А вы, наверное, в кегли?

Литературная трибуна – как общественная баня. Заглянешь, а там такое... Миниатюра XV века

Володя, я долго колебался – отвечать на твое истерическое сочинение в «Независимой газете» или плюнуть и промолчать. Я помню мудрые слова хорошо тебе знакомого Игоря Ефимова: «Спорить с Соловьевым все равно что драться со скунсом. Ты можешь его победить, но вонь будет страшная». 

И тем не менее придется ответить, поскольку в твоем тексте слишком много – повторюсь – истерического вранья, и обращено оно главным образом ко мне.

Что это ты, голубчик, так разволновался, если уверен в своей правоте и невинности?

Прежде всего должен тебе сказать, что текстолог из тебя липовый – вопреки твоему хвастовству, – я не писал этого письма. Это, собственно, не важно – я его подписал и полностью разделяю его смысл.

Твое объяснение, что я, мол, смертельно обиделся на «унтера и скалозуба» совершенно несерьезно. Ну, со скалозубом ты несколько перестарался, а вот что касается унтера – на что же мне обижаться?

Я действительно был унтер-офицером, командиром отделения, не раз об этом писал. Более того, поскольку я был хорошим унтером – есть у меня доказательства, – то не только этого не стыжусь, но горжусь.

Так что причину моей «лютой ненависти» к тебе ты сочинил неудачно. А если добавить, что романов твоих я не читал, то и совсем смешно.

Чтобы не возвращаться к этому, скажу: Володя, я вовсе не питаю к тебе ненависти. Это было бы слишком лестное для тебя чувство. Более того, у меня есть причина быть тебе благодарным – ты, будучи завлитом ТЮЗа, можно сказать, ввел меня в театр. В ТЮЗе у меня шли два спектакля. Правда, второй уже после твоего отбытия. За это – спасибо. С этого началась весьма для меня важная моя театральная жизнь.

В те далекие времена, когда мы приятельствовали – дружба, пожалуй, слишком ответственное слово, – ты действительно входил на правах младшего в наш круг. Относились к тебе несколько иронически – уж очень ты был бойким и самоуверенным. Но – хорошо относились, и Бродский в том числе, и Кушнер тем более. Ты ведь ходил за ним хвостом, льстил ему, писал хвалебные статьи. Я не поленился – занялся библиографическими изысканиями и нашел как минимум восемь статей твоих о Кушнере, где ты чрезвычайно высоко его оценивал.

Приведу две цитаты, чтобы не перегружать текст. «Содержание поэзии Кушнера емкое: его трудно пересказать, а уж тем более свести к какой-то схеме. Но одно безусловно: точность его нравственных оценок, его человеческой позиции, его преданность высоким идеалам человечности, добра и борьбы» («Нева», № 7, 1967). Или: «Лирика Кушнера философская, и о ней надо судить по ее собственным законам: можно вспомнить при этом о Тютчеве, о Баратынском, об Анненском...» («Литературная газета», 21.01.1970). Куда уж выше… И вдруг ты объявляешь – я прочел об этом в Интернете в одной рецензии на твоих «Трех евреев», – что намерен «смешать его с ... (слово на букву «г». – «НГ»)». Ну, не говоря уже о лексике, что ж ты так изменил свой взгляд? То – Тютчев, Баратынский, Анненский, то – «смешать с ... (слово на букву «г». – «НГ»)». Что случилось, Володя? Где твоя «нравственная позиция»?

Но, прежде чем обратиться к главному сюжету, надо откомментировать твою безграничную правдивость. Ты, например, рассказываешь, как тебя обижали – уже в нулевых – в Петербурге. Издательство, базирующееся в ПЕН-клубе, мечтало опубликовать твою книгу, но «Гордин и Попов предъявили гендиректору издательства ультиматум...». И издательство отказалось публиковать книгу. Видишь ли, Володя, Гордин, этот зловещий персонаж, вообще не был членом ПЕН-клуба, что легко проверяется, и скорее всего не знал тогда, где он находится. И оказывать давление на издательство никак не мог. Это, Володя, называется, ври, да знай меру.

И никакого скандала по этому поводу не было в Питере – ты очень преувеличиваешь свою роль в мировой истории. Перечитай-ка басню Крылова «Лягушка и вол». Конфликт ПЕН-клуба и издательства, как я теперь выяснил, произошел по достаточно серьезным причинам, к тебе отношения не имеющим.

Что же касается твоей внезапной и патологической ненависти к Кушнеру. Я могу объяснить ее только так, как объясняет ее и сам Кушнер. А именно твоим признанием относительно сотрудничества с КГБ.

