чутье, литературный вкус и стилизаторский талант. Владение приемами прозы и стихосложения. Собственно говоря, быть чуть больше, чем обычными филологами.

Наши авторы разделились. Паперная выбрала тему убиенного и съеденного кровожадными волками беззащитного козлика. Розенберг взял тему безжалостного попа, который убил свою верную собаку за то, что она лишила его куска мяса. Ну а Финкелю ничего не оставалось делать, как разработать мотив Веверлея – героя первого романа Вальтера Скотта «Веверлей, или Шестьдесят лет назад» (1814), весьма популярного в России. Но поскольку демократичные студенты были противниками тематической монополии, каждый мог зайти в тему соседа.

В первое издание вошли семь убиенных собак, 12 красавчиков-веверлеев  и 18 разных козлов. Для второго объем увеличили за счет собак – их стало 13, и такой объем остался каноническим и для последующих изданий. Четвертое (на титуле ошибочно указано – второе) издание вышло в 1927 году. Несмотря на читательский успех, после 1927-го переизданий не было,  – ни харьковские, ни московские, ни какие-либо другие издательства книгой не интересовались, и она стала библиографической редкостью, радовавшей только невымерших библиофилов.

Книги, как известно, имеют свою судьбу. Если продолжить мысль древнеримского грамматика Теренциана Мавра, – авторы тоже.

Начальница козлов

Вскоре после выхода «Парнаса» Эстер Паперная переехала в Донбасс, где устроилась на работу в редакцию газеты «Всероссийская кочегарка» и там же познакомилась с двумя остроумцами – Олейниковым и Шварцем. Через некоторое время перебралась в Ленинград. Стала сочинять для детей и пришла в Госиздат к Маршаку. «Генерал» детской литературы достоинства «рядового» оценил, произвел в «лейтенанты» и зачислил на довольствие в штат. И здесь опять она пересеклась с давними знакомыми – «кочегарами» Шварцем и Олейниковым, вместе они делали самый лучший на то время детский журнал «Чиж». В свободное от журнала время Шварц писал сказки и рассказы, Олейников – нигде не печатавшиеся стихи, а Паперная сочиняла веселые и остроумные детские книги, переводила с английского, французского и итальянского стихи и прозу.

Когда в 37-м «Чижа» взяли за горло, а затем разгромили Ленинградское отделение Детгиза, она вместе с Заболоцким, Габбе и другими сотрудниками редакции пошла под арест, хотя в журнале работала всего ничего. Следствие было недолгим, приговор – суровым: Карлаг. Она была в близких дружеских отношениях с Всеволодом Вишневским. Вишневский, несмотря на то что был из железных коммунистов («гвозди бы делать из этих людей»), был неплохим человеком. Неизвестно, вступился ли он за Паперную или нет, мне кажется, что хлопотал, но вряд ли чем-то смог помочь.

По делу Ленинградского отделения Детгиза Эстер Паперная оттрубила в лагерях целых 17 лет. Те, кто сидел с ней, вспоминали, что в лагере она была всеобщей любимицей и заключенные старались ей хоть в чем-то облегчить лагерную жизнь. Несмотря ни на что она не сломалась, осталась человеком. Может быть, потому, что все эти годы писала стихи, которые помогали жить и помогли выжить.

Любитель собак

Студент Александр Розенберг сочинял про собак, доцент Розенберг читал курс зарубежной литературы, преимущественно французской. Он был человек-оркестр: его интересовали не только поэзия дю Белле из прославившейся группы «Плеяда», не только драматургия Корнеля, теоретические построения Буало и романы Стендаля, но и ритмика стихов Шевченко, и учение Потебни, и даже сказочный град Китеж.

Ученики вспоминали о своем учителе как о человеке, наделенном актерскими способностями и блестящим чувством юмора. На его лекциях о высмеивавшем всех и вся Мольере, вольнодумце Вольтере или изгнаннике Гюго (протестовал против государственного переворота 1851 года) яблоку негде было упасть.

В 1948-м, когда в стране развернулась борьба с «безродными космополитами» (к которым Розенберг принадлежал по определению), его травило университетское начальство, но вскоре кампания сошла на нет, доцента-литературоведа оставили в покое. Он дожил до преклонных лет и в хрущевские времена заведовал кафедрой зарубежной литературы.

Певец веверлеев

Александр Финкель отдал родному университету большую часть своей жизни. Он был един в трех лица. Финкель-профессор читал лекции студентам, Финкель-лингвист писал книги и статьи по языкознанию, Финкель-переводчик (знал несколько европейских языков) переводил сонеты Шекспира, в 1929 году издал книгу «Теория и практика перевода». А еще написал учебник «Современный русский литературный язык» для вузов, «Учебник русского языка» для школы и даже «Грамматику русского языка» для учебных заведений, в которых обучаются слепые.

И в молодости шуточное сочинение цикла про веверлеев – как бы этот сюжет изложили Гомер или Брюсов, Гай Юлий Цезарь или Демьян Бедный – представляло для него, как и для его соавторов, сочинявших про собак и козлов, прежде всего научный интерес. В уже упоминаемой выше статье к изданию 1989 года он и Паперная писали: «…мы не были и не хотели быть пародистами, мы были стилизаторами, да еще с установкой познавательной. То же, что все это смешно и забавно, – это, так сказать, побочный эффект (так нам по крайней мере тогда казалось). Однако эффект оказался важнее нашей серьезности и для издателей и читателей совершенно ее вытеснил».

Пародия или стилизация

Паперная и Финкель были абсолютно правы, когда подчеркивали, что они себя мыслили стилизаторами и писали не пародии на Карамзина или Сельвинского, Козьму Пруткова или Твардовского, Лорку или О. Генри, а именно стилизации. Как тот или другой обитатель Парнаса написал бы на известные в народе темы. Они не были и не хотели быть пародистами – пародистами их сочли харьковские читатели, которые в различного рода литературных нюансах особо и не разбирались. Главное, что получилось смешно, остроумно и весело в ту совсем невеселую пору – страна только-только приходила в себя после Гражданской войны.

С этой задачей – чтобы получилось весело – все трое авторов справились. Как справились они и с другой задачей, может быть, даже более сложной, чем первая, – а именно сугубо литературной. Они не подвергали пародийному осмеянию какое-то неудачное произведение того или иного автора, не цеплялись за нескладную строку и не обыгрывали какие-то отдельные стилистические погрешности – они воспроизводили индивидуальный стиль автора в целом, манеру строить сюжет, точно улавливали поэтическую тональность и интонацию. И вот эта, извините, дихотомия – изложение истории попа и собаки изысканным стилем Анатоля Франса, рассказ о печальной участи козлика сентиментальным «плачущим» стилем Надсона и эпическое повествование Маяковского о трагедии утопшего Веверлея – и рождала комический эффект или то, что талантливые и остроумные филологи назвали «научным весельем».

Продолжатели и подражатели

У каждого нового явления в литературе есть свои подражатели и ниспровергатели. О ниспровергателях не буду, потому что в случае с «Парнасом дыбом» их попросту не было. А вот подражатели были. Именно те, кто отталкивался от первого «вздыбленного Парнаса». В 1996-м Татьяна Блейхер издала «...И мой Парнас дыбом». Очевидно, у каждого должен быть свой Парнас, пусть и дыбом. Как и «мой Пушкин», «моя Цветаева» и так далее по списку. Этот «Парнас» отличался от «классического» тем, что каждому автору, за которого взялся автор (извините за тавтологию), была предпослана коротенькая заметка, в которой излагалось отношение пародиста к пародируемому автору. В 2006-м появился «Парнас дыбом – 2» Михаила Болдумана, который в отличие от Блейхер использовал именно «классический» принцип первого «Парнаса». Впрочем, об этих сборниках «НГ-EL» уже писала в номере от 09.11.06. Что избавляет меня от дальнейшего рассказа о продолжателях и подражателях. Как и о тех сочинителях, кто в советские времена писал пародии на современников, не соотнося свои сочинения непосредственно с «Парнасом» 1925 года.

P.S. Остается только добавить, что в 1967 году Харьковское областное издательство собиралось переиздать «Парнас дыбом». И авторы, желая идти со временем в ногу, но опять-таки следуя принципу, заложенному в первом издании 1925 года – стилизация, а не пародия, – сочинили целый ряд новых вариаций от имени Новеллы Матвеевой, Окуджавы, Вознесенского. Тех, кто в те годы был на слуху и на пике своей популярности.

Но не сложилось.

Однако через год сатирик Александр Раскин опубликовал некоторые пародии из этой книги и статью «Парнас дыбом, или Научное веселье» (Из истории советской литературной пародии) в журналах «Вопросы литературы» и «Наука и жизнь». И только через 20 лет дополненное издание «Парнаса» вышло в Москве.