С русского на русский

Попировать с литераторами – одно удовольствие! Петер Северин Крейер. Художники за завтраком. 1883. Художественный музей Скагена, Скаген

Несколько лет назад я с удивлением встречала в Сети упоминание некоего сериала «Отчаянные домохозяйки». Умом я, конечно, понимала, что речь идет о «Desperate Housewifes», но ум это одно, а разум – это немного другое. И вот мой разум заходил за ум каждый раз, когда я видела этих «отчаянных» домохозяек. Потому что desperate означает не «отчаянный», а «отчаявшийся», и сериал этот не про каких-то «отчаянно шалящих дамочек», а про женщин, которые в отчаянии ищут выход из своих жизненных тупиков. И всё происходящее с ними мы видим глазами одной из тех самых отчаявшихся домохозяек, которую это ее отчаяние таки привело к самоубийству. Поэтому каждый раз, читая в русском переводе «Отчаянные домохозяйки», я вздрагивала и не верила, что кто-то в здравом уме мог пропустить такой перевод, что ни у кого не возникло никаких вопросов при просмотре.

Точно так же я вздрагивала и вздрагиваю от того, как русский язык упаковал английское слово «sexy». На языке оригинала sexy может быть кто угодно и что угодно – город, девушка, мужчина, запонка на манжете, красный ноготок на мизинце при всех остальных – зеленых, или зеленый при всех остальных – красных.

У слова «sexy» есть множество оттенков и значений: эротичный (человек, голос, походка, улыбка, танец), клевый (велосипед), интересный (встречала в отношении научной статьи о градостроительстве), симпатичный, забавный, «веселенький» (например, если бы я переводила фразу «Ну надо же, а ведь такие веселенькие вальсики писал!», то я бы употребила именно «sexy»), завлекательный, стоящий внимания, вызывающий эротическое возбуждение (точно не велосипед и не статья о градостроительстве, хотя кто их знает).

И есть слово «sexual» – сексуальный, половой. Sexually transmitted diseases – болезни, передающиеся половым путем. Sexual intercourse – ну, от этого вообще даже дети иногда случаются.

Если англичанин прочитает в буклете парикмахерской «сексуальные прически» и полезет в русско-английский словарь, то получит перевод «половые прически» и сильно озадачится, я полагаю.

Или, например, sexy dress и sexual dress – это две большие разницы. Первое – это симпатичное платьишко. А второе – это уже униформа для работы по профилю. Так что если англичанин захочет понять, почему его русская подруга возжелала купить себе «сексуальное платье», и решит свериться со словарем, то не только озадачится, а еще и пригорюнится.

Но так уж случилось, что в русский язык слово «sexy» пришло в облике своего однокоренного собрата из медицинского справочника. И всё, что на языке оригинала подразумевается как клевый, красивый, интересный, симпатичный, завлекательный, стоящий внимания, вызывающий эротическое возбуждение (не половое – эротическое! – ну вы-то хоть разницу понимаете?), в русском языке стало СЕКСУАЛЬНЫМ.

Для справки.

«Сексуальный.

Значение: относящийся к сексу, к половой жизни.

Синонимы: половой, эротичный, чувственный.

Антонимы: асексуальный.

Этимология. Происходит от лат. «sexualis»: «половой; женского пола, женский». 

Фразеологизмы и устойчивые сочетания: сексуальный акт, сексуальный гигант, сексуальный инстинкт, сексуальный маньяк, сексуальный террорист, сексуальный аппетит, сексуальный контакт, сексуальный опыт, сексуальный партнер».

Но это, собственно, всё, что нам следует знать про секс в рамках моей статьи. Потому что я хочу сказать совсем другое. Но прежде чем я скажу совсем другое, я скажу еще вот что. Через ту же самую дверь в русский язык вошло и прекрасно себя там чувствует слово «пиар». Но прекрасно оно себя там чувствует только в той мере, в какой отражает то значение и тот смысл, который в него вкладывают русскоязычные пользователи. Потому что в своем первородном значении пиар – это аббревиатура PR – public relations – связи с общественностью.

Сексуально? Эдгар Дега. Юные спартанцы на тренировке 1860. Национальная галерея, Лондон

Связь с общественностью – это не реклама, не самореклама, не понты. Связь с общественностью – это информация. Это когда организация, представители публичной фигуры или сама публичная фигура информируют общественность о тех или иных аспектах своей деятельности. И даже черный пиар – это совсем не то, чем это принято считать в русскоязычном мире, где «черный пиар – это все равно пиар». Черный пиар – это как раз совсем наоборот. Это когда в СМИ проходит информация о том, что от лекарств вашего фармакологического концерна рождаются дети с двумя головами. Но русский язык снова совершает подмену смыслов в угоду менталитету, и любое действие, которое кажется направленным на привлечение к себе внимания, в русском языке именуется пиаром, причем с негативной коннотацией. Ну нет у исходной аббревиатуры PR глагольной формы «пиарить» и уж тем более – возвратной «пиариться»! Кто?! Вот скажите мне, кто, чей извращенный ум поставил в русскоязычном сознании знак равенства между связью с общественностью и киданием понтов?