Вопреки твоему утверждению Кушнер не счел возможным держать это в секрете. Я знал об этом. Еще несколько человек. Но мы тебя, Володя, щадили. Нам было тебя жаль. Мы понимали, в какой капкан ты угодил. Сам по себе факт твоего сотрудничества с КГБ несомненен – ты же это неоднократно подтверждал.

Вот в Интернете мне попалась рецензия Егора Радова на твоих «Трех евреев». Читаем: «Содержание его исповеди о «романе с КГБ», во время которого Соловьеву приходилось встречаться то с одним, то с другим чекистом, совершенно характерно для советской эпохи, практически всем тогда приходилось это делать».

Егор Радов, к сожалению, умер, и я воздержусь от подобающей оценки этого заявления. Очевидно, мы с Радовым существовали в разных кругах общества. В нашем кругу постоянные встречи «то с одним, то с другим чекистом» не были приняты. Со мной встречаться эти достойные господа вообще не пытались, Когда они попытались встретиться с Андреем Арьевым, то он послал их и на этом встречи прекратились. Игоря Ефимова вызвали на допрос. Но, осознав полную тщету этот контакта, больше его не трогали. Подобного рода встречи происходили, только когда человека вызывали на допрос или приходили с обыском. У тебя, Володя, была явно иная система отношений. И ты этого не скрывал в своих сочинениях. Опять-таки, судя по рецензиям. Что ж ты теперь называешь это «инсинуациями» «питерской мафиозно-загебезированной (!) мишпухи», которую, как ты намекаешь, «крышевало» КГБ? Интересно, кого же ты имеешь в виду персонально? Назвал бы – раз уж ты такой неудержимый правдолюб. Все наоборот, Володя, «крышевали» тебя, а не твоих приятелей, на которых ты вынужден был доносить. Иначе зачем встречаться «то с одним, то с другим чекистом»?

Ты не случайно уехал из Ленинграда. Тебе здесь стало неуютно. Думаю, что для своих приятелей ты был не очень опасен. Во-первых, вряд ли тебе хотелось кого-то из нас погубить. Во-вторых, в силу твоей излишней бойкости ты и не имел прикосновения ни к каким действительно опасным сюжетам. Тебе и докладывать-то нечего было толком. И думаю, твои жалобы Кушнеру, что на тебя кричат и требуют серьезной информации, очень похожи на правду.

В Северной столице любая полемика приобретает дополнительный драматизм...  Василий Суриков. Вид на памятник Петру I на Сенатской площади в Петербурге. 1870. Государственный Русский музей, СПб

В сентябре 1991 года в Ленинград приехала комиссия во главе с Сергеем Адамовичем Ковалевым – ревизовать наш Большой Дом. Твои собеседники-чекисты были так напуганы, что готовы были предоставить любые материалы. После этой ревизии ко мне зашел мой друг Арсений Рогинский, член комиссии, и сказал, что видел официальную запись об уничтожении моего оперативного дела и что мне уже не суждено с ним познакомиться. Оперативное дело, если кто не знает, – это доносы стукачей, прослушка телефонов, перлюстрация и т.д. Я ответил Рогинскому, что вряд ли согласился бы читать это дело. В частности, мне бы не хотелось, Володя, встретить там и плоды твоей деятельности. Мы все же приятельствовали, бывали друг у друга в гостях. Я помогал тебе переезжать с квартиры на квартиру. Было бы как-то неприятно...

Повторяю – ты вызывал сочувствие как человек, попавший в беду. Но, конечно же, унижение, которому ты подвергался, не могло тебя не мучить. И оно же тебя и озлобляло. И ты всю оставшуюся жизнь пытаешься приглушить это чувство унижения, «мешая с ... (слово на букву «г». – «НГ»)» тех, кто оказался свидетелем этого унижения.

Что касается твоего пребывания в Москве, Володя, то вскоре после твоего появления там мне позвонил Станислав Рассадин, реальный друг и Окуджавы, и Искандера, и спросил: «Что это за прилипчивого картузника вы к нам прислали?» У тебя там было прозвище «картузник». Ты, видимо, носил большую кепку. Мой домашний архив находится, увы, в хаотическом состоянии, но я постараюсь найти письма Рассадина того периода и обязательно их опубликую. Твои разговоры о любви и дружбе с московскими грандами вызывают, уж извини, сильные сомнения.

Я совершенно не склонен разбираться в твоих взаимоотношениях с шефами из ЧК. Каким образом и почему они выпустили тебя за границу и зачем. Пусть это останется между вами. Я не охотник за стукачами.

Но, понимаешь ли, и в Нью-Йорке вопреки твоему привычному хвастовству все обстояло непросто. Маша Воробьева, если ты был так близок к Бродскому, то должен знать – кто это, рассказывала, что однажды она показала Бродскому пришедшую бандероль. Взглянув на обратный адрес, Иосиф сказал: «В мусорную корзину!» Это был один из твоих романов. Очевидно, знаменитые «Три еврея». Если ты будешь настаивать, источник – вполне надежный и тебе известный – может это подтвердить. Из чисто эстетических соображений я не хочу обнародовать прозвище, которое было дано тебе в кругу Бродского. Назову, если будешь очень настаивать. Но – не советую.

Что касается Довлатова – это особый случай. Относительно твоей тесной близости с ним в Ленинграде, то Андрей Арьев, один из ближайших друзей Довлатова – что подтверждения не требует, – рассказывает о единственном известном ему эпизоде вашей с Сергеем беседы. Ты спросил Довлатова: «Вы, наверно, в баскетбол играете?» На что Довлатов ответил: «А вы, наверно, в кегли?» Общение Арьева и Довлатова было тесным и постоянным, но он не помнит, чтобы Сергей когда-нибудь упоминал тебя, Володя. Врать надо осторожнее. А то как-то несерьезно. В Нью-Йорке, будучи соседями, вы действительно встречались. И я понимаю, что двигало Сергеем. Это было особое писательское любопытство. Так, Бабель, скажем, любил бывать в кругу чекистов. Он наблюдал этих весьма своеобразных существ. А ты, Володя, конечно же, явление весьма и весьма любопытное. Так что Сергея можно понять.

Один из любимых твоих сюжетов – отношения Бродского и Кушнера. Отношения этих двух больших поэтов и в самом деле были не всегда идиллическими. Я знаю это лучше тебя. Бывали разные периоды. Но не тебе, Володя, об этом судить и суетливо встревать между ними, преследуя свои вполне нечистоплотные цели. Это не твой уровень представлений. Ты пытаешься все опустить на близкий тебе уровень скандала – коммунально-кухонного. А там идет речь о вещах куда более высоких.

У меня в столе лежит пачка писем Бродского ко мне из Америки. О тебе там – ни слова. А, например, в письме от 1 сентября 1987 года последняя фраза: «Нежный привет Сашеньке». Вот так…

Ты помнишь небось знаменитый пассаж Пушкина в письме к Вяземскому относительно суждений обывателя о людях иного масштаба: «При открытии всякой мерзости она (толпа. – Я.Г.) в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы, он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе». «Врете, подлецы...» Перечитывай почаще.

Ну, достаточно. Что-то я расписался. А дело того вряд ли стоит. Тебя не переубедишь, но читатели твои, быть может, задумаются.

Мания величия, совмещенная с комплексом неполноценности, – мучительная смесь. Пережитое тобой унижение ты решил компенсировать ненавистью и ложью, истерической попыткой «смешать с ... (слово на букву «г». – «НГ»)» тех, кто был свидетелем этого унижения. Не самый плодотворный путь. Оттого все твои писания так патологически взвинчены. Скандал во что бы то ни стало!

Мне жаль тебя, Володя. Мне жаль, что ты выбрал именно этот путь компенсации и изживания обиды. Трудно, наверно, жить с таким грузом злобы в душе.

Ты был начитанным, сообразительным и способным человеком, а превратился в типичного представителя желтой литературы с ее развязностью, наглостью, безответственностью и неразборчивостью в средствах, в мастера «смешивания с ... (слово на букву «г». – «НГ»)» и примазывания к знаменитым людям.

Я не собираюсь защищать от тебя Кушнера. (Скорее от тебя нужно защищать Бродского. Мне говорили, что ты написал книгу о нем от лица его любовницы. Это действительно так?! Володя, с тобой все в порядке?) Он в этом отнюдь не нуждается! Он был и останется большим поэтом, а ты – почетным золотарем. Но одного ты точно добился. В комментариях к академическому собранию произведений Кушнера место тебе обеспечено. В комментариях к сочинениям Бродского – вряд ли.

И никто не собирается запрещать тебе публиковаться, тем более что жeлтaя литература нынче в ходу. Речь, Володя, о другом – издатели должны знать, с кем имеют дело. Только и всего.

Можно было бы поговорить и о твоей попытке сразу по приезде в США скомпрометировать Сахарова и Елену Боннэр, и о твоем сочинении об Андропове (где материал-то взял?), но я и так потратил на тебя непростительно много времени.

Р.S. Уже закончив это малоприятное для меня сочинение, я наткнулся в Интернете на большую работу Леонида Борича, в значительной степени посвященную твоим признаниям. Оказывается, ты встречался с чекистами не эпизодически, а, употребляя твое выражение, «на постоянной основе», получал инструкции перед поездкой за границу и т.д. И Борич резонно и остроумно высмеивает твои россказни о том, как ты кричал на кагэбэшников и всячески их третировал. Кто ж тебе, Володя, поверит? Это отчаянное вранье есть лучшее доказательство того, что ты, Володя, запутался.