И в итоге получается, что отчаявшиеся в поисках счастья женщины, которые за ширмой своей внешней элегантности бьются о безысходную реальность как рыба об лед, становятся «отчаянными бабенками в неподобающих платьях, которые самопиарятся по полной».

Я не знаю, что является формирующим началом: менталитет ли формирует язык или дурной перевод формирует сознание, но получается то, что получается.

Мне почему-то кажется, что в основе лежит менталитет и стилистика бытия, которые либо позволяют вживлять в язык заимствования, не искажая смысл, либо нет. Например, польское слово «интеллигенция» оказалось стопроцентно конгруэнтно русскому миру и сознанию и дало нам «интеллигентов» и «интеллигентность». А для человека западного мира понятие «интеллигентность» совершенно не несет в себе тот понятийный багаж, который вкладывает в это слово русское сознание. Объяснить англичанину, что такое эта наша с вами интеллигентность, можно только при помощи формулы «интеллигентность» = «самопиар минус сексуальность + отчаяние». Но тогда нужно будет объяснить ему, что такое «самопиар».

И это всего-навсего пара-тройка казусов на примере отдельно взятых слов. Слова одни и те же, а создаваемая ими реальность ничего общего с исходником не имеет. Потому что сознание из одних и тех же формочек печет совершено разные куличики.

Но меня вот что недавно поразило на опыте уже не столь отвлеченном, а совсем, да простит меня русский язык, «близко к дому» («close to home» – метафора, обозначающая что-то, что касается непосредственно самого человека). И это опять же к вопросу о том, как сознание считывает и интерпретирует не только отдельное слово, но и целые блоки информации, искажение которых требует намного более мощной оптики кривых зеркал.

Однажды в комментариях к одному посту в Facebook я написала: «Когда в свои 25 лет, насмотревшись вблизи всей этой поэтической тусовки, я ужаснулась мысли, что через 5–10–20 лет стану одним из ее персонажей, я сказала той себе, которую увидела там, 20 лет спустя: «Тетя, я не хочу становиться тобой!» И я решила повернуться на 180 градусов и уйти от этой перспективы куда глаза глядят. Но при этом нужно было соблюсти одно необходимое условие: перестать писать стихи. Вообще. Забыть, что я когда-то этим занималась…»

Вот только в запале разговора я совершенно недоучла, что оставляю этот комментарий под постом одного уважаемого человека, который гораздо большая фигура в литературном мире, чем нам хочет поведать Википедия, ибо сказать про него «российский литературный критик, литературовед и публицист, член Союза писателей СССР (1977–1991)» – все равно что про Черное море сказать, что это соленая вода площадью 422 тыс. км. И вот этого я недоучла, потому что если бы доучла, то могла бы предвидеть, что будучи человеком тех самых сфер, где сейчас обитают все эти тетеньки, которыми я когда-то не захотела становиться, любезный моему сердцу «российский литературный критик, литературовед и публицист» включит соответствующую оптику и считает в моих словах то, что будет конгруэнтно его личному жизненному опыту. И вместо надписи «Hollywood» загорится над горами Санта-Моники сакраментальное «Кто не с нами, тот против нас».

И поиспечет «российский литературный критик, литературовед и публицист» свои куличики из моих формочек. И получится у него вот такой ответ в Интернете: «Прочел на сон грядущий у Екатерины Горбовской:

«Когда в свои 25 лет, насмотревшись вблизи всей этой поэтической тусовки, я ужаснулась мысли, что через 5–10–20 лет стану одним из ее персонажей, я сказала той себе, которую увидела там, 20 лет спустя: «Тетя, я не хочу становиться тобой!» И я решила повернуться на 180 градусов и уйти от этой перспективы куда глаза глядят...»

И такого рода свидетельств неприязни пишущих к себе подобным – в Сети, да и на бумаге уйма. Вот беда-то. И пишут, и – хочется верить – читают, но писательскую среду терпеть не могут».

Это уже не трудности перевода с иностранного на русский, это трудности перевода с русского на русский. Но механизм преломления тот же самый. Реалии одного мира переносятся на почву, не совсем для них подготовленную, и происходит подмена понятий сообразно оптике и жизненному опыту. Слова одни и те же, а перевод с русского на русский ничего общего с исходником не имеет.

И вот 20-сколько-то-там-летняя девочка-поэтесса, которая не захотела видеть целью своего существования то, чего так вожделели столь многие, наделяется клеймом «ненавистника писательской среды». Причем клеймо ставится уже на взрослой женщине, поделившейся своими воспоминаниями, потому что словесное клеймо не имеет ни срока давности, ни логического осмысления. Так было всегда. Кто-то говорил «он выбрал свободу», кто-то – «он предал Родину». В обоих случаях звучит красиво.

Заметка про «ненавистников литературной среды» получилась популярной, комментаторы в Интернете «жгли». Особенно мне было интересно читать комментарии некоторых из тех, кем я когда-то не захотела стать. В основном эти люди рассказывали, какие они все на самом деле хорошие (это они хвастались или оправдывались?). И еще интересно было прослеживать, что происходит с исходной информацией по мере того, как ее интерпретированная версия интерпретируется дальше по информационной цепочке. Именно в процессе чтения той записи и комментариев к ней я и вспомнила про «отчаянных домохозяек» и про «sexy bike», который даже страшно подумать, чем может стать в переводе.

Но перевод с русского на русский давал не менее интересную антропологию. И в этой связи мое внимание привлек комментарий одной гранд-дамы от поэзии.  Я когда-то писала какой-то реферат про то, что такие сдвиги в сторону примитивизма и подмены понятий характерны для…  забыла! Учила, но забыла. Но что-то связанное с неосознанной попыткой чего-то там. Не суть. Главное – текст. А текст – вот он, собственно:

«А я люблю общаться с писателями! Люблю засиживаться с ними за бутылкой доброго вина почти до утра, разговаривая о высоком и о низком, – конечно, как же без него? О психологии творчества, о русской истории, об Иннокентии Анненском или Михаиле Кузмине, о Ходасевиче и Георгии Иванове – почитать вслух тут же, да и вообще – высказать что-то о жизни… Люблю их метафизические жесты, их вдохновенные речи… Люблю читать их книги, их публикации в журналах, порой – просто их рукописи… Это умные, тонкие, талантливые люди – как же можно не желать общения с ними? Абсурд какой-то… Возможно, Екатерина подразумевает графоманов… Нечто маловысокохудожественное… Или, быть может, кто-то сам принципиально не очень хочет ей понравиться? Такое тоже бывает».

И вот тут для меня как наблюдателя за процессом построения информационной цепочки «информация–интерпретация–интерпретация интерпретации» настал, пожалуй, самый интересный момент. Мы уже подивились тому, как сознание литературного критика, литературоведа и публициста перевело с русского на русский исходное «Я не хочу становиться тобой»:  «Она нас терпеть не может!», ужаснулось сознание литературного критика, литературоведа и публициста. А вот для сознания гранд-дамы локального литистеблишмента слова «Тетя, я не хочу становиться тобой!» прозвучали таким шоком, что разум, видимо, отказался их вместить даже в версии «Она нас терпеть не может». «Абсурд какой-то…» – сказала гранд-дама, и травмирующая информация на волне когнитивного искажения преобразовалась в «Она с нами общаться не хочет». После чего дама стала разговаривать сама с собой о чем-то своем.

И вот на этом ее монологе я нарушила свой обет молчания и неучастия, не удержалась и ответила. И знаете что? В порядке той самой «связи с общественностью», которая имеет целью информировать и вносить ясность, я позволю себе обременить этот длинный текст еще энным количеством строчек и процитировать мой ответ той ужаснувшейся даме:

«Ангелина/Серафима/Валентина (ненужное вычеркнуть), то что я однажды не захотела становиться вами, вовсе не отразилось на моих пристрастиях, когда речь идет о проведении досуга: я так же, как и Вы, «люблю засиживаться с ними за бутылкой почти до утра, разговаривая о высоком».

Равно как и не отразилось это на выборе моих друзей, среди которых пишущие люди составляют большинство.

Я выросла в писательской среде, писатели и поэты окружали меня с детства, окружают меня сегодня, это мои друзья, это те, с кем я сосуществую как в реале, так и в виртуале. Писательская среда была той средой, в которой я существовала с младенчества, сколько себя помню <...> А чтобы я имела рабочий стаж для поступления в Литинститут, Владимир Тендряков оформил меня своей секретаршей <…> И я не помню, кто был тот дяденька, который катал меня на мотоцикле, когда мне было лет пять, но вроде мама называла его Аркадий, а за глаза, кажется, Стругацкий. А уж про то, откуда у героя Стругацких появилась фамилия Горбовский, я вообще молчу в тряпочку, потому что когда «в силу известных причин фамильные метры отходили к рукам» новых владельцев, я позорно не уследила за книжкой с дарственной надписью, где один из авторов благодарил моего отца за «фамилию и некоторые черты характера» <…> а Новелла Матвеева шла к нам в гости пешком через всю Москву… Это были люди, среди которых я росла и которым я обязана очень многим хорошим, что во мне, как ни странно, есть…»

Это был сеанс связи с общественностью.

Сеанс окончен.

P.S. А что они делают, когда им нужно перевести фразу «Houses with the world's sexiest garages»?

Дома с самыми сексуальными гаражами? Просто спрашиваю.

P.P.S. Уже после написания этого комментария я уточнила у мамы, кто был тот дяденька – Стругацкий или кто-то еще, и мама сказала, что это был Володар Лишевский